— А разве может быть иначе, мама?

— Вы с отцом так долго разговаривали, — сказала Юлия, незаметно присоединяясь к разговору.

— Только о делах, — сказал он, добродушно потрепав ее по щеке. В свои четырнадцать лет она была уже настоящей красавицей.

Феба пошла впереди сына и вошла в триклиний — просторную гостиную, элегантно обставленную мебелью и красиво украшенную. Обычно Фебе доставляло удовольствие входить в эту комнату. Однако на этот раз она совершенно не обращала внимания на обстановку, она не сводила глаз с мужа. Децим выглядел каким–то напряженным, седые кудри свисали у него на лоб. Она села рядом с ним на диван и положила свою руку на его руки.

— Разговор не получился? — спросила она как можно мягче.

Взяв ее руки в свои, Децим слегка сжал их. Он видел обеспокоенность в глазах жены и попытался разрядить обстановку. Они были женаты уже тридцать лет, и хотя страсть в их отношениях давно прошла, любовь от этого между ними не ослабла.

— Марка совершенно не интересует благородная политическая карьера.

— Благородная?! — удивленная Юлия весело рассмеялась. — Ты теперь называешь политику благородной, отец? Ты же всегда ненавидел политиков. Я еще не слышала от тебя в их адрес ни одного доброго слова, и теперь ты предлагаешь Марку стать одним из них? Я тебя просто не понимаю!

Глядя на такой искренний взрыв чувств сестры, Марк невольно улыбнулся. Казалось, Юлии достаточно сказать первое, что ей пришло на ум, и ее слова звучали остроумнее и язвительнее, чем слова их патриарха.

— Сколько бы отец ни говорил о сомнительной законности пребывания в сенате большинства людей, втайне он просто надеется увидеть в форуме Валериана.

— О-о, а ведь это было бы здорово! — сказала Юлия, и ее темно–карие глаза заблестели. — Знаешь, Марк, я так и представляю, как ты стоишь перед сенатом. — Тут она встала в драматическую позу. Вздев свой красивый подбородок кверху, она подобрала пал, элегантно вышитую мантию, и прошлась взад–вперед перед братом и родителями, при этом одна ее рука лежала вдоль груди, а на лице было такое выражение важности, что даже Децим улыбнулся.

— Сядь, егоза, — сказал Марк, усадив ее на диван.

Неугомонная Юлия схватила его за руку:

— Ты станешь самым красивым сенатором, Марк.

— Красивым? Такое описание лучше подходит красавчику Скорпу, — сказал он, имея в виду процветающего купца, перебравшегося в Рим из Ефеса и теперь успешно ведущего с отцом торговлю. Юлия была в восторге от его темных глаз и смуглой кожи.

— А это правда, что он педераст?

— Юлия! — строго прикрикнула на нее мать, пораженная тем, что ее дочь говорит о таких вещах.

Юлия скорчила гримасу:

— Извини, мама.

— Где ты такое услышала?

— Отец говорил Марку, что не доверяет педерастам, а Марк сказал…

— Как долго ты стояла у дверей библиотеки? — быстро перебил ее Марк, пока сестра не сболтнула еще что–нибудь лишнее. Он испытывал раздражение и по поводу того, что она подслушала его разговор с отцом в библиотеке, и по поводу того, что она огорчила мать, явно шокированную таким «вольным» разговором. Юлия в четырнадцать лет знала о жизни больше, чем мать в свои сорок четыре года. Наверное, потому, что мать и не хотела этого знать.

— Я просто проходила мимо, — только теперь Юлия обратила внимание на реакцию матери. Она тут же решила переменить тему. — Так ты станешь сенатором, Марк?

— Нет, — ответил Марк и взглянул на отца, — а если ты хочешь иметь в политике своих людей, то лучше помоги несчастному Антигону.

— Антигону? — переспросил Децим. — Этому щенку, который продает аристократам статуи?

— Не статуи, отец, а произведения искусства.

Децим насмешливо фыркнул.

Марк налил в кубок вина и передал его отцу:

— Сегодня днем Антигон сказал мне, что готов поставить на карту свою жизнь, это касается тех зрелищ, в которые он вложил средства на прошлой неделе. Всего за несколько тысяч сестерциев ты мог бы иметь в сенате своего человека. У него есть связи с Веспасианом через сына императора, Домициана. Они с Антигоном вместе тренируются в лудусе. Так что сенаторский пост для Антигона — лишь вопрос времени, конечно, если только до этого он не убьет себя.

— Не думаю, что Антигон способен сделать с собой что–нибудь, — сухо сказал Децим. — Разве что в результате несчастного случая.

— Антигон преклоняется перед Сенекой, а ты знаешь, что Сенека проповедовал самоубийство. Так что, если Антигон умрет, мы упустим такой шанс, — сказал Марк, и по его тону было понятно, что его все это забавляет.

Феба была потрясена:

— Я думала, Марк, что Антигон твой друг.

— Он и есть мой друг, мама, — мягко сказал Марк, — в данный момент упавший духом, — он снова посмотрел на отца, — а политические амбиции часто приводят к бедности.

Децим сжал губы. Его сын говорил правду. Децим знал не одного сенатора, наложившего на себя руки, когда жизнь полетела под откос, потому что все силы были отданы политике. «Задобрить толпу», — сказал Марк. Это утверждение было вполне уместным. А толпа напоминает дорогую и неверную госпожу. Он смягчился:

— Выясни, в чем он нуждается, и мы обсудим это.

Марк был удивлен уступкой отца. Он ожидал длинных и трудных дебатов, прежде чем отец согласится дать динарий. Он назвал цену, от которой отец вздел кверху брови.

— Сегодня я сказал Антигону, что мой отец мудрый и щедрый благодетель.

— В самом деле? — сказал Децим, разрываемый между гневом и гордостью по поводу такой дерзости своего сына.

Улыбаясь, Марк поднял свой кубок в знак приветствия:

— Вот увидишь, Антигон не забывает доброты. Прежде чем пойти домой, я обсудил с ним возможный вариант договора на определенный срок. Он с готовностью согласился.

Децим увидел, что его сын уже приступил к осуществлению собственных планов:

— И что ты имеешь в виду, Марк? Храмы богине Фортуне?

— Нет, ничего такого грандиозного, отец. Дома для твоей новой и благородной аристократии, я думаю. И жилища для плебеев, если ты так хочешь.

Пришедшая в уныние от напряженных отношений между отцом и сыном, Феба кивнула рабу Партиану, стоявшему в дверях: «Обслужите нас». Партиан дал сигнал, и два молодых греческих раба молча вошли в помещение и скромно сели в углу. Один мягко ударил в легкий барабан, а другой заиграл на лире. Молодая египетская рабыня внесла серебряное блюдо, на котором лежали куски жареного мяса свиньи, откормленной в дубовых лесах.

— Я обещал Антигону, что сегодня вечером сообщу ему твое решение, — сказал Марк, выбирая себе кусок мяса.

— Ты так уверен, что я соглашусь? — сухо спросил Децим.

— Ты всегда учил меня не упускать выгодной возможности. Другого такого случая может и не представиться.

— Не все то, чему я тебя учил, тебе следовало бы усваивать, — заметил Децим.

Когда мясо было съедено, принесли фрукты. Юлия выбрала себе небольшую гроздь сирийского винограда. Марк взял персидский персик. Рослый Партиан невозмутимо стоял в дверях. Когда кубки опорожнялись, египтянка снова наполняла их вином.

— Мрамор легко можно взять в Луне и Паросе, — говорил Децим, обсуждая идею Марка. — А вот кедр растет только в Ливане, и он нам дорого обойдется. Лучше ввозить лес из Греции.

— А почему не из Галлии? — спросил Марк.

— В этом регионе по–прежнему очень неспокойно. Если ты хочешь, чтобы договор выполнялся, тебе нужен материал на руках, а не в пути.

Партиан знаком приказал египтянке принести в небольших чашах теплую ароматизированную воду. Наклонившись, чтобы поставить воду перед Марком, египтянка подняла глаза и многозначительно посмотрела на него. Слегка улыбнувшись, Марк опустил руки в чашу и стал мыть пальцы от мяса и фруктового сока. Он взял полотенце, которое дала ему девушка, и весело взглянул на нее, пока она стояла в ожидании его приказов.

— Можешь идти, Вития, — мягко сказала Феба, отпуская девушку. Молодая египтянка была не первой рабыней в доме Валериана, влюбленной в его сына, и Феба знала об этом. Марк был красивым, статным юношей, от которого исходила большая энергия. Его мораль была вовсе не такой, какую хотела бы видеть Феба; его мораль была, пожалуй, полной противоположностью всему тому, чему мать учила его еще с тех пор, когда держала у себя на коленях. И если только у какой–нибудь молодой и красивой женщины возникало желание, Марк всегда был готов его удовлетворить. Но в Риме было полно молодых женщин из социального круга Марка, которым эта египтянка и в подметки не годилась.

Недовольство матери позабавило Марка, но он решил ответить на ее молчаливую мольбу. Положив полотенце на стол, он встал.

— Пойду и скажу Антигону о твоем решении, отец. Он очень обрадуется. Я благодарен тебе.

— Ты опять уходишь? — разочарованно произнесла Юлия. — О Марк! Несколько часов назад ты пришел, большую часть времени вы разговаривали с отцом. Мы так толком и не поболтали!

— Сегодня вечером ничего не получится, Юлия, — он наклонился и поцеловал ее в щеку, — когда приду, расскажу тебе о зрелищах, — шепнул он ей на ухо так, чтобы слышала только она.

Децим и Феба смотрели вслед уходящему сыну. Юлия вскочила и побежала за ним. Фебе доставляло большую радость видеть, как Юлия любит своего старшего брата, и какие нежные чувства испытывает Марк к своей сестре. Разница в возрасте между ними составляла восемь лет, а два других ребенка Фебы умерли в младенчестве.

Однако в последнее время близость в их отношениях стала беспокоить Фебу. Юлия была одухотворенной и страстной натурой, которую легко испортить. А Марк стал убежденным эпикурейцем. В жизни он видел только две цели — приумножать богатства и получать удовольствия всюду, где это только возможно. Феба подумала, что вряд ли стоит обвинять молодежь в приверженности такой философии, потому что за последние несколько лет кроме потрясений и кровопролития они мало что видели. Жизнь была нестабильной. И все же такие взгляды ее беспокоили.