Хадасса подошла к Атрету ближе и обхватила его руки своими ладонями.

— Что же тебя так беспокоит, что ты проделал такой путь ради какой–то рабыни?

— Многое, — тут же ответил он, даже не спрашивая себя, почему ему хочется быть искренним с ней. — В том числе и то, что я не могу тебя вызволить отсюда.

— Не беспокойся об этом, Атрет.

Он отвернулся, его переполняло чувство гнева.

— На твоем месте должна быть Юлия, — резко сказал он, оглядывая холодные каменные стены камеры. — Это она должна страдать. — Сколько сотен, а может быть, тысяч людей ожидало смерти в этих стенах? И ради чего? Ради потехи римской толпы. Подходя к главным воротам, Атрет никак не мог избавиться от мрачных воспоминаний. — Это Юлия должна сидеть здесь и ожидать смерти. Не ты.

Он ненавидел Юлию настолько, что чувствовал во рту горечь этой ненависти, чувствовал жар этой ненависти в своей крови. С какой радостью он убил бы ее собственными руками, если бы это не кончилось тем, что он снова очутился бы в неволе и выходил сражаться на арену. А он скорее умрет, чем допустит такое.

Хадасса прикоснулась к нему, отвлекая его от мучительных размышлений.

— Не надо ненавидеть Юлию за то, что она натворила, Атрет. Она заблудилась на своих путях. Она неистово ищет счастья, а в результате ее засасывает в трясину. Вместо того чтобы стремиться к единственному, что в этом мире может ее спасти, она хватается за жалкие обломки. Я молюсь о том, чтобы Бог смилостивился над ней.

— Смилостивился? — поразился Атрет, глядя на Хадассу удивленными глазами. — Но почему ты молишься о милости для того, кто послал тебя сюда, на смерть?

— То, что сделала Юлия, дало мне удивительную радость. Атрет пристально посмотрел на девушку. Уж не сошла ли она с ума в заточении? Ее лицо всегда было до странности умиротворенным, но сейчас в ее лице было что–то большее. Что–то такое, что удивляло Атрета. В этом мрачном месте, в ожидании неминуемой ужасной смерти, Хадасса выглядела обновленной. Ее глаза были ясными, яркими — и полными радости.

— Я свободна, — сказала она. — Именно через Юлию Господь послал мне свободу.

— Свободу? — с горечью произнес Атрет и отвернулся к стене.

— Да, — сказала Хадасса. — Моим постоянным спутником, сколько я себя помню, был страх. Я боялась всю свою жизнь, Атрет, с той поры, когда была маленьким ребенком в Иерусалиме, и вплоть до события, которое произошло несколько дней назад. Я никогда не хотела покидать того уюта, который окружал меня в моем маленьком доме в Галилее, где я выросла, не хотела терять друзей, которых я знала. Я боялась всего. Я боялась остаться без людей, которых любила. Я боялась преследований и страданий. Я боялась смерти.

Ее глаза заблестели от слез.

— Но больше всего я боялась, что, когда наступит время испытаний, у меня не хватит смелости, чтобы сказать правду. И тогда Господь отвернется от меня.

Она развела руками.

— И вот, произошло как раз то, чего я боялась больше всего… Я стояла перед людьми, которые ненавидели меня, перед людьми, которые не имеют никакого понятия о вере, и я стояла перед выбором: отречься или умереть. И в своей душе я услышала зов, который Господь помог мне услышать по Своей благодати. И я выбрала Бога.

По щекам девушки текли слезы, но ее глаза сияли.

— И в этот момент, Атрет, со мной произошло самое поразительное, самое удивительное. В тот самый миг, когда я провозглашала Иисуса Христом, страх покинул меня. Его тяжесть исчезла, как будто ее никогда и не было.

— Разве ты никогда раньше не говорила об Иисусе?

— Говорила, но это было среди верующих людей, среди тех, кто любит меня. Там я не подвергала себя никакой опасности, говорила от всей души. Но в тот момент, перед Юлией, перед другими, я полностью подчинилась Божьей воле. Он есть Бог, и нет другого. И не сказать им истину я уже не могла.

— И теперь ты умрешь за это, — мрачно произнес Атрет.

— Если в нас нет того, ради чего стоит умереть, Атрет, то в нас нет и того, ради чего стоит жить.

Ему стало мучительно грустно от того, что этой молодой женщине предстоит умереть такой бессмысленной, унизительной смертью.

— Ты совершила глупость, Хадасса. Тебе нужно было сделать все для того, чтобы спасти себе жизнь. — Точно так же поступил сам Атрет и бесчисленное множество других людей до него.

— Ради того, что я никогда не смогу потерять, я расстаюсь с тем, что все равно не смогу сохранить.

Глядя на Хадассу, Атрет начал испытывать огромное желание обрести такую же веру, — веру, которая сможет дать покой и ему. Хадасса увидела его мучения.

— Тебе ненавистно это место, — тихо сказала она. — Что же привело тебя ко мне?

— Я видел сон. И не знаю, что он означает.

Она слегка нахмурилась.

— Я не провидица, Атрет. Я никогда не умела пророчествовать.

— Но сон связан с тобой. Он начал меня мучить в ту ночь, когда ты пришла ко мне в пещеру, и с тех пор не дает мне покоя. Ты наверняка знаешь, что он означает.

Хадасса чувствовала, в каком он отчаянии, и помолилась Богу о том, чтобы Он наделил ее умением дать Атрету нужный ответ.

— Сядь со мной и расскажи мне, — сказала она, чувствуя слабость после нескольких дней, проведенных в ужасных условиях заточения, без еды. — Я, может быть, и не знаю ничего про этот сон, но о нем знает Бог.

— Я иду сквозь темноту, и темно настолько, что я буквально чувствую, как эта темнота давит на меня. Все, что я могу видеть, — это мои руки. Я иду довольно долго, ничего не чувствуя, и вот, спустя какое–то время, вижу вдалеке храм Артемиды. Я приближаюсь к нему, и его красота поражает меня, как в тот день, когда я впервые увидел его, — только на этот раз статуи оживают. Они корчатся, извиваются. Когда я вхожу во внутренний двор, каменные лица смотрят на меня сверху вниз. Я вижу Артемиду, и тот символ, который у нее на голове, начинает светиться огненным светом.

— Что за символ?

— Символ Тиваза, бога лесов. Голова козы. — Атрет наклонился к девушке. — И вдруг статуя Артемиды начинает гореть. Жар настолько нестерпимый, что я убегаю прочь. Стены начинают рушиться, храм падает, и от него остается только несколько камней.

Хадасса коснулась руки Атрета.

— И что дальше?

— Все снова погружается в темноту. Я иду, хочу найти что–то вечное, незыблемое, и вот я вижу перед собой какого–то скульптора. Перед ним стоит сделанная им статуэтка, мое изображение. Она похожа на те, что продаются на рынке возле арены, но только эта настолько реальна, что мне даже кажется, будто она дышит. Скульптор берет молоток, и я знаю, что он собирается сделать. Я кричу ему, чтобы он не делал этого, но он одним ударом разбивает мое изображение на тысячи кусочков.

Весь дрожа, Атрет встал.

— Я чувствую боль, которую раньше никогда не испытывал. Я не могу пошевелиться. Вокруг себя я вижу свои родные места, лес, и я тону в болоте. Все, кто стоит вокруг меня, — отец, мать, жена, друзья — давно умерли или погибли. Я кричу, а они только смотрят, как я погружаюсь все глубже. Болото сдавливает меня, как та темнота. Но вот передо мной появляется какой–то человек, который протягивает мне руки. Его ладони в крови.

Хадасса наблюдала, как Атрет устало присел, откинувшись спиной к противоположной стене.

— Ты взял его за руку? — спросила она.

— Не знаю, — мрачно ответил Атрет. — Не помню.

— Ты проснулся?

— Нет. — Он медленно задышал, пытаясь говорить спокойно. — Еще нет. — Он закрыл глаза и судорожно сглотнул. — Я слышу крик младенца. Он лежит голеньким на берегу моря. Я вижу, что на него идет с моря волна, и знаю, что она его смоет. Я пытаюсь взять его, но его накрывает волной. И вот тут я просыпаюсь.

Хадасса закрыла глаза.

Атрет откинул голову назад.

— Расскажи мне. Что все это значит?

Хадасса молилась о том, чтобы Господь дал ей мудрости. Так она сидела довольно долго, склонив голову. Наконец, она подняла голову.

— Я не пророчица, — снова сказала она. — Толковать сны может только Бог. Но кое–что я, наверное, смогу объяснить точно.

— И что же?

— Артемида — каменный идол, и не более того. В ней нет никакой силы над тобой. Твоя душа понимает это. Наверное, именно поэтому горит ее статуя, а ее храм рушится. — Хадасса слегка нахмурилась. — Может быть, здесь скрыт и более глубокий смысл. Не знаю.

— А человек?

— Здесь как раз все ясно. Это Иисус. Я рассказывала тебе, как Он умер, как был пригвожден к кресту, как Он воскрес. Он протягивает к тебе Свои руки. Возьмись за них и держись. В этих руках твое спасение. — Она замолчала. — А вот ребенок…

— Я знаю о ребенке. — На лице Атрета отразились плохо скрываемые эмоции. — Это мой сын. Я думал о том, что ты сказала мне тогда, когда пришла в пещеру. Я посылал сообщить, что хочу взять ребенка к себе, когда он родится.

Заметив встревоженный взгляд Хадассы, Атрет резко встал и беспокойно зашагал по камере.

— Поначалу я подумал, что, если заберу его, это причинит боль Юлии. Но желание взять его к себе становилось непреодолимым. И я решил забрать его и вернуться в Германию. Я ждал, и вот, мне принесли весть. Ребенок родился мертвым. — Атрет издал смех, в котором было столько горечи. — Но это была ложь. Ребенок родился живым и здоровым. Она приказала бросить его в горах умирать. — Голос Атрета задрожал от слез, и он провел руками по волосам. — Я тогда сказал тебе, что даже если Юлия положит его к моим ногам, я отвернусь и уйду. Но именно это сделала она. Положила его на камни и ушла. Я возненавидел ее. Я возненавидел самого себя. Ты говоришь, что Бог смилостивился надо мной. Да уж, конечно, Бог смилостивился.

Хадасса встала и подошла к нему.