— Мне кажется, что для всех заинтересованных лиц лучше было бы сделать все, для того чтобы тело оставалось в гробнице, — заметил Децим.

— Он воскрес, — снова повторила Хадасса, совершенно спокойно реагируя на разглагольствования Марка. — Господь предстал потом перед Марией Магдалиной и Своими учениками.

— Которые наверняка солгали, чтобы история об их Мессии продолжала жить, — возразил Марк.

— Господа видели еще более пятисот человек одновременно, — продолжила Хадасса.

Марк видел, как его мать отчаянно верит во все, что только может помочь его отцу. Она верила в богов и богинь, во врачей и жрецов, в магов и целителей, но все, что они ни делали, только лишало его отца сил.

— Мама, не впутывайся в это. Это всего лишь ложь, придуманная корыстными людьми.

Хадасса слегка повернулась на стуле и посмотрела на Марка. Ее отец был корыстным человеком? И Иоанн, и многие другие? Она вспомнила, как ее отец ходил по улицам Иерусалима, чтобы говорить людям истину. Зачем? Она сама обращалась к нему с этим вопросом. Зачем? И вот теперь она смотрела на Децима, Фебу и Марка — и видела страдание, отчаяние и разочарование — и знала, как сильно Марк заблуждается.

— А зачем им было нужно лгать? — тихо спросила она.

— Деньги, власть и уважение людей, — сказал Марк, думая, что наконец–то достучался до нее и открыл ей глаза. — Вот ради чего лгут многие люди.

— Значит, по–твоему, я тоже лгу?

Марк смягчился. Ему хотелось опуститься перед ней на колени, взять ее за руки и попросить прощения за то, что обидел ее. Ему хотелось защитить ее. Ему хотелось любить ее. Он хотел, чтобы она принадлежала ему. Но между ними стояла эта вера в несуществующего Бога.

— Нет, — уныло сказал он, — я не думаю, что ты лжешь мне. Я не думаю, что ты вообще способна кому–то лгать. Я думаю, что ты веришь в эту дикую историю только потому, что ты на ней выросла. Ее вдолбили тебе в голову с самого твоего рождения. Но это неправда.

Хадасса покачала головой.

— О Марк, — грустно сказала она. — Как же ты ошибаешься. Это правда! Иисус воскрес. Он жив! — Она прижала руки к груди. — Он здесь.

— Он мертв! — в отчаянии воскликнул Марк. — Почему ты не хочешь прислушаться к фактам?

— Каким фактам? Словам какого–то стражника, который ничего не видел? Какую выгоду получили те люди, которые последовали за Иисусом? Ни денег, ни власти, ни уважения людей. Их унижали так же, как унижали Иисуса. Иакову отрубили голову по приказу Ирода Агриппы. Андрея побили камнями в Скифии. В Армении с Варфоломея живьем содрали кожу, а потом его обезглавили. Матфея распяли в Александрии, Филиппа в Иераполе, Петра в Риме. Иакову меньшему отрубили голову по приказу Ирода Антипы. Симон Зилот в Персии был разрублен надвое. И никто из них не отрекся от веры. Даже перед лицом смерти они проповедовали Иисуса Мессию. Что же, они умирали ради того, чтобы жила ложь? Отец рассказывал мне, что, когда Иисуса распяли, они все очень испугались. Они разбежались и спрятались. А после того как Иисус воскрес и пришел к ним, они изменились. Они стали совсем другими людьми. Не извне, а изнутри, Марк. Они проповедовали Благую Весть, потому что знали, что это правда.

— Что такое Благая Весть? — вся дрожа, спросила Феба.

— Весть о том, что Господь пришел не обличать этот мир, а спасти его, моя госпожа. Он есть воскресение и жизнь. И всякий, кто поверит в Него, будет жить, даже после того как умрет.

— На горе Олимп, наверное, со всеми другими богами, — едко сказал Марк.

— Марк, — укоризненно произнесла Феба, огорченная его насмешкой.

Марк посмотрел на отца.

— В одном Хадасса права. Разговоры об Этом Мессии несут страдание и смерть. И для нее тоже, если она будет настаивать на своем. Этот Иисус учил, что человек отвечает только перед Богом, но не перед кесарем. И если она будет распространять эту религию, то закончит жизнь на арене.

Хадасса побледнела.

— Иисус учил отдавать кесарю то, что принадлежит кесарю, а Богу то, что Божье.

— И, по твоим словам, все, что ты собой представляешь, и все, что ты делаешь, служит твоему Богу! Разве не так? Ты принадлежишь Ему!

— Марк, — сказала Феба, расстроенная агрессивностью своего сына, — почему ты так нападаешь на нее? Она не по собственной воле пришла говорить нам о своем Боге. Мы сами позвали ее сюда, чтобы расспросить ее.

— Тогда хватит расспросов, мама. Пусть ее Бог так и останется невидимым, чтобы о Нем поскорее забыли, — сказал Марк. — Ее вера зиждется на Боге, Которого нет, и основана на событиях, которых никогда не было.

В комнате повисло молчание. И голос Хадассы раздался в нем подобно эху в каньоне сознания этих людей, или мерцанию света в темноте:

— Иисус воскресил из мертвых моего отца.

— Что ты сказала? — прошептала Феба.

Хадасса подняла глаза.

— Иисус воскресил из мертвых моего отца, — повторила она, и на этот раз в ее голосе не было ни малейшей дрожи.

— Но как?

— Не знаю, моя госпожа.

Децим подался немного вперед.

— Ты сама видела, как это произошло?

— Это было задолго до моего рождения.

— Хадасса, — сказал Марк, пытаясь скрыть свое раздражение, — ведь ты только слышала об этом от других.

Хадасса посмотрела на него, и в ее глазах ясно читалась ее любовь к нему.

— Ничто из того, о чем я говорю, не может тебя убедить, Марк. Это может сделать только Святой Дух. Но я знаю, что Иисус воскрес. И я чувствую, что Он сейчас здесь, со мной. И то, что Его Слово истинно, я вижу каждый день. С самого сотворения весь мир говорит о Божьем плане, явленном через Его Сына. Он подготовил каждого из нас с самого начала. В смене времен года, в том, как цветы расцветают, умирают и бросают семена, чтобы началась новая жизнь; в закате и восходе солнца. И жертва Иисуса также видна нам каждый день, если только у нас есть глаза, чтобы видеть.

— Нет, как это ты не видишь? Это всего лишь естественный ход вещей.

— Нет, Марк. Так Бог говорит с человечеством. И Он вернется.

— Твоя вера слепа!

Хадасса посмотрела на Децима.

— Если ты смотришь на солнце и отворачиваешься, ты видишь солнце, мой господин. А если ты смотришь на смерть, ты видишь смерть. В чем твоя надежда?

Глаза Децима заблестели. Он откинулся назад.

— У меня нет никакой надежды.

Марк отвернулся. Он увидел, как потускнели глаза у отца, какая боль отразилась на его лице. Внезапно Марка охватило чувство стыда. Возможно, он был неправ. Может быть, лучше иметь ложную надежду, чем не иметь ее вообще.

— Можешь идти, Хадасса, — сказала Феба, поглаживая Децима по плечам, пытаясь тем самым как–то утешить его.

И тут Хадасса впервые не сделала того, что ей было велено. Она опустилась на колени возле дивана и, в нарушение всех неписаных правил, взяла в свои руки руку хозяина. Затем она совершила и вовсе непростительную вещь, посмотрев Дециму прямо в глаза и заговорив с ним на равных.

— Мой господин, чтобы принять Божью благодать, необходимо жить с надеждой. Если ты только исповедуешь свои грехи и поверишь, Господь простит тебя. Проси, и Он придет, чтобы жить в твоем сердце, и ты обретешь тот покой, которого тебе не хватает. Нужно только верить.

Децим увидел в глазах Хадассы любовь, ту самую любовь, которую он всегда хотел видеть у своей собственной дочери. Простые черты лица Хадассы и ее карие глаза светились теплом, исходящим изнутри, и в какой–то момент Децим увидел в ней ту красоту, которую видел в ней и которой хотел обладать его сын. Эта девушка верила в невероятное. Она верила в невозможное. Причем верила не с упрямством и гордостью, а с той чистой и детской невинностью, которую этот мир испортить не мог. Не задумываясь о том, какому риску подвергает себя, она делилась со смертельно больным человеком своей надеждой, которую он мог принять.

Наверное, Децим не мог поверить в то, что она говорила, он не мог поверить в ее невидимого Бога, — но он верил в нее.

Грустно улыбнувшись, он прикоснулся другой своей рукой к ее щеке.

— Если бы не Юлия, я дал бы тебе свободу.

Хадасса нежно сжала его руку.

— Я свободна, мой господин, — прошептала она. — И ты тоже можешь стать свободным. — Она медленно встала и вышла из комнаты, тихо закрыв за собой дверь.

* * *

Атрет поднялся на колесницу и приготовился к помпе, или церемонии открытия. Его золотые и серебряные латы и шлем были тяжелыми и нагрелись на солнце, хотя еще стояло раннее утро. Он поправил красный плащ на плечах и огляделся, чтобы посмотреть, как готовятся к зрелищам другие гладиаторы. Всего их было двадцать четыре человека; чтобы завоевать свободу, ему предстояло убить пятерых.

Серт на этот раз выставил самый пестрый состав. В колесницах стояли димахери, гладиаторы, вооруженные кинжалами; самниты с мечами и щитами; велиты, или гладиаторы, которые были вооружены копьями, и сагиттарии, вооруженные луками и стрелами. Было четыре есседария, которые правили своими собственными украшенными колесницами, каждая из которых была запряжена двумя лошадьми, а за ними следовали андабате, сидевшие верхом на сильных боевых конях, лица этих воинов были закрыты забралами — это означало, что они сражались с ограниченным полем зрения. В колеснице, которая стояла сразу за колесницей Атрета, стоял африканский ретарий с трезубцем и сетью. Толпа будет без ума от этого зверинца.

— Жрецы выходят, — сказал возница Атрета, ловко беря в руки поводья. Атрет увидел жрецов, одетых в белые туники, украшенные красными узорами. Жрецы выводили белого быка и двух баранов, чтобы принести их в жертву. Жертву приносили, для того чтобы этот день был удачным для зрелищ. Атрет цинично скривил губы, зная, что для зрелищ хорош любой день. Ни один жрец не осмелится отменить зрелища, какие бы недобрые знамения он ни увидел в обряде жертвоприношения.