Да и на вид: на языке одна ложь, на лице — камень, а не эмоции. А в глазах… А в них и того страшнее заглядывать, дабы вконец не увериться в своих словах. В своих догадках.

* * *

И об моем обещании… Федьке Старшему.

Изначально, конечно, все сынициировала я. Пока Федя Младший в садике, и пока я еще не родила, приехали. Оба мы приехали с Рогожиным на кладбище, к моему отцу. Серебров больше — никто в моей жизни, а потому в любом виде запретов нет. Да и давно не было. Все у меня моральных сил не хватало. А тут… как бы и повод организовался (перед двойным важным событием). Вот и — приехали.

Шаги, бродя на бум, попытки выудить из памяти, расспросить даже местных сторожей — и выбрели.


Вот оно. Уставила я взор на гранитный, дорогой, красивый памятник, где умелым мастером высечен портрет папы.

А все же… Аннет действительно его любит, раз так постаралась… когда уже не особо есть причины строить из себя прилежную жену. Можно было бы… куда проще — и не было бы не перед кем стыдно, но…

Шумный вдох — и как на духу, как с живым человеком:

— Я выплатила долг. Исполнила веление, как смогла. А остальное — уже не от меня зависело. Я на тебя не обижаюсь. Больше не обижаюсь. И ты… прости. Я Его люблю. И я буду с Ним, хотел, хочешь ты того… или нет. Буду. И ему буду рожать детей. Лишь только ему. Прощай.

Разворот — и пошагала прочь.

И вот тут… уже Рогожин настоял: приехали и на годовщину, и на следующий родительский день. Мол… внук должен знать свои корни, тем более что… всё уже позади.

А я, в свою очередь, настояла на том, что после рождения нашего общего ребенка — мы все вместе хоть иногда, но ездили к родителям Феди (ну, и на свадьбу пригласили, конечно). Федя был не в восторге от всего этого, да деваться было некуда. Каждый из нас понимал, что этот договор прежде всего забота друг о друге, для нас самих нужен, вот только гордость не дает о всем этом признаться вслух. Мы любим своих родителей, какими бы они не были, и каких ошибок не наделали. Точно также, как и они любят нас — вопреки всему.

А потому настал день, когда и к моей матери съездили. Познакомили с внуками. Она, конечно, рада была, да только… просила не особо частить, а то у нее «здоровье уже не то». Будет сделано.

И да. Вопреки всему и всем… я действительно счастлива. Мы счастливы. Наша большая, дружная семья: Федя, Федя, Некит и я.

* * *

(момент эпилога; до рождения Никиты)

(Ф е д о р)

— А мне, гад, и не сказал про Ваньку! — сквозь улыбку гаркнула, вперившись мне в глаза, Ника (едва мы остались одни на кухне: моя ушла Малого укладывать, а этот ее — курить на балкон). — Столько времени! И НИ РАЗУ!

— Ну… так вышло, — скривился, опустив взор.

— Но… это же… ВАНЯ! Ты же знаешь, как я к ней отношусь!

— П-просто… — невольно заикнулся я от волнения. — Мне стыдно было. — Глаза в глаза. Замер я, прожевывая эмоции: — Стыдно, что я так с Инной себя повел. — Шумный вздох. И снова опустил очи. — Что треплом оказался. Предал… Она доверилась, поверила… Любила. Всю себя отдала. А я, вместо того, чтоб жениться, другую полюбил. И с ума по ней сходил, — поморщился от неловкости. — И потом… — вновь украдкой взгляд в глаза на мгновение. — Ваня… Ваня — это… очень… очень личное, о котором… ни с кем не хочется говорить, кому-то что-то рассказывать. Ваня — это… Ваня — самое дорогое, что у меня есть в жизни. — Рассмеялся от смущения. — Прости. Я тебя люблю, Ник, но…

— Но Ваня — это Ваня.

— Как для тебя Мира? Я верно понимаю? — язвительная ухмылка. Сцепились взоры.

— Верно, — паясничает. — Ты можешь не верить, но я его очень люблю. И он меня любит. И за вас с Ваней я безумно рада. Ты прав был, Федь. Действительно, прав. Я тебя тоже очень люблю, но у нас другие роли… в жизни друг друга. Ты — мой брат. И я этим горжусь.