— Не надо, — злобно. Обнял, прижал к себе обратно — невольно уткнулась носом. — Прости меня… прости, что сомневался. Что поддался на тот берд.

— Я тебя люблю. И не предам.

— Я тоже тебя люблю, Ванюш. — Шумный вздох. — Скорее бы уже вас развели, да всё то дерьмо закончилось. Забыли мы всё.

— И я этого хочу, Федь. Безумно хочу. А мать — не обращай на нее внимания. Не выгнать же ее? Я надеюсь, скоро доделает свои дела — и уедет к себе домой обратно. Она хоть и… но все же мать. Не могу я ее так — пинок под задницу.

— Да я понимаю, — рассмеялся вдруг (хоть и не без печали) Рогожин. — И ничего такого не говорю. Не прошу.

Отстранил меня от себя. Взор в очи. Ответила участием.

— Ну что? За продуктами на рынок, завезем домой, а потом — по делам: ты к себе на работу, а я — к себе?

— Давай, — радостно улыбнулась я, невольно шмыгнув носом.

Стер с моих щек слезы.

— Не расстраивайся. Я тебе верю. А то так: допилила — вот и сорвался.

* * *

Почти все, как договорились. Только если Рогожин поехал к себе в магазин (единственный, который остался и пытался все еще реанимировать), то я задержалась дома.

На кухню — и вперила в нее взгляд:

— И что это было? — грубо. Откровенно. Не церемонясь.

— Что? — округлила на меня очи мать, дожевывая бутерброд.

— Что ты лезешь в нашу жизнь? Что ты ему наплела? Зачем… зачем ты начала его убеждать, что это не его ребенок?

— Значит, все-таки беременна, — ухмыльнулась та. — Не показалось. Ну-ну, и какой срок? Леня знает?

— Да причем тут Леня?! — рявкнула я. — Он никто для меня!.. Был, есть и будет!

— Он — твой муж! А этот — так, хахаль! Чл*н, который еще чуть-чуть — и надоест. Насытишься и задумаешься, с кем тебе на самом деле лучше. Хорошо. В тепле. В заботе. В уюте — или здесь, как псина бродячая, по съемным квартирам. А дальше что вас ждет? По помойкам пойдете?!

— Уже ходили, — гневно перебиваю. — С подачи твоего горячо любимого Ленечки! С протянутой рукой! Побирались! Да и по твоей доброй воле! По вокзалам, да по чужим квартирам! Нет уж! Хватит! Я вами наелась досыта! А меня Федя — спас! От себя отказался — а меня, нас с Малым спас! Так что… НЕТ, мама! Рогожин, Федор — мой муж! А Серебров — жуткое, гадкое, ненавистное мне недоразумение! И скоро я исправлю это всё! А ребенок, которого сейчас жду, — РО-ГО-ЖИ-НА! И надо будет — еще нарожаю! Не ваше дело! Не лезьте в мою жизнь! Любишь так Ленечку?! Вон, — кивнула головой, — разведусь — выходи замуж и холь, лелей своего героя недотепанного! А меня в это дерьмо назад — не заталкивай! Хватит с меня! ХВАТИТ!

* * *

Но лучше не стало. Нет, пара дней передышки все же была. Но дальше… видимо, вновь что-то за кадром произошло. Если на меня она уже не осмеливалась давить и, как и прежде, оды петь в сторону Сереброва, то там… видимо, вновь случилась потасовка. И я, курица, все пропустила. А выспросить и не у кого: нет больше пытливых ушей Клавдии или Лиды. А Федьку… хоть клещами пытай — не сознается.

Стал задерживаться на работе Рогожин. А то… и вовсе пару раз не пришел ночевать. Сказал, что много документов и товар новый завезли, мелочевки, — невпроворот работы. Останется спать в офисе, дабы до открытия успеть.

Верю, конечно, верю своему любимому, но…

Змея, змея не без помощи радетельной все той же моей матери, стала душу язвить.

— Ну-ну, недолго музыка играла: небось, из-за беременности врач запретила интим, да? — кивнула на меня моя личная кара в лице прямой родственницы. — Сбежал кобель? На стороне нашел более сговорчивую? Но ничего, не переживай. Пройдет. Как родишь, пройдет. Все мы это проходили. Пузатые, капризные, с целой вереницей запретов и догм. Такая уж у них порода. Завоеванный трофей… больше не влечет охотника. То ли дело… нечто новое. Это гены, инстинкты. И нечего на них обижаться.

Казалось, в этот миг от ее яда… я удавлюсь.

Сдержалась. С последних сил — сдержалась.

Разворот и, лишь кинувшись за порог, скрывшись за дверями, на лестничной площадке, залилась горькими слезами.

Помчала. Стремглав… помчала.

* * *

На автовокзал — а там билет.

Ничего уже не хочу. Ничего. Да и не выдержу. Не железная я! Не железная! Обещания, человечность, понимание — само собой, но уж… без меня.

Всё это — выше моих сил. Выше, чем я могу выдержать.

* * *

— Вот, — живо влетела я на кухню (не разуваясь). Кинула ей на стол, на ее любимый журнал со сканвордами (что та сутками их разгадывала), заодно отрывая оную от ретивого дела.

— Что это? — округлила очи та. Барская манерность, сдержанность. Интеллигентка чертова. Лучше бы человечности хоть чуток, чем эта ее расписная, лживая вежливость, учтивость.

— Билет. Домой. И те деньги, которые ты мне тогда дала взаймы, когда с Федькой пришли просить приютить. Мне кажется, ма-ма, — откровенно язвительно на последнем слове, — тебе пора. Там уже тебя заждались.

Обмерла, затаив дыхание. Боится и моргнуть. Но минуты моей твердости в решении, велении — и сдалась:

— Так вот оно, да? Это и есть твоя благодарность матери? Помощь, когда так сильно та в том нуждается?

— Обо мне отец всю жизнь заботился, — откровенным гневом. Сегодня я с ней наравне. После всего… что она мне сделала, пыталась и нынче пытается сделать — отныне мы — наравне. И нет там уважения. — Он меня воспитал. А вот ты, что ТЫ для меня такого неоцененного сделала? Когда меня муж выгнал из дома, на порог не пустила? Это? К этому зверю назад погнала? Собственных дочь и внука бомжами по свету пустила? Так что да. Не мать ты мне. И ничем не лучше той же Аннет.

— Я тебя девять месяцев выносила! Родила! Сколько сил и здоровья угробила! А ты… — бешено.

— И то, кесаревым! Ну, хорошо. Как будешь тоже в таком же беспомощном состоянии, как и я тогда, — не боись, заберу к себе и буду заботиться. И не девять месяцев. А сколько придется. Я — не ты. Во мне еще есть… что-то человеческое.

* * *

Собрала. Быстро собрала все свои вещи — и с присущей ей манерой, гордо задрав нос, удалилась прочь, на прощание напомнив мне, что я «истинная дочь того травоядного, что и копейки в благодарность не оставил».

А я — я, предупредив напарницу, что и к вечеру не смогу явиться, — на остановку. В автобус — и к Феде. На работу.

* * *

К охраннику — со своими глупыми, постыдными вопросами, сгорая от волнения. И самое страшно другое. И веришь человеку, и любишь, а жуткие слова того жуткого аспида все же ударили по больному. Когда Леня гулял — мне было все равно. Хотя давно догадывалась. Давно.


А тут…

Нет. Я знаю, Федя любит меня, ради нас старается, но все же…

По крайней мере, Господи, лишь бы я не узнала. Лишь бы не узнала то, что разорвет меня, раскромсает и сердце, и душу.

— А где ж ему еще быть? — тихо, добро рассмеялся пожилой мужчина. Закрутил шаловливо свой ус и вперил в меня пристальный взгляд. — Ох, уж эти жены! Все для вас стараешься, стараешься, а как надумаете — так хоть романы пиши! И днем и ночью, сидит над накладными и договорами. Или вон, с ребятами в зале, если кто вдруг заболел или отлучиться надо. Первый раз такого хозяина вижу. Сразу понятно — работяга, от Бога быть хорошим начальником дано.

Смущенно улыбнулась я, спрятав взгляд.

— Там вон, в офисе. Идите. Обрадуется, небось. А то устал. Всё переживал, как бы вас не расстраивать. А товара, и вправду, в этот раз много пришло, а наши — едва ли не половина заболела: кондиционер, называется, починили.

* * *

— Федя… мама уехала, — выпалила я с порога, едва зашла в кабинет. Беглый взор по сторонам, изучая обстановку.

Резво оторвал взгляд от своих бумаг. Уставился на меня, наверняка, все еще не веря своим глазам, ушам.

— Возвращайся домой, — отчаянно продолжила я. — Пожалуйста…

Немая пауза, сражаясь с шоком. И вдруг взрывом. Тотчас сорвался с места, бросив ручку на стол.

— Котенок! — шаги ближе — и обнял, прижал силой к себе. Поцелуй в висок — и зарылся носом в волосы. — Вань, ты чего? — Обмерла я, наслаждаясь сладким, безумно приятным, родным ароматом, теплом. — Ну я же тебя безумно люблю. Куда я от тебя денусь? Я никуда не уходил. Просто работа. Я же объяснял!

— Пожалуйста, Федь. Нам тебя очень не хватает. Пожалуйста… — вцепилась я в его руки.

И снова колкая тишина, прокручивая, осознавая услышанное. Происходящее вокруг. Творящееся в моей голове.

Торопко отстранился. Присел на корточки — бережный, нежный поцелуй в живот. Неспешно выровнялся. Как-то странно, пугающе уставился мне в глаза. Еще мгновение изучающего взгляда — и резво, с напором, властью впился поцелуем мне в губы. Откровенная ласка — и уже сама не поняла, как оказалась у его стола. Сгреб все в сторону — и усадил меня на столешницу. Сцепились взоры.

— Родная моя. Я никогда… Слышишь? Никогда вас не брошу. И даже не думай. И не проси, — улыбнулся доброй, нежной, своей озорной улыбкой, которая с первой нашей встречи меня поработила. — Ты — моя жена. И скоро это даже на бумаге будет. А другого не надо. И не бери в голову глупости. А то, что я тут сижу… ну, всем проще, и полезнее. Я рад, что она уехала. Не скрываю, но все же… Это не значит, что я от тебя бегал. Или от Федьки. Ни в коем случае. Поняла?

Киваю головой, заливаясь улыбкой в ответ. Чувствую, как жаром заливают щеки.

— Я тебя очень люблю. И очень жду еще одного нашего малыша. Ну а пока… — вдруг коварство блеснуло в его глазах. Обмерла я в непонимании. — Можно попрактиковаться, на будущее, чтоб не забыли, как оно делается.