— Да ничего, — скривился. И снова взгляд поплыл по стенам. — Проходи давай, мой руки. Может, что покушать хочешь. Там еще… вчерашние пельмени есть: эта всё не жрет, — метнул гневный взор в сторону комнаты. — Уже не знаю, что готовить. Даже суп забебенил — плюется только и вопит. Ты хоть что… нормальное там. Скажи, что из продуктов надо — быстро сбегаю. Магазин тут рядом. Во дворе.

— Хорошо, сейчас посмотрю, — покорно шаги в ванную — мыть руки. — Так, а чего так много спит? — взор на последовавшего за мной Рогожина.

— Да врач… какие-то таблетки прописал. Странные, до одури. Вообще, сначала всё жутко было. У нее жар поднялся, бредила, орала тут. Встать не могла толком — башка крутилась. Короче, еле успокоили и температуру сбили. Уложили спать. А дальше — эти, успокоительные. Только тормозят ее конкретно. А порой вообще х*рню всякую несет. Потом вот спит, — кивнул вновь в сторону комнаты, — до упаду, а дальше — просыпается и ничего не помнит! И всё — начинай ей жевать сначала! Че да как! Где этот ее *** делся! И опять — истерика, крики: «Ниче не хочу знать, мне надо срочно его увидеть!»

— А он что? — в удивлении вперила в Федьку взгляд, округлив очи.

— А он, че? Накосячил — и свалил! Говорю же: с*ка!

Обмерла я, поежившись.

Всё равно. Как-то уж не сходится. Это же Ника! Не какая-то глупая наивная дурочка, слепо идущая за мечтой, отрицая реальность. НЕТ! И вдруг…

С*ка, говоришь? Ну, может, и так. Только для остальных. Был бы для нее таким — явно бы не рвалась… и явно бы не полюбила.

Не для всех и ты, Федя, хорош. Я уже говорила. Не для всех и ты ангел. Зато для меня — ты вся моя вселенная, и ничего больше в жизни не надо.

— Так что, суп какой сваришь? Идти в магазин? — уставился на меня, взмолившись, Рогожин, своей речью невольно вырывая из внутренних рассуждений.

— Д-да, конечно, — заикнулась от неожиданности. Шаги на кухню — следует за мной. — Сварю, — замираю я около холодильника. Вцепилась в ручку. Взор на Федьку: — Я-то сварю. Да только… что та еда, когда в душе полная лажа? Ты лучше поговори с ней. Только по душам. ВЫСЛУШАЙ. Очень прошу. Ты же самый близкий ее человек! Вы же… как сиамские близнецы были! И сейчас, наверняка, эта связь осталась. Ей нужна твоя поддержка. Не порицание, не воспитание. И даже не навязчивые советы. Поддержка, Федь, — взмолившись, уставилась в глаза. Открыла дверцу — взор на полупустые полки — и вновь закрыла холодильник. Разворот лицом к Рогожину. — Федь, пойми… — несмело, но с напором (нервически сглотнул слюну мой благоверный, но перечить не стал, учтиво слушает). — Не таблетки ей нужны. И не спать сутками. А поговорить. Реально, поговорить. С тобой, с ним. И не нам решать, кого ей любить, а кого ненавидеть. Уже за меня «нарешали». Да что там за меня? За нас. И что? Лучше стало? Сколько всего мы прошли, пережили из-за этого. Разве не так? — цепкий взгляд, желая прорваться вместе со словами — докричаться до глухой стены. — Не будь, как мой папа. Будь выше своих страхов. Молю! Это же Ника! Взрослая, умная девочка. Девушка. Женщина. И дай ей прожить свою жизнь, по ее желанию, по ее выбору, а не по твоему «плану». Она — человек. И даже если ошибется — она имеет на это право. Не губи ее еще больше. Ты же видишь, какая она: вопреки всему и всем сердцем… Любит его. Верно? Потому и истерики, потому плачет? Это же Ника, а не какая-то… малолетняя дуреха, которая жизни не видела. Да и потом, такие, как я, мы тоже заслуживаем право на выбор. Самостоятельный выбор. Мы же не куклы.

— Вань! — горестно рявкнул. Скривился от боли, увел очи в стороны. — Ты не понимаешь, о чем говоришь!

— Ну да, — живо киваю головой. Не без сарказма. — Я же дура. И папа так считал. Да только в итоге… вы, «решатели», сами же в дураках и окажетесь.

Цыкнул. Шумный вздох. Взор в лицо мне:

— Ладно, — махнул рукой. — Решай, какие продукты покупать. Схожу, принесу, да спать пойду, а то всю ночь… с ней одна нервотрепка была. И, кстати, дверь к ней закрыта, но, если что… там шорох, крик, сразу меня набирай. Прибегу.

— Федя! Она же не заключенная! — горестно.

— Она невменяема! — злобно.

— Я тоже шесть лет была невменяема. И что меня… под замок? Ты вернулся — и всё прошло. Каждому свое надо. И не нам решать, что это будет. Пока не задеваем права других, мы вправе сами решать, как нам жить и что делать. Федя! Я тебя умоляю! Дай ей свободу! Ну за что ты так к ней? Это не благо! Это прямой путь в петлю! Да поверь мне! Я знаю! Знаю, что говорю… — опустила очи, залившись уже малодушно слезами.

Шаг вдруг ближе Рогожина — и обнял, притянул к себе. Поцелуй в макушку:

— Прости меня. Прости, что больно делаю. И делал.

— Да дело в не том! Пожалуйста… пусть они поговорят. Пусть они сами решат. Только так она сможет быть счастлива. Или, если не судьба, то отпустить, закрыв все гештальты.

— Чего? — рассмеялся, несмело отстранил немного меня от себя. Взор в глаза.

— Да ничего, — пристыжено; в момент отвернулась.

Прижалась к нему сильнее.

Колкая, полная раздумий тишина. И вдруг вздрогнул:

— Ты… кстати, до которого часа? Когда там тебе на работу?

— Я отпросилась. До вечера смогу побыть. Ну, пока Федьку не надо будет забирать.

Мгновения молчания — и вдруг хмыкнул. Шумный вздох:

— Ты знаешь, что я тебя люблю? — ласковым шепотом на ухо.

Рассмеялась я, еще больше рдея от раздрая чувств в душе.

— Знаю, — смущенно закусила губу, глупо улыбаясь. — И за это тебе безумно благодарна. Но пожалуйста… ради меня, — враз вновь стала серьезной, с напором, — дай им шанс. Какой бы там «Этот» ее не был. Дай. Нам дали шанс — и мы должны. Я ее тоже люблю. Люблю, как сестру, а потому и прошу: дай ей свободу. И только так она… справится со всем, что там у нее на сердце.

Глава 43. Джаггернаут грёз

* * *

Пока приготовила покушать (и чтоб на сегодня было, и на завтра осталось), пока порядок навела, уже и день ляпнул. Пора за ребенком, да домой, докармливать своё чадо, позаниматься с ним да ложиться спать.

Вдох-выдох, засев в темноте на диване (выключив свет). Безумный день. До безумия безумный.

Искренне надеюсь, что Он услышал меня. Но еще больше, что я не ошиблась, и не усугубится всё еще больше. Что не подведет «этот ее», а если… и не судьба им быть вместе, то хотя бы… Ника все достойно выдержит, не оступится, не сломается. Некит, я в тебя верю! Ты мой герой! Пример для подражания! Сколько времени я на тебя ровнялась! Невольно вторила тебе, а теперь… теперь мы равны на чашах весов — и мне страшно. Не хочу. Не надо. Будь сильной, будь смелой. Будь умной. Будь куда лучше, чем я! И пусть всё получится.

* * *

Трезвонить Рогожину не осмелилась на следующий день, хотя и сгорала… от любопытства и волнения.

Не знаю, что как, но… Хорошо, что выходные уже на носу — смогу вновь к ним прийти. Хотя… Федю, а куда Федю тогда?

Черт! Ладно, как-то да будет! Лучше о работе буду думать, а то точно сойду с ума.

* * *

И вот оно. Буквально уже хотела дверь закрывать к себе, да идти за сыном, как затилинькал телефон. Рогожин.

— Да, Федь?

— Уехала.

— Кто? Куда?

— Ника. К этому… своему. Отыскала его, и к нему уехала. Там и осталась.

Обмерла я, пришпиленная к месту. Не сразу и нашла силы на звук, на слова:

— А… ну… ну, она хоть рада? Всё нормально у нее?

— Судя по голосу (отзвонилась)… да.

— Федь, — торопливо (нервически я сглотнула слюну, ежась от страха: а вдруг реально неправа). — Всё будет хорошо. Они сами разберутся. Не маленькие ведь. Короче, Федь, — сама себя перебиваю. — Всё будет хорошо. Если он не такой, если он плохой, если он ей не подходит, рано или поздно — сама всё поймет и уйдет. Она же не дура. И гордость у нее есть. Не даст себя унижать и мучить.

— Я уже ничего не знаю.

— Это Ника — и со всем справится. Федь, Ника! А не кто-то иной. Справится. И будет счастлива. Все мы будем счастливы, главное думать, что делаем. И чтоб другие… палки в колеса не ставили.

— Надеюсь, — тихо, несмело. — Ну что… завтра по вас приеду? С утра там… или к обеду, когда проснетесь?

— А сегодня? — сжалось от волнения мое сердце.

— Ну так… собраться же там надо. Или что? Да и потом, — замялся, — может, всё-таки одумается.

— Да что там нам собирать? Пару тряпок? — невольно перебила, но тотчас осеклась: резко заткнулась.

— Вернется вдруг, — продолжил. — Опять тут… истерика, сопли будут. Не знаю. А так до завтра, а там уже более-менее уже видно будет.

— Ну да, конечно. Ты прав. Как считаешь, так и сделаем, — сгорая от стыда (из-за своей необдуманности, и что лезу со своими чувствами, невольно игнорируя их ситуацию), лихорадочно протарахтела.

Колкая, полная неловкости тишина пролегла между нами.

Не знаю ни что сказать, ни что сделать.

— Чего молчишь? — вдруг отозвался Федя. — Обиделась, что ли?

— Да нет, конечно! — и снова излишне спешно. — Всё нормально. Я всё понимаю. Ты прав. Мы подождем.

И вновь режущее безмолвие.

И не прощается, главное. А самой инициировать — нет сил… от него оторваться.

— Два часа вам хватит? — громом.

— А… д-да, — заикнулась я от взрыва счастья. — К-конечно. Хватит! Что нам там собирать?!

— Ну хорошо, — уже как-то более просветленно, с нотками радости в голосе. — Сейчас машину найду — и приеду. Ну… только… это… Если придёт… то она останется.