— Деньги, — сжалась, скрестила я руки на груди, желая хоть немного скрыть свое состояние. Попытка отстраниться от него подальше, не выдерживая, сгорая уже под этим кислотным напором его близости (еще сильнее подалась, прибилась к выходу, к щели в двери). — Деньги — это максимум, что я могу предложить. Сорок тысяч. Даже сорок три, — нервически сглотнула слюну. Хотя уже и сама готова его молить, чтобы бросил затею — отказался. Не верю, вовсе не верю больше этой скотине, хоть он и последняя моя надежда.

Рассмеялся вдруг — отчего еще больше шпоры мороза искололи меня всю. Сердце отчаянно, в агонии забилось. Задыхаюсь.

— Зая, — лезвием по слуху, по рассудку, по нервам с душой. — За такую сумму… тебе тут даже бумажки в толчке никто не подаст, а не то, чтобы… Да и потом, сама понимаешь, я этими делами давно уже не занимаюсь, их не касаюсь. А мои ребята — минимум шестизначные суммы в графе «получено» своего личного счета различают. А с учетом, что там Серебров со своим «синдикатом» замешан, — всё обретает и того иной вид, и как бы родные рубли в валюту уже не переросли. Так что… — доброе, заботливое, вкрадчивое… лживое, мерзкое, гнилое, — хватит ломаться… Иди ко мне.

Но едва только попытался меня обнять, как дернусь, в ужасе взвизгнув:

— Нет! — отскочила в сторону, к окну.

И снова поддался. Не рванул за мной.

Живо ныряю в сумку, достаю оттуда конверт с пятью тысячами:

— Вот вам, — мигом бросаюсь к его столу, швыряю оного в кучу его бумаг, — за беспокойство, и за то, что успели разузнать. Благодарю за всё, но мне пора.

— Подумай, — поспешно, чувствуя, что проигрывает бой. — Ему очень много грозит. Полжизни пройдет… что его, что твоей. Всё равно ж не дождешься.

— Дождусь, — с вызовом в глаза. — Его — дождусь. Выпустите меня… — дрогнул в сомнениях, в мольбе голос, — пожалуйста.

Сверлю, как еще никогда и никого, требовательным, вопящим взглядом. Живой — не дамся. Не дамся, старый к*зел! Из окна выпрыгну! Но не дамся, мерзкая ты, убогая, похотливая тв*рь!

Хмыкнул вдруг. Разворот. Нырнул рукой в карман — и снова движения. Зазвенел ключ в замке, щелкнул затвор.

— Неделя-две… У тебя есть время подумать. Но, а если расскажешь кому наш… «секрет», — обернулся. Сцепились взоры: теперь уже его очередь пронзать меня убийственной чернотой. — Накажу. Всех накажу. Федя, да? Ты, что ли, в честь этого своего… — кивнул головой, — Рогожина назвала?

— Не ваше дело, — невольно грубо, давясь комом лезвий «любезного предостережения». Спешные шаги по кабинету к двери.

За ручку — и дернула на себя:

— Прощайте!

— До встречи… — ядовитое, насмешливое… самодовольное. Явно давая понять, что гордыня так или иначе под прессом обстоятельств будет сломлена.

Не на ту напал, ублюдок.

По крайней мере, пока мне так хочется верить. Хотя и не перечу — игнорирую: молнией в коридор и прожогом помчала на выход мимо удивленной молоденькой секретарши.

* * *

Мучилась. Чего кривить душой, не одну ночь скоротала в жутких, тяжелых рассуждениях. Страх, совесть заживо поедали изнутри.

Ведь по сути… что? Невелика я цаца. И потом, это лишь плоть, лишь физика. Как с Лёней. Как говорится, за плечами уже отличная школа мерзких сношений и насилия.

Хотя нет… Нет. Даже с Леонидом это было иначе, чем здесь.

Но почему я? Почему?! Чай, не красавица! Особенно теперь, после родов и всех этих стрессов. Неужто… мысль, желание от**ахать во всех позах дочку Соколова, по совместительству жену Сереброва, настолько возбуждает, что вовсе сметает все принципы приличия, адекватность… совесть, стыд? Неужто некая зависть или неприязнь… стоит того, чтобы так опуститься? Или Он и был всегда таким? Гнусным, ушлым, гнилым в душе? Или они все здесь такие? Подчистую? А не только… «синдикат» Серебров-Матросов-Буторин? И какой тогда мой отец был на самом деле? Для меня — идеал, а для остальных? Демон?

Или Аннет бы не полюбила такого? Или она… одна из жертв подобного нахального «соблазнения»? Может, она вообще его ненавидела? Может, их союз — некая месть? А смерть его — благодать?

Фу, нет! Чушь! Папа был хорошим человеком! По крайней мере… для меня. Хоть и зацикленным на своей прагматичности. Черствым и местами недостаточно прозорливым. Но был хорошим.

Как мой Рожа: его окружение — не мед. Но Федя… Федя не такой. Он иной! Он хороший!

И ради него… разве я не могу в очередной раз, но уже для поистине действенного, для дюжего, ощутимого результата унизиться?

Но едва только представлю (как этот мерзкий, старый хрыщ будет меня лапать, как мне придется его трогать, «этот» его… а там, потом… и вовсе: куча таблеток, желая если не то, что заболеть, но и залететь; ненависть к себе, отвращение — фу! нет, не могу!), так и подступает тошнота к горлу, и откровенно начинает трясти от жути. Не могу я. Не могу!

И потом… где гарантии, что эта тварь не обманет? Не будет лапшу вешать, резину тянуть, играться, пока суды идут, а дальше в кювет — как два отброса, и я… и мой Рогожин полетит, да еще и знать будет… как я низко пала.

Ведь не простит. Верю, чувствую, что не простит.

Это тогда было непонятно… Да и будь я просто Сереброва, а то… я Федькина. Сама пришла, сказала, что я его и я дождусь, а тут… Это измена. Жестокое предательство, пусть и во благо. Но это будет измена.

И не думаю, что сможет меня понять и простить. Даже если и сделала бы я это ради него самого (и себя, конечно).

Не могу. Как бы я не любила Федю, как бы не хотела быть с ним вместе… не могу. И боюсь. Боюсь окончательно его потерять. Так, есть шанс через десять-пятнадцать-двадцать (сколько ему там дадут) лет встретиться и наконец-то быть вместе. А если… если «не угадаю», и действительно не сможет простить — подарю свободу (и то, если не обманут), но потеряю навсегда.

Да я себя не смогу простить! Я не смогу с этим жить. Я.

Хоть и так… опустившийся в бедности и унижениях перед «сильными мира сего», человек, не смогу.

А потому — точка.

Выжидать. Единственное, что мне предстоит — это смирно, покорно выжидать вердикта.

* * *

Устала. До безумия от всего устала. Да так, что хоть счеты с жизнью своди: ни на что сил не осталось. Да только ради обоих Федек не посмею. Тогда, с Серебровым, выдержала… И сейчас выдержу. Справлюсь. Хотя бы назло… всем: Лёне, Матросову-Буторину, Пухтееву, маме… и даже отцу. Назло всем, кто в нас с Рогожиным… не верит.

Глава 40. Бесстыжие

* * *

День дурной. И хоть все они дурные, но сегодня… особенный какой-то выдался.

Опять со скандалом и капризами оттащила Малого в садик, а сама — на рынок, за продуктами. На работу — к десяти: успею еще и ужин заранее приготовить.

И вот, всё уже — готова я! Да только… соседке взбрендило с утра пораньше огурцы начать закрывать: заняла все конфорки. И даже духовку.

Хоть сядь и плачь. А время-то тикает.

А еще голова так гудит, что просто жуть. Деваться просто некуда.

— Ваня! — послышался раздражающий голос «вездесущей» старушки. — Ваня! Это тебе на мобильный звонят?

Обмерло мое сердце в тревоге: неужто с ребенком что? Живо сорвалась с табурета (бросая пост назойливого, молчаливого «выклянчивателя» доступа к плите) — и рванула в комнату.

Неизвестный номер.

— Да! Алло! Слушаю?! — лихорадочно затараторила в трубку.

— Привет, малыш. Ты где сейчас?

Окоченела я, жадно выпучив очи. Забыло и сердце свой ход. Не дышу.

— Ванюш, не молчи! Ты где сейчас: на работе, или дома?

— Дома, — тихо, едва различимо, хриплым голосом.

— Адрес?

— К-казанцева, ***, **.

* * *

Ничего не пойму. Я не могла ошибиться. Просто не могла. А если?..

Нервное хождение из стороны в сторону, меряя свои свободные полтора метра пространства в комнате.

В коридор, на кухню — обмерла у окна.

— Да не стой ты над душой, — рявкнула раздраженно соседка. — Как закончу, позову.

А я уже и не слышу. Всматриваюсь во двор, будто что-то важное, нужное смогу увидеть.

Грызу ногти на нервах. Выть готова. Волосы шевелятся на голове от страха, предположений и тревоги.

Может, кто с весточкой от него придет. Или еще что…

Хоть бы слово, полслова. Может, передать что удастся ему. Деньги… или что там? Сигареты с чаем.

«Черт возьми!» — изнемогаю уже от переизбытка волнения, чувств.

Шаг в сторону — и рухнула на табурет.

«Боже, но реально! Голос очень похож! Да и кто бы еще меня так назвал?.. А если?» — побелела я от ужаса, осознавая, вдруг самолично себя врагам сдала.

Но хотели бы — уже давно нашли.

А Федька? Вдруг с сыном что?

Сорвалась на ноги — к двери. И обмерла я.

Черт, еще ж и работа! Скоро идти уже на нее. Ну, ничего. Если что — позвоню, договорюсь. Пусть уже одна сегодня моя сменщица работает, а завтра — я на полную.

«Черт!» — и снова ругань лезет из меня. Руки трясутся, ноги подкашиваются. В груди сердце ожившее, встрепенувшееся, ноет, исходясь в шальном темпе.

Что делать? Как быть?

Звонок в дверь — аж передернуло на месте.

— Ну, глухая, что ли? — недовольное старушки.

Не реагирую на нее — разворот — и провернула барашки замка.

Будто кто ледяной водой меня окатил. Будто кто кислород вмиг весь выкачал — голова пошла кругом. Тотчас ухватил меня в свои объятия, не дав упасть. Лицом к лицу. Блестят его глаза от влаги, как и мои — залились слезами.