Ольга Резниченко - Вето на любовь

И пусть я всё же любила маму, но ее вечные претензии, давление, помыкание, рассказы о том, что я — "отродье этого травоядного", что уж лучше бы она аборт сделала в своё время — сыграло свою роль. Так что да, я — устала.

С папой же, напротив, мне всегда было уютно: не то, что даже говорить, но и просто молчать. Мы понимали друг друга с полуслова. Заботился обо мне, заступался. Он был моей нянькой и "мамкой". Нормальные люди с испугу кричат "мама", а я — "папа"…

Посему, когда запечатлелись подписи в документах, легли штампы в паспортах, было выдано свидетельство, я была не менее их двоих довольна. Тем более, что в будущем не сомневалась ни на мгновение: я осталась с отцом, а мама получила шанс обрести свою новую, "счастливую", "которой она достойна", жизнь, семью…

Елизавета Соколова (сохранила та фамилию) уехала обратно к себе в родной городок, в район, получив немалые отступные: там же огромное помещение под несколько магазинов и двухкомнатную квартиру, которую тоже с радостью принялась сдавать в аренду. Так что мама, как и прежде, была в шоколаде и жила… не напрягаясь.

Мы же остались в нашем (родном; областном) городе. Каждый занимался своим: папа — не последний человек в юстиции, а я — прилежная ученица в школе. Днем — заботы, вечером… общий досуг: телевизор, книги, шахматы.

Так что да, мне, Соколовой Ванессе Николаевне (в простонародье — Ване), тринадцать, и мой Папа — для меня идеал, святой человек, если хотите (в противовес злой, нелюбящей, нерадивой матери). И действия я его, как и прежде, не смела ставить под сомнения, а если что и выходило непонятным, неприемлемым — то тут же со сноровкой (будущего) матерого адвоката всё ловко оправдывала.

Только… счастье не может быть вечным. И там, где благодатная почва, обязательно взрастет сорняк. Да и одиночество — никого не красит. И пусть обелял последующее отец своим желанием одарить меня "заслуженной материнской любовью и опекой", впервые я увидела нечто иное, что никак не вписывалось в мой "мир", и в чем мы с папой никак не смогли бы прийти к консенсусу, к единому искреннему мнению (но покорилась, смолчала, подыграла): не прошло и трех лет, как батя вновь женился. А дальше — и вовсе… все страхи подтвердились. Реализовались.

Конец десятого класса, нервы на пределе. А потому… новая жена Папы… решает, что мне нужны "перемены", да и "по уму… надо быть поближе, чаще общаться с "настоящей матерью"…" (цитата).

Конец июня. На пороге стоят чемоданы, собраны все мои вещи (не мной — ею), куплен билет (отцом), и… и я в слезах, готовая упасть на колени и еще громче молить, просить прощение… за всё, что где когда обидела их… или неправильно себя повела.

Но толку?

Аннет беременна, а потому всё ее внимание, забота — нужны будущему малышу, да и покой в доме… "не помешает". Будто я… чем-то когда-то ставила их в неловкое положение? Мешала? Ни подруг, ни увлечений особых. Тише воды, ниже травы. Так только: безропотная маленькая копия своего отца.

Так что нет. Не дождетесь! Хоть и хочется остаться, но не унижусь еще больше… Хватит! Не упаду ниже земли.

Гордость, честь — по-моему, это единственное, что у меня еще осталось, и что вы никогда у меня не отберете. Я вам обещаю.

Это был самый черный день… моей жизни.

Бабушка, по матери (отца родители давно уже умерли), та тоже меня не приняла, так что… под давлением бати, мы с мамой переехали в даренную двухкомнатную… Зато взамен "утраты дохода от аренды", нехилые алименты стали приходить, причем половину мать отбирала сразу, а вторую — пускала на оплату коммунальных нужд, элементарных потребностей моих относительно одежды и школы, на общий стол. Отец догадывался о таком положении вещей, но, так как ввязываться в спор не хотел (али очередная просьба жены "не нервничать"), молча платил еще дополнительно — отдельно мне, на тайный счет, о котором знала и имела доступ исключительно только я.

В общем, жили, как могли. И каждый оказался там… где, наверно, заслужил, и где должен был быть.

Июль, начало 2000-х годов.

Как так вышло, почему… даже не поняла, ведь рассеянность, безответственность, разгильдяйство — это явно не про меня. Но, тем не менее, я — на местный рынок за продуктами, а мама — куда-то по делам. А ключей-то у меня и не оказалось! То ли дома оставила, то ли (всё же) оплошала и потеряла… Так или иначе, как-то всё жутко сложилось. «Неаккуратненько», — невольно цитирую (тихо, сама себе под нос) Аннет.

С местными — еще ни с кем не сдружилась, не знала никого (да и напрашиваться стыдно). К бабушке поехать — спасибо, еще в прошлый раз любезностями "накормили" досыта. На лавочке отсидеться, дожидаясь "чуда", — тоже не довелось, не срослось: надоело мозолить глаза соседям, а далее — и вовсе целая плеяда старушек оккупировала оную, причем две (даже ту, что напротив). Некоторые не ленились "приобщаться" к обществу стоя, а кто более предприимчив, тот вообще со своим стульчиком пришел. Вот что творит свет фонаря — будто мотыльки на свет слетаются (и да, именно под наш подъезд): сначала бабульки, а чуть позже — и смена влюбленных парочек (таящихся в заботливой тени пышных абрикос) приходит.

На лестничной площадке остаться (на полу, на коврике — грязно, да и неудобно сидеть: ноги затекают; на самих ступеньках — бетон холодный: вредно и неприятно) — короче, тоже не комильфо.

Что ж, выход, как по мне, лишь один: обратно тяжеленные пакеты в руки — и за дом. В детский садик: те еще руины, хотя всё еще работает учреждение, причем по прямому своему назначению. И пусть порой (сама лично видела, и даже слышала пару раз) здесь сторож гоняет нерадивых гуляк, это всё же излюбленное место сбора молодежи. Спрятаться, как они, в темень павильона я, конечно, не рискну, но вот у входа в группу, на крыльце засесть (на забор волнами из прутьев) — эт можно. Напротив своих окон — и молча молиться, чтоб маман побыстрее решила все свои "проблемы" и вернулась обратно. Где бы она… когда и с кем не "урегулировала свои дела", ночевать — ночевала всегда дома. Поздно вечером, под утро — но всё же… возвращалась в нашу уютно обставленную, но одинокую, "душой" пустую, двухкомнатную.

Искренне надеюсь, верую, что и сегодня она не нарушит свое "золотое" правило, принцип, и не оставит меня рассвет встречать одну, на улице.

Черт, мало мне ветра, что только и гуляет из одного прохода в другой, а то и третий, так еще и дождь начался… Что дальше? Что еще должно случиться сегодня со мной, чтобы окончательно добить и без того расшатанную, хромую психику?

— О-па, а че мы тут одни? Да еще и скучаем? — послышалось где-то за моей спиной. Резко обернулась.

Двое молодых людей. Улыбка до ушей, а в глазах так и режутся в дурня на жертву бесы.

— Не страшно? — ехидно хихикнул второй.

Обомлела я, не зная даже, что ответить. Округлила очи. Весь мой опыт общения с противоположным полом — это исключительно деловые контакты по учебе (папу я в расчет не беру). Поежилась от ужаса.

— Че молчишь? — уже более сдержано. Присел рядом — невольно сдвинулась в сторону, давая больше простору, да и… чтобы не соприкасаться друг с другом. — Глухонемая? — отчасти дерзко, с раздражением.

— Нет, — поспешное мое, спрятав от смущения взгляд. Чувствую, что меня уже трясет всю от ужаса.

Неудобно ей в подъезде! ИДИОТКА! А теперь… УДОБНО?! (не говоря уже, что попу уже всю отсидела на этой железяке). Да причем тут ЭТО?! ДУРА! Как бы другое место тебе сейчас не "отсидели"!

Папочка… спаси меня…

— Ну так… че молчишь? — уже более мягко, сдержано; придвинулся ко мне вплотную. А мне уже больше и некуда "бежать" — уперлась плечом в стену. Резко дернулась вперед, но удержал рядом, силой усадил обратно — поддалась. Забросил руку на плечо.

— О, че у нас тут? — внезапно отозвался Второй. Присел у моих сумок. — Колбасень, что ли? — вытащил из пакета палку копченой. Взор на трофей, на меня: — Домой, че ли, не пустили? Или куда собралась?

Нервно сглотнула слюну. Скривилась.

— Ребята, берите ее, если хотите. Но можно… я остальное с собой заберу? И домой… А то вон, — кивнула головой вбок, на окна, — мои уже вернулись. Свет на кухне горит, — вру.

— Где? — "заботливо" поинтересовался мой кавалер. Пристальный взор по разноцветным квадратам жизни многоэтажки.

— Да там, на втором, — чуть уже не седею от ужаса, хоть бы не в курсе был всех организовавшихся "вариантов" по эту сторону дома.

— Иди, если хочешь. Но… давай хоть проведем? Или что? — коварно улыбнулся. Невольно коснулась я взглядом его глаз, но тотчас осеклась. Еще сильнее затрясло меня (уже не от ветра, что не менее событий, сек своей черствостью) от жути, что уже ржавыми прутьями прознала не только сознание, но и каждую клетку моей плоти.

— Да я сама, спасибо, — едва слышно, пряча очи.

— Че? Боишься, что ли? — заржал. — Мы же хорошие мальчики. Да и потом… своих не обидим.

— А я че-т раньше тебя здесь не видел, — вновь отозвался Второй, все еще возившийся со злосчастным мясным изделием (и кой черт меня дернул эту "колбасень" купить? жевали бы молча сухую гречку — гляди, здоровее были бы, да и нервы целее).

— Я недавно сюда переехала, — отваживаюсь ответить, ибо пауза уж слишком затянулась, и неловкость здоровски стала кромсать изнутри.

— Ах, вот, б***ь, где вы! — внезапно чей-то голос. Шорох, стук. За воем ветра и шумом ливня не сразу и заметили "гостей". Шаги ближе: — А мы уже думали, вы свалили. Че зависли?