— Слышишь?! Ты сейчас довыебаваешься! Точно уебу!

— Да отстань ты от нее! — неожиданно вмешался женский голос. И снова знакомые ноты. Перевожу взор в сторону двери — Алиса. — Пусть хоть тут сидит, хоть куда хочет валит! — продолжила. — Она такая же, как и твой Мира, — оба конченные на всю голову. И с ними связываться — себе дороже. Пускай сам ее потом, где хочет, ищет и разбирается… если ей жить надоело и лезет, творит что попало и рвется непонятно куда!

(М и р а)

Нагнали… нагнали суку…

Где ГАИшники не смогли тормознуть, там наши взяли — тараном.

За шкирку падаль — и в багажник…

…Пусть во мне уже кипела кровь, торопиться было нельзя. Не-е-ет. Не сегодня…

Жилу за жилой, каплю за каплей — всё выжму из тебя, гнида… ВСЁ!

Всё мне расскажешь. Шаг за шагом — а потом и сам всё пройдешь, пока не изойдешься и не вымолишь себе смерть…

(М и р а)

Орал. Вопил. Молился…

Да только сегодня — я не я. И нет во мне больше человечности.

Если тогда были лишь догадки и предположения, то теперь… картина срослась — детали заняли свои пазы.

И быстрее сам сдохну, чем уступлю: никакой пощады, хоть в каком-либо виде, этим чертям…

…

За окном уже и сумерки сгустились: то ли дождь собрался, то ли вечер грянул.

— Че там по времени? — облизался я, оторвав взгляд от этой твари, что валялся в луже не только крови, но иного, такого же гнилого, как и он сам, позора. Взор около — психопатическая тишина. Уже не только скулить, но и дышать, мразь, перестал.

Вытер нож об штанину, сложил его и спрятал в карман, завершая больного зверя пир.

— Около семи. А че?.. — прожевал эмоции Потапов.

— Да что, Миру не знаешь? Мало всё ему… — загоготал Вольский и подошел ближе. Замер около меня. Стоит, жует свои семки и лыбу на все, выбитые в 90-х, а нынче — золото и металлокерамику, давит.

— Да не. хуе уже с ним. Хватит. Поехали, — раздраженно рявкнул я. — Малая ждет.

— А его куда? — кивнул головой Колян на жмурика. — Туда, к нам?

— Нет, — поспешно. — Не в этот раз. На пришибские склады. Там бросим. Пусть знает, Сука, что я теперь в курсе… и иду по Него… Где бы не прятался — везде найду… Найду и четвертую. — Немного помолчав: — Да и чтоб… остальным неповадно было.

(М и р а)

Едва тормознул Потапов тачку у хаты Вольского, как тотчас я кинулся на улицу. Через двор — и на веранду. Обмер, пришпиленный к месту, завидев Майорова. Сука, сидит один, без моей Полоумной, за банкетным, блядь, столом, что-то жует и чем-то, пиздец как, грузится.

— ГДЕ ОНА?! — ошалевши, взревел я, давясь предчувствием. Поежился от страха.

— Где-где? — раздраженно-невнятное. Даже, г****н, не смотрит мне в глаза. Вдруг движение руки — и махнул на парковку, напротив: — Вон, в тачке твоей закрылась. Спит… Концерт, блядь, тут устроила, — гневное. — Ножом бегала, угрожала. Не была б твоя — научил бы… уму разуму.

— Че?! Какой нахуй нож?! — исступленно. Похолодело все у меня внутри, разрывая ужасом. Разворот — и кинулся со всех ног.

Попытка открыть дверь, рвануть на себя — тщетно, не поддается. Бешеный взор по сторонам (а сердце грохочет, что товарняк — вот-вот лопнет от жути), и снова за стекло пялюсь, присматриваюсь — лежит, не шевелится.

— И где он, блядь?! — окончательно теряя рассудок, воплю я.

— Кто? — удивленно выдал, неспешно подходя ко мне Майор, что-то дожевывая.

— Ты че, Сука, такой спокойный?! Если с ней че-то не так — я тебя, блядь, заживо закопаю!

Скривился. Смолчал тот.

Резвый разворот, взгляд по сторонам — отыскал я камень (часть дизайнерского бордюра), схватил — и расебашил стекло к хуем собачим…

Дернулась тотчас Мальвина, взор испуганно заметав по бокам, струшивая заодно с себя лихорадочно осколки — резко мне в лицо:

— Ты чего? — ошарашено. Уперлась руками и подтянулась, расселась в кресле, отходя от сна.

Но не реагирую — живо уже нырнул внутрь и дернул за защелку — открыл дверь…

(Н и к а)

Взгляд на него всего — и понимаю нечто ужасное: его вся одежда в крови. Едва хотела кинуться к нему, как тотчас пресек — сам ухватил меня за руку и силой вытащил на улицу из салона — поддалась.

— Ты ранен? — испуганно тявкнула я, заикаясь, не обращая внимания на его странный беспредел.

— Нет, — грохотом. В мгновение вывернул мне руки, осматривая запястья, а потом резво — сжал за плечи. Взор вынужденно в глаза. Встряхнул: — Где нож?!

— Какой? — растерянно я.

— Какой, блядь! Какой у тебя был! — сумасбродным ревом, сплевывая ярость. — С которым ты тут вышивала! Че за хуеня, блядь?! Тебя вообще нельзя ни с кем оставить?!

И вновь схватил вдруг за руку. Потащил за собой.

В сторону дома…

— Я… Я испугалась, — отчаянно только и смогла… что выдавить в свое оправдание, глотая жуть последующей расправы.

* * *

Через все смежные комнаты уверенным, стремительным шагом, пока не замерли в самой конечной — в тупике.

Вдруг разворот к себе — и, не теряя времени, вмиг принялся гневно, уверенно, бесцеремонно раздевать, сдирать с меня все вещи, словно с какой-то провинившейся шл*хи.

— Давай не здесь… — испуганно, робким шепотом отозвалась я… взвешивая предположения. Нервно сглотнула (стою, что статуя, покорная, не шевелюсь, не сопротивляюсь).

Молчит, игнорит, проворно творит затеянное и дальше. Еще рывок — и пошло вдогонку уже и белье, полностью оставляя меня нагой.

— Там на улице столько народу, — тихим, тревожным шепотом, страшась даже, что услышит.

Но напор его, едва не разрывая на мне кружева — и поддаюсь, помогаю, высвобождаюсь от одежины.

Вдруг схватил за плечи и потащил к большому, напольному зеркалу. Уставил перед ним, замерев за моей спиной.

Опустила пристыжено взор я.

— Нет, блядь! — взбешенно рявкнул, встряхнув силой. — Смотри! — боюсь, дрожу, а потому сам уже силой ухватил за подбородок и поднял мою голову. Невольно подчиняюсь — взгляд обрушиваю на себя голую, отпечаток в серебряной глади. И снова поежилась. Машинально дернулась, желая спрятаться, прикрыться руками, но не дал, силой вывернув их назад, заломив их за спину.

— СМОТРИ! — исступленный рык. — Смотри на нее! На себя! — покоряюсь. Впиваюсь в отражение, леденея на уровне глаз. Еще мгновение сумасбродства — и наконец-то продолжил, скользя взглядом по открытым моим видам: — Дело не в шелках, Сука, не в красивой одежде! — мороз побежал по коже от его крика. Позорные слезы застыли на ресницах, но еще держусь. — Не в побрякушках, которые, блядь, на тебя нацепил! И даже не в моське или фигуре! Хотя они у тебя охуеенные. НЕТ, Сука! — взор мне в очи — сцепились взгляды: — Дело в звере… который там живет, — прижал, надавил ладонью на мою грудь, у свода ключиц. — Которого избили, измучили, запугали, смешали с д*рьмом… но не сломили! И никогда не сломят! Так что… ХВАТИТ НЫТЬ! Хватит давиться позором и страхом! Я всех их найду! Всех достану — и разорву! Начиная с твоего одноклассника и заканчивая… Мазуром. Всех!

Будто гром из раскаленных небес. Поежилась, дернулась я в ужасе, но удержал. Сжал за плечи. Приблизился вплотную. На ухо:

— Почему не сказала? — убийственное, пронзая, заставляя заныть сердце в груди.

Задрожала я от жуткого, животного страха. Будто сам демон сейчас дышит мне в затылок, требуя душу, взамен лобзая своим кошмаром.

— Почему не сказала?! — грохочет приговор.

Нервически сглотнула я слюну, молчу, прячу позорно взгляд, боясь сознаться…

— Мне эта Сука… — внезапно отозвался, продолжив, — пиздел прямо в глаза. Клялся, гнида, что ни**я не знает про всю ту ебатень!.. Что был далек и не вмешивался, разгребая свое д*рьмо! И ты… ты дала ему уйти! Тогда еще, в парке… А я, тупой, слепоглухой уе*ок, и не догадался! Хотя же все же очевидно было! блядь, да он же… практически был в моих руках!.. — жалящая тишина, пронзающая, казалось, до костей. Вдох-выдох… его, мой. — Не жить этой твари… — уже более сдержано, — так или иначе. И уж лучше… он сам себя… чем, когда я до него доберусь.

Невольно глаза в глаза со мной, отчего тотчас я вздрогнула, дернулась невольно в его хватке, пронзенная бесовским полымем, сочившимся из взгляда, но удержал. Притиснулся вплотную к моему уху вновь и, обдавая дыханием, будто тот аспид, зашипел:

— Всех… Ника. Хочешь ты того или нет… всех вспорю… без стыда и жалости, без суда и следствия. Всех.

Силой разворот, сжимая за плечи, очи в очи маниакальным взором, а на лице — психопатическая ухмылка:

— Ты моя баба. И Трахать тебя… буду только я! — стиснул еще сильнее, отчего едва уже сдерживаю писк. — А уж тем более… недобровольно.

Вмиг впился, будто с цепи сорвавшись, грубым, повелительным поцелуем мне в губы — покорно отвечаю. Напор — шаги вслепую, попятилась — уперлись в стену. Скользнул руками по голому телу, жадно, до откровенной боли сжимая мою плоть. Еще миг — и подхватил себе на руки.

Чуть в сторону — и усадил на тумбу. Резво раздвинул ноги и приблизился вплотную. Ловкие, почти на автомате действия — и тотчас вскрикнула я, окончательно утопая в его власти. Резкие, деспотические, шальные движения, окончательно расставляя все точки над «и» и закрепляя мое рабство под своим началом.

Сдерживала крик, сдерживала плач от его топорности… Но минуты «истязаний» — и в какой-то момент осознание того, что всё это творит со мной Мирашев, а не кто-то иной, перебороло, победило всё: нездоровой, шизофренической волной захлестнуло, превращая боль в наслаждение, вырываясь стонами, роняя меня с головой в какой-то жуткий, откровенно развратный, пошлый… полоумный, наверняка, неестественный, сладострастный экстаз, транс… омут дикой жестокости и непоколебимой защиты, абсолютной неприкосновенности извне и безмятежной неги… вседозволенности.