Но только хочу взять, как тотчас отдергивается этот упрямый, назойливый типок — не дает:

— Не, из моих рук! — игривое; счастливое.

Едва делаю укус — как едва ли не силой по самую глотку запихивает. Откусываю невольно, жую, периодически прокашливаясь.

Кривлюсь, не могу понять — чет… совсем не того…

Еще немного — и глотнуть. И снова морщусь.

— Во! Спасибо! Умница! Ну как?! — радушно, и аж глаза заблестели.

Лживо, криво улыбаюсь:

— Ну… так себе, — не охота и обидеть, но жуть жуткая… Не дай бог еще раз доведется.

И вновь злобный взор Мирашева на моего незваного «ухажера»:

— Ты че тут трешься?! — угрозой.

— Ниче, — неожиданно, даже как-то странно, резво переменилось лицо «шеф-повара», загадочная ухмылка. Попятился, отступил, а там — и вовсе затесался где-то в толпе, в темени…

Недовольный посыл, полный порицания взгляд получила и я от Миры. Отвернулся к Мазуру:

— Не, ну, блядь! — резко, раздраженным криком вызверился на Валентина и ткнул пальцем на схему, что они до сих пор мусолили. — А если эта пизда развалиться, че я тогда делать буду? Ладно я, а ты?

— Ну… — задумчиво протянул Валик и скривился. Застыл в размышлениях.

Непонятная, пронзительная боль, резь раздалась в моем животе.

А затем — и вовсе… жуткая волна тошноты тотчас подступила к горлу.

Живо дернулась я, чуть со скамьи не скинув Миру и другого своего соседа, кое-как умудрилась перелезть на другую сторону и немедля кинулась вперед. Неподалеку от яблони и рухнула: вдвое согнулась, и… позорно захлебываясь слезами, в паре с очередной стремительной, безжалостной, неумолимой тягой, выплюнула всё, что когда-либо в жизни ела, пила, нюхала… Упала на колени и горько взвыла.

Шум. Музыка — в момент всё стало фоном. Слышала лишь собственное сердцебиение. Пульсация в висках. Казалось, я вот-вот сдохну — мозг лопнет от перенапряжения (если не удавлюсь иным, более креативным, способом).

Вдруг напор, движение — и силой обернул меня к себе. Подвожу отчаянный взгляд.

Взволнованно, удивленно вперился Мирон мне в очи. И даже язва-улыбка куда-то делась:

— Ты чего? — присел на корточки, вплотную.

Но не реагирую, не отвечаю. Вмиг оттолкнула его от себя, разворот — и, воя уже от боли, снова фонтаном вытолкнула из себя жидкость (казалось, и желудок заодно).

— ЧЕ ЗА хуеНЯ, я спрашиваю?! — дико завопил Мирашев, поведя взором около. Стихла толпа. Перепуганные взгляды на меня и остальных: обернулись все подчистую… уставились, как на несуразного клоуна.

Пытаюсь вырваться вновь из хватки своего защитника — и отползти в сторону, скрыться от позора долой.

Но не дает — лишь пошатнулся (едва не упав). Удержался — выпустил на миг, а затем снова за шкирку поймал, остановил. Взор на публику:

— Сука! Уроды, я спрашиваю… последний раз! Что с ней?! — Резво уставился на меня, согнувшуюся в рыданиях и очередных, уже тщетных, попытках блевать пустотой. — У тебя аллергия на что-то? — орет мне на ухо.

Шумный выдох. Сгорая окончательно в стыде, отваживаюсь ответить. Взгляд в лицо, потерянным фокусом:

— Нет.

— Да «чупу» ей дали! — выкрикнул кто-то из толпы.

Окоченел Мирашев. Но мгновение — и дернулся. Выровнялся на ногах:

— ВЫ ЧЕ… О**ЕЛИ? КТО? — бешеное, искря взглядом. Молчок, попрятали все глаза пристыжено, в ужасе. А я дышу, наконец-то дышу — заливаюсь моментом паузы. Расселась отчаянно на земле. Сдохнуть — если будет хоть еще один позыв — то лучше сразу сдохнуть.

— Воды ей дайте, пусть желудок промоет! — неожиданно, чье-то девичье. А затем и вовсе подоспела одна из барышень, протянула мне стакан.

— Нет, — испуганно отдернулась я, взмолившись. Но тотчас волна — и снова рычу… давясь ужасом, болью и слезами. Завалилась я на траву, упершись руками. Пустить очередную радугу…

— Надо, малыш, — неожиданно тихо, заботливо прошептал мне на ухо Мирон, обнимая, едва я стихла. Отобрал у девушки тару и протянул мне. Назойливое давление — и поддаюсь. — Все равно, — продолжил. — Пока все не выйдет — не остановишься.

— Конфету ей дайте, или вон… рафаэлка с чесноком где-то — пусть перебьет.

— Шутите? — злобный взор Миры на товарищей-зрителей. — И вообще, — внезапно, — че уставились? Музыку погромче — и хуерьте водяру дальше!

— Точно, водку! Спиртное ей дай — и продезинфицирует.

Смолчал. Взгляд на меня:

— Ты как? Всю выпила? — кивнул на стакан, что стоял за моей спиной, куда я его отставила.

Киваю одобрительно.

— Много съела? — добрый, полный переживания взор мне в глаза.

— Не очень, — закачала несмело головой. — Чуть меньше половины… — и снова позыв… и снова мой визг, моля добить… но не дать так и дальше мучиться.

Обнял крепче — придерживает. Волосы, свалившиеся вниз, тотчас собрал, заправил за ворот толстовки.

…Мгновения — и опять победный вдох-выдох. Сдалась. Прижалась к нему — обвисла на груди, уткнувшись носом в шею. И пусть мерзко, позорно — но уже нет сил ни на какое приличие.

— Кто это сделал? — тихо.

Молчу. Догадываюсь, что тому придурку будет. А потому… молчу.

— Ну? — ноты раздражения.

— Неважно, — шумный, глубокий вздох. — Я думаю, он уже… за сто километров отсюда, — невольно рассмеялась, но тотчас очередной приступ рези в животе осек меня.

И снова разворот, отталкивая защитника…

* * *

Немало еще пришлось воды выпить, и даже где-то отыскали активированный уголь, так что… шанс спасти «жертву доверия» — непременно был.

Опуститься на скамью. Прижаться спиной к столу. Сделать очередной глубокий, полный облегчения, вдох-выдох. Повела я глазами около — так и хочется взглянуть в рожу тому уроду, который со всем этим мне подсобил.

Присел рядом и Мирон. Достал из кармана сигареты, зажигалку. Прикурил. Длинная, задумчивая, тяжелая пауза, затяжка, глядя мне в лицо.

— Будешь? — неожиданно протянул пачку.

Тотчас закачала я отрицательно головой:

— Нет, спасибо. Не курю.

Ухмыльнулся довольно. Не прокомментировал. Взглядом бесцельно уткнулся вдаль, забродив по кронам деревьев:

— А я вот… — набрался «храбрости», — всё бросить никак не могу: то возможности нет (одна нервотрепка), то потом… желания заморачиваться всем этим. Так что… как-то так, уже второй десяток лет. Да и поздно уже… наверно.

— Никогда не поздно, — тихо смеюсь. Смолчал. Лишь только взор метнул на меня, да на губах растянулась добрая улыбка. — А я вот, — решаюсь продолжить, — потому и не начинала… чтоб потом не мечтать, не ломать голову, как закончить…

— Да ладно? — загоготал.

— Ага, — киваю головой. — Сама в шоке. Во многом подражала Федьке — а тут… сдержалась. А там и он, слава богу, в спорт подался — а потому одумался. Так только… иногда, когда выпьет — может, ну и после… — учтиво не договорила.

— Жвачку? — сообразил, неожиданно вспомнил. Тотчас нырнул в карман — и протянул мне упаковку.

Благодарно улыбнулась:

— А вот от этого не откажусь.

— На, бери все.

— Куда мне? — тихо хохочу.

— Ну, выброси, — съязвил.

Забросил внезапно мне руку на плечо и притянул к себе. Поддаюсь — плюхнулась на грудь. Странное, необычное, трепещущее ощущение укололо меня. И не сказать, что противное, жуткое — никак нет. Наоборот… — тем и пугает. Всё как-то сразу стало ни по чем. Что было доселе — словно рукой сняло: совсем другие мысли, чувства разразились внутри.

Его запах, тепло… лишь поначалу ужалили, и то… шипами моего детского страха, неизвестности, неловкости, неожиданности. А далее — словно море, чувства захлестнули, отчего невольно, уступая какой-то непонятной слабости, зависимости, упоению… от невероятного, безудержного, порабощающего удовольствия, зажмурилась я бесстыдно. Сжалось мое сердце, вторя и остальным мышцам во всем теле. Хотелось провалиться в этот омут, уйти на самое дно — и никогда уже из него не выныривать обратно.

— Так че это было? — несмело. Отчаянная моя попытка прогнать дурные мысли из головы. Уставилась ему в лицо, взор из-подо лба.

— А? — дернулся. Глаза в глаза. До неприличия близко. И еще хуже стало — волнение дрожью пошло по всему телу, заживо испепеляя меня под его давлением, обаянием. Но выдерживаю напряжение, нещадный взглядов бой.

— Говорю… — хрипло, отчего поморщилась невольно, — вы как-то его, ее назвали. Что это… за гадость? — прокашлялась.

— А, — ухмыльнулся. Отвел очи в сторону, взор бесцельно поплыл около. — «Чупа», «чупакабра», — тихий, смущенный смех. — Та еще ядерная штука: всякой хурни намешают. И пока весь желудок не выплюнешь — не остановишься.

— Так, а че именно… «чупакабра»? — не унываю, хватаясь за этот интерес, удивление, как за спасательный круг.

Рассмеялся еще громче (пристыжено):

— Ну, — махнул рукой в сторону (где недавно были). Затяжка — и снова ядовитая улыбка. — Сама же ощутила: все соки вытягивает, что кажется уже, и сдохнешь сейчас.

Тотчас залилась звонким смехом, наитием давясь:

— Что, и тебе как-то досталось?

— Ну так, — гыгыкнул. — Раза три. Первый — пьяный был и не понял даже… че случилось. Думал, палёнка. Потом объяснили. Ушел на тот раз от меня камикадзе. Но, да ладно, как говорится, плохой опыт — тоже опыт. Второй раз — втихую было, заранее, причем многие тогда пострадали… В общем, сложно было виноватого найти. Но, а на третий раз — тут уж… я оторвался. Досыта накормил ублюдка, что тот в больничку попал. Капельницы ставили, от обезвоживания спасая. Вот те и «чупа»…

— Дак а че там… в ней? — заерзалась я невольно, прозревая еще больше.