Галина Евстифеева - Ветер вересковых пустошей

Утгард со временем расширился и стал очень зажиточным двором. Каждое лето Олаф собирал хирдманнов и они шли в поход, но уже не на Гардар, теперь путь его драккар лежал на запад. И все эти походы были удачными, дракарры возвращались груженные златом и треплями.

Прекраса к весне родила мальчика, названного Лодур — в честь отца Дага, а спустя солнцеворот родила мужу дочь и сына — Скуди и Тронда. Горлунг же с разницей в два солнцеворота родила Олафу двух дочерей — Ингельду и Диду.

Рождение Диды для всех было омрачено гибелью младшего сына конунга Ингельда Молчаливого в одном из походов на земли галлов [110]. Спустя еще два солнцеворота умер наследник конунга Ингельда от гнилой болезни. К тому времени, как Ингельде исполнилось десять лет, из сыновей от законной жены конунга Ингельда оставался лишь Улль, прозванный Безумным.

Так нежданно и негаданно для самого себя Олаф стал наследником отца и вместе с Горлунг и дочерьми переехал в Ранхейм — двор Ингельда Смелого. Управляющим в Утгарде был оставлен Даг, к вящему неудовольствию Горлунг, так и не простившей ему убийства Яромира.

Стояла холодная, ясная зимняя ночь, на звездном небе не видно было и тени облачка, оно казалось манящим, темно-синим, словно мягкая ткань, что прославила Утгард. Ночная правительница сияла на темном небе, словно подмигивая подлунному миру, тонким полукругом. Она видела на своем долгом веку многое: рождение и смерть, поле брани и брачные пиры, зло, предательство и прощение, но почему-то всегда сопоставлялась со всем темным, загадочным и манящим. То ли оттого, что ночами решались иногда судьбы целых держав, то ли от того, что обычно ночами творилось зло, темное время для темных дел, гласила мудрость народная.

Олаф открыл глаза, не понимая, что его разбудило, но было такое ощущение, словно его кто-то толкнул в бок. Повернув голову вправо, он посмотрел на совсем юную девчушку, что спала подле него, разметав по плечам черные косы, и по-детски подложив руку под щеку. Посмотрев влево, Олаф увидел, что и спящая с другой стороны подле него русоволосая девчонка не могла его разбудить, слишком уж крепок был её сон. Олаф вздохнул, мечта любого воина — молодые, услужливые рабыни, почему-то на сей раз его не обрадовали. Сколько их было теперь подле него? Уйма, и ни одна не затронула его сердце и думы, красивые, покорные, пустые — они вились вокруг него, нового конунга Ранхейма.

Олаф встал с ложа тихо, чтобы не разбудить юных дев и, одевшись, вышел из покоя. Ранхейм, кто бы мог подумать, что именно Олаф наследует его? Норны неожиданно сплели его судьбу, всё у него в жизни получилось совсем не так, как ему хотелось. Но почему-то всё чаще посещала Олафа мысль, что отцовский двор стал для него клеткой, лишившей всего: свободы, удачи, веры и надежды. Видимо, чтобы стать достойным правителем, нужно с детства к этому быть готовым, а он, Олаф, лишь терялся от своей власти, в отличие от Горлунг. О, его жена любила править, она была рождена для этого. Будь она проклята вместе со всеми её способностями!

Подойдя к покою жены, Олаф увидел, что дверь в него приоткрыта и оттуда слышны голоса его жены и сына. Рагнар и Горлунг о чем-то громко спорили, Олафа это удивило, обычно эти двое жили мирно и очень редко ссорились. Странно, но из всех детей Олафа, Рагнар был ближе всех к Горлунг, хотя она не была ему матерью. Эти двое, словно связанные одной нитью, бродили по Ранхейму, сея ненависть в сердцах дворового люда, слишком властные, требовательные, смотрящие далеко вперед, безжалостные.

Горлунг, перед мысленным взором Олафа возникла фигура жены, плавные линии рук, покатые плечи, округлая фигура, с годами дочь Торина стала полнее. Никто уже не могу назвать её тощей. Олаф вспомнил, какой увидел Горлунг впервые в Торинграде, улыбнулся той женщине, что навсегда похитила его сердце. Тогда она была совсем иной, более человечной, доброй и любящей, теперь всё иначе, они оба изменились. Да, изменились, стали хуже, злее и жестче. Никогда бы он не подумал, что так всё сложится, ведь ничего не предвещало такой жизни. Они с Горлунг были так счастливы, когда родилась Ингельда и Дида, хотя, нет, счастлив был он, а она всегда была немного отстраненной, всегда себе на уме.

Олаф услышал голос своего сына, хриплый, низкий, взволнованный. Как незаметно вырос их с Гуннхильд сын и как давно он не говорил с Олафом, а лишь презрительно и брезгливо морщился, глядя на него, на своего отца.

— Горлунг, ты и в правду думаешь, что мне нужно взять в жены дочь конунга Руара?

— Да, Рагнар, как иначе? — спокойно отвечала Горлунг.

— Горлунг, ну она же некрасива, не приятна для взора, я не о такой жене грезил!

— Рагнар, прекрати молоть вздор! Ты рассуждаешь, словно простой хирдманн! Конунг Руар даст в приданное за свою дочь землю, ты расширить Ранхейм, а все эти разговоры о красоте не стоят ничего. Ты — будущий правитель, негоже тебе рассуждать, как простому воину, как обычному глупцу. Красота — самое непостоянное из достоинств женщины, сегодня она есть, а спустя несколько лет, красоты этой как не бывало. И потом, Рагнар, тебе всего лишь нужно будет, чтобы она родила тебе наследника, а красивых наложниц взять ты всегда сможешь. Вон, посмотри, как живет твой отец, его девок вскорости будет столько, что весь Ранхейм будет работать лишь на их содержание, — насмешливо сказала Горлунг.

— Горлунг, но в этом есть и твоя вина, — осторожно заметил Рагнар.

— Какая? — тихо поинтересовалась Горлунг.

— Если бы ты давала отцу думать, что всё по-прежнему, сохраняла для него видимость счастливой жизни, этих девок бы не было, ну, или их было бы не столько, — молвил он.

— Рагнар, милый, поверь, так проще. И меня больше нет сил на эту игру в счастье, я устала. Пусть этих девиц будет больше, чем люда в Ранхейме, только бы твой отец никогда более не переступал порог моего покоя. Не могу я смотреть на этого слабака, что мнит себя великим правителем. Рагнар, милый, если бы ты знал, как тяжко мне видеть таким хозяина Ранхейма, он не достоин этого. Одно из самых богатых конунгств Норэйг, заслуживает лучшего правителя.

Олаф поморщился, он давно уже знал, что Горлунг его не любит и не уважает, но слышать эти жестокие слова ему было неприятно.

— Горлунг, — вздохнув, ответил Рагнар, — но я не хочу брать её в жены.

Он не встал на защиту отца, Рагнар не делал этого уже много лет, ибо нельзя выступать против истины, а в жестоких словах мачехи была только правда. Горлунг всегда была такой — резкой, жестокой, нетерпимой, но ему молвила лишь правду. Она всегда была права, как не печально это было осознавать Рагнару. И сейчас он понимал, что жена отца права, но из мальчишеского упрямства продолжал настаивать на своем.

— Рагнар, сейчас ты мне напоминаешь своего отца, что не видит никогда дальше своего носа! Ты расширишь свои земли! Твой отец хороший воин, но никудышный правитель, разве ты не видишь этого, разве все наши с тобой разговоры прошли в пустую? Я же растила тебя, не как какого-нибудь мальчишку, а как мудрого правителя, мы же вместе вершили суд еще в Утгарде, а здесь ты вообще стал моей опорой. Ты же видишь, что Ранхейм не приносит былого дохода, нам нужны земли, иначе твоим сыновьям нечего будет наследовать. Это стоит нескольких ночей с Турой, уж поверь мне, — убежденно сказала Горлунг.

— Я подумаю, Горлунг, — тихо сказал Рагнар.

— Подумай и прими верное решение, у нас нет выхода, Рагнар, — тихо сказала Горлунг, — твой отец пускает по ветру всё наследие конунга Ингельда.

На какое-то мгновение повисла тишина, и Олаф невольно забеспокоился, не увидели ли они его.

— Отец всё так же продолжает? — спросил немного спокойнее Рагнар.

— Рагнар, ты же знаешь своего отца, — в голосе Горлунг сквозил холод и равнодушие, — он навеки останется таким, каков он есть. Безвольным, недалеким, слабым — таков он есть. Это истина, я могу врать соседям, что он продолжает традиции Ингельда и мудро правит, но это ложь. Олаф отвратительный конунг. И я не хочу, чтобы ты был таким, как он.

Олаф выругался про себя. Его жена, в венах у неё течет не кровь, а студеная водица. И Рагнар её во всем поддерживает, как они ему надоели, они оба! И опять этот проклятый Ранхейм, только об этом куске земли думают, будто нет ничего важнее.

Не в силах более слышать холодный голос Горлунг Олаф быстро прошел в общий зал, где молодые рабыни мыли очаг. Увидев возле общего стола маленькую и худенькую фигурку новой рабыни, Олаф быстрым шагом подошел к ней. Девчонка обернулась, испуганно глядя на него большими васильковыми глазами, стараясь проскользнуть мимо него. Но нет, он и так упустил слишком много, и, задрав подол рабыни, Олаф повалил её на стол, на глазах у остальных. Он — хозяин Ранхейма, одного из богатейших конунгств Норэйг, ему можно все!

Олаф увидел Горлунг следующим утром, она как это обычно и было, поморщилась при его появлении, неодобрительно посмотрела на его помятое лицо с давно не стриженной бородой. Но почтительно склонила голову, как это не смешно, но Горлунг всегда подчеркивала его высокое положение, хотя уже давным-давно сама управляла всем в Ранхейме: вершила суд, принимала решения по поводу укреплений, запасов еды, продажи треплей.

От этого Олаф взбесился, ему необходимо было доказать ей, всем вокруг и в первую очередь самому себе, что Олаф Ингельдсон, конунг Ранхейма, еще на что-то способен.

— Я собираюсь пойти в набег в этот солнцеворот, — отрывисто сказал Олаф.

Чужие земли, где не будет её, вот что манило теперь Олафа больше всего на свете. Он с усмешкой вспомнил свой давний поход, когда только и грезил, что о возвращении, да о ложе Горлунг.