Довольно долго в зале никого не было, потом потихоньку стали подходить хирдманны. Они кивали Горлунг, садились к столу и наскоро ели, а она всё так и сидела, глядя в огонь. Странно, но Горлунг не могла ни на чем сосредоточиться, мысли словно не держались нынче в её голове. Они блуждали с одного предмета на другой, оставляя неясный шум в её голове, немного пугающий, не привычный для Горлунг, что очень редко терзалась неведением и сомнениями.

Наконец-то появился Олаф, зевая на ходу, он шел к своему месту во главе стола, не замечая Горлунг. Хирдманны приветствовали его, кивая и понукая рабынь, чтобы те принесли блюдо Олафу. Сев во главе стола, он что-то говорил Свенну и Аре, но Горлунг почему-то не слышала этих слов.

Горлунг встала со своего места и взяла у одной из рабынь кубок с молоком, поднесла его Олафу, почтительно склонив голову. Олаф принял кубок, не сказав ни слова, лишь одобрительно кивнул.

Вскоре в общей зале остались лишь Олаф, Горлунг, несколько хирдманнов и рабыни, что убирали со столов.

— Горлунг, я хочу молвить тебе слово, — тихо сказал Олаф.

Горлунг улыбаясь, кивнула, выходя вслед за ним из общей залы. Они шли мимо закрытых дверей, и почему-то Горлунг вспомнился тот вечер, когда они впервые с Олафом разделили ложе, то, как она со страхом шла в его одрину. И внезапно ей подумалось, что теперь до конца своих дней она будет делить свое ложе с ним, повинуясь любому его желанию. Ей захотелось убежать из Утгарда, из его жизни, но это было непозволительной роскошью, боги определили её земной путь иначе.

Олаф затворил за ними дверь покоя и, повернувшись к Горлунг, долго и пристально смотрел на неё, будто собирался с силами.

— Я решил, что возьму тебя в жены, — сказал Олаф будничным тоном, что так не вязался с его взволнованным выражением лица.

Горлунг кивнула, выражая свою покорность перед его решением. Склонив голову, она ждала продолжения, а сердце в груди билось гулко и быстро. Наконец-то начало претворяться в жизнь то, что было ей предначертано свыше.

— Думаю, что брачный пир мы сыграем на следующей седмице, — продолжил Олаф.

— На следующей седмице? Так скоро? — удивленно подняв голову, спросила Горлунг.

— Да.

— Ты уже послал мунд [108] во двор наследника Ульва Смелого? — спросила Горлунг.

— Зачем? — Олаф выглядел настолько пораженным её вопросом, что Горлунг захотелось его ударить и бить до тех пор, пока это выражение не сойдет с его лица.

— Как зачем? Ты же только что сказал, что решил взять меня в жены. В законные, — с нажимом сказала Горлунг.

— Сказал, — подтвердил Олаф, — и возьму.

— Тогда ты должен послать за меня мунд, чтобы наш брак стал полным. Отца моего нет среди живых, к счастью, — быстро добавила она, — единственная родня, оставшаяся у меня, — это наследник конунга Ульва Смелого — мужа моей бабки.

— Но Даг никому ничего не посылал, когда брал в жены Прекрасу, — нахмурившись, сказал Олаф.

— Ему было и никому посылать, у Прекрасы нет более родни. Не сравнивай Дага и Прекрасу с нами, у нас с тобой иной путь, мы выше их, — медленно, словно объясняя ребенку уклад жизни, сказала Горлунг.

— Не хочу я злато пускать на ветер. Ты будешь моей женой и всё тут. Без всякого мунда, — отмахнулся Олаф.

— Вот значит, как, — прошипела Горлунг, — решил найти себе ту, которую сделаешь потом законной женой? А я буду тут на всеобщем осмеянии, наложницей, но с брачным пиром, что ничего не значит. Так решил меня опозорить? Как будто до этого мне мало доставалось, — зло фыркнула она.

— Не хочу я никого искать, — возразил Олаф.

Эти его слова будто успокоили Горлунг, она медленно вздохнула и, повернувшись к нему, тихо молвила:

— Не хочет он. Или ты посылаешь мунд к наследнику моего деда, или не будет брачного пира.

— Не будет? — переспросил Олаф, и, хмыкнув, продолжил, — будет, коли я приказываю. И ни куда ты не денешься.

— Не денусь, — медленно повторила она, словно пробуя на вкус слово.

— Да, как я сказал, так и будет. И если я решу потом взять еще одну жену, то возьму, и никто меня не остановит. Ты — всего лишь женщина.

— Я клянусь тебе, что покуда ты не возьмешь меня в законные жены, я не рожу тебе ребенка, — спокойно сказала Горлунг.

— Что ты молвила? — потрясенно спросил Олаф.

— Я молвила, что покуда я не стану твоей законной женой, я не рожу тебе ребенка, — спокойно повторила она.

Олаф засмеялся такими нелепыми показались ему слова Горлунг, справившись, наконец, со смехом, он молвил:

— Горлунг, твоя угроза пуста и глупа, боги дают нам детей, помимо нашей воли.

— Я скорее удушу его собственными руками, чем позволю родиться вне законного брака.

Хорошее настроение Олафа, как рукой сняло, в покое повисла напряженная тишина, в которой треск огня в очаге казался оглушительным.

— Возьми свои слова назад, пока я сам тебя не придушил, — угрожающе сказал Олаф.

— Я убью нашего ребенка, если он родится вне законного полного брака, — прошипела Горлунг.

В то же мгновение сильный удар по лицу заставил её отлететь в к очагу, подол платья взметнулся, и в воздухе запахло паленым. Держась за красную щеку, Горлунг старалась сбить пламя с тлеющего подола, не глядя на Олафа, когда ей это удалось, Горлунг кивнула и тихо вышла из одрины Олафа, шепча проклятия. Злость клокотала в ней, в каждой жилке, в каждом кусочке кожи, но огромным усилием воли Горлунг взяла себя в руки.

В своем покое она сорвала с головы обруч с рунами, приносящими удачу, и бросила его в сундук. Сняла голубое платье, надела темно-серое, привычное, в котором она обычно ощущала себя уверенно и спокойно. Но сегодня этого не произошло, ненависть и раздражение волнами накатывали на неё, заставляя кровь стучать в висках.

Некоторое время спустя, дверь в её покой отворилась, и вошел Олаф. Стоило ей только раз взглянуть на него, как Горлунг поняла, что он взбешен не на шутку.

— Скажи мне, что все, сказанное тобой утром было неправдой, — приказал хозяин Утгарда.

Горлунг отрицательно покачала головой, отступая от него к стене. — Что ты за женщина такая, если угрожаешь своего ребенка убить? — потрясенно спросил Олаф.

— Олаф, я буду или законной женой или никем, выбирай. Если ты хочешь, чтобы всё оставалась как нынче, значит, брачный пир должен пройти по всем обычаям. Если ты не хочешь этого, я уйду из Утгарда.

Олаф засмеялся, эта женщина нынче целый день веселила его нелепыми замечаниями, угрозами, обещаниями.

— Уйдешь? Кто отпустит тебя? Ты моя. И довольно об этом. Я прикажу, и тебя не выпустят даже за ворота Утгарда, — бросил он, поборов смех.

Считая, что последнее слово в этом разговоре осталось за ним, Олаф, едва сдерживая бешенство, вышел из покоя Горлунг.

* * *

С тех пор и повелось так, что Горлунг начала избегать Олафа, она пустила на самотек всё хозяйство Утгарда и все дни просиживала в ткацкой с Прекрасой, а вечера в своем покое с Рагнаром.

Прекраса не одобряла поведения сестры и постоянно ей об этом твердила:

— Горлунг, ты зря так, нужно было соглашаться со словами Олафа, — говорила она.

— Нет, Прекраса. Я права. Я ему не просто девка какая-то. Я — дочь князя, внучка конунга, княгиня, в конце концов, — упрямо молвила Горлунг, не глядя на сестру.

— Горлунг, прекрати ты эти разговоры. Об этом кроме тебя уже и не помнит никто, а ты, словно безумная, всё свое твердишь. Посмотри на меня. Я счастлива с Дагом, — проговорила Прекраса, поглаживая свой округлившийся живот, — ты сама себе ищешь бед на голову.

Но Горлунг лишь качала головой, переубедить её было никому не под силу.

Она была уверена, что Олаф всё-таки пошлет мунд во двор наследника Ульва Смелого. Ведь каждую ночь Олаф приходил в её покой, и волоком тащил её в свою одрину. Горлунг в эти ночи не говорила ему не слова, ничем не выказывая своего отношения, она даже не смотрела на него.

Это были жуткие ночи, почти такие же черные, как проведенные подле Карна. Нет, Олаф её больше не бил, и слова дурного не говорил, но каждым жестом показывал, что он — хозяин, а Горлунг — его вещь. Ни одной ласки, ни одного нежного слова, только доказательства совей силы и её слабости.

— Я устал, Горлунг, от такой жизни, — сказал однажды ночью Олаф.

— Ты сам её выбрал, — ответила Горлунг, спуская ноги с ложа и натягивая платье.

— Куда ты собралась? — поднимаясь на локте, поинтересовался он.

— В свой покой.

— Не уходи, — схватив её за плечо, сказал Олаф.

— Я еще нужна тебе, господин? — издевательски спросила Горлунг.

— Не выводи меня из себя, — предостерег её Олаф.

— Я и не держала в мыслях такого, — ответила Горлунг полупочтительно — полунахально.

— Хватит, Горлунг, давай устроим брачный пир и забудем все, что было до него, — примирительно сказал Олаф.

— Ты пошлешь мунд? — спросила она.

Олаф тяжело вздохнул и отвернулся от неё. Что за упрямица?

— Олаф, я прошу тебя, пошли ему мои венцы, серьги, перстни, браслеты — все, что есть у меня, только пошли этот проклятый мунд. Не могу я без него, покоя мне нет, — устало сказала Горлунг, — я не хочу жить с тобой в ругани, но и быть неполной женой, я просто не могу.

— Неужели для тебя это так важно? — удивленно спросил Олаф.

— Да, важно, — ответила Горлунг, — я хочу быть лишь законной женой, если ты захочешь взять себе еще одну жену, я не буду против, но я хочу остаться хозяйкой Утгарда. Я всю жизнь об этом мечтала, мне это необходимо.

— Ладно, — вздохнув, сказал Олаф.

* * *

Мунд был отправлен во двор наследника Ульва Смелого к концу той седмицы, а брачный пир Горлунг и Олаф состоялся за день до йоля [109]. С тех пор наладилась жизнь в Утгарде, Горлунг весь люд принял как новую хозяйку двора. Жены хирдманнов её не полюбили, но больше и не пытались указать на её место наложницы, что берет на себя слишком много. Сами воины относились к Горлунг также, как и некогда к Гуннхильд, как к законной жене Олафа, хирдманнам по сути было глубоко безразлично, кого взял в жены их господин. Хотя Горлунг, как человек, никому не нравилась, и никто из них не завидовал Олафу, выбравшему её в жены.