Горлунг покоробило то, как Даг сказал о сестре, словно та была его вещью, хотя его слова о скрытой в самой Горлунг силе ей польстили.

— Прекраса тебе не жена, — заметила Горлунг, — она вообще не твоя.

Даг ничего не ответил, лишь покорно склонил голову в шутливом поклоне, но с этого мига Горлунг невзлюбила Дага пуще прежнего, нет в ней ничего от Торина, пустые наговоры всё это.

ГЛАВА 38

Олаф вернулся от конунга Ингельда Молчаливого трезвым, но больше всего на свете ему хотелось захмелеть, забыться и никогда не помнить страшных слов, что сказал ему отец. Конунг Ингельд навел Олафа на мысль, что в смерти Гуннхильд виновата Горлунг. О, какие жуткие вещи рассказывал Ингельд о бабке Горлунг! Олаф невольно вспомнил, как в первую встречу с Горлунг, когда он был так очарован ею, та говорила, что всему её научила именно бабка. О, великий Один, была ли хоть крупица правды в словах отца? Или же нет, это был наговор? Но ежели это гнусная ложь, то ради чего его отец возвел столь чудовищный поклеп на Горлунг?

Олаф содрогался, думая о том, что женщина, о которой он столько грезил, была ведьмой, убийцей. Неужели Горлунг могла так поступить? На какой-то краткий миг Олаф вспомнил, как она хотела утопиться, и всем сердцем пожалел о том, что тогда ранней весной помешал Горлунг исполнить задуманное.

Необычную угрюмость и молчаливость Олафа подметили и хирдманны, сопровождавшие его во двор конунг Ингельда Молчаливого. Поэтому, завидев вдали крыши Утгарда, возвышающиеся над пустошью, все они невольно вздохнули с облегчением. Это путешествие, что задумывалось таким веселым, оказалось тягостно-мучительным, но всё-таки подошло к концу. Удивительно, но никто из жителей Утгарда не встречал Олафа во дворе, хирдманнов не было видно, треплей тоже, даже вездесущие мальчишки не сновали вокруг.

Спешившись с коня, Олаф отправился на поиски Горлунг, сжимая кулаки в яростной попытке успокоиться. Обнаружил он её в общем зале, где Горлунг восседала во главе стола, на его хозяйском месте, а вокруг неё толпились хирдманны. Олафу стало интересно, что же такого произошло за его отсутствие, что никто не вышел его встречать, поэтому, стараясь быть незамеченным, он прислонился к очагу, так чтобы на него падала тень.

— Но мы не согласны! — громко возразил Свенн.

— Почему? — тихо и хрипло спросила его Горлунг, всем пришлось немного утихнуть, чтобы расслышать её ответ.

— Но мы воины! — словно объясняя малолетнему ребенку прописные истины, медленно и четко ответил хирдманн.

— Я знаю, что вы воины. Доблестные воины, одни из лучших в Норэйг, двор Утгарда и все его жители гордятся вами, — переводя взор с одного хирдманна на другого, сказала Горлунг.

— Но почему ты заставляешь нас это делать? Ежели ты разумеешь все? — спросил Аре, стоящий позади остальных.

— Потому что все мы живет в Утгарде, и ни для кого из вас не тайна, что порядка здесь нет. Пока вы были в набеге, я прикладывала все свои усилия для того, чтобы везде было чисто, чтобы посмотреть по сторонам было не противно, чтобы зимой была еда, чтобы зерно было собрано вовремя. Разве вы не видите перемен?

Раздался гул одобрения, хирдманны качали головой, соглашаясь с Горлунг. Олаф осмотрелся вокруг, и, правда, ведь как чисто везде, и рабыни не бездельничают, и еда стала вкуснее, более не подается на стол ничего подгорелого. Он впервые после возвращения из похода оглядел всё вокруг удивленным взглядом.

— Но вы же всё прекрасно видите, что стены укреплений плохи, — продолжила Горлунг, — кое-где они осыпались, кое-где порушились. Нынче с утра я обошла все укрепления и нашла уйму прорех в них. Не можем же мы допустить, чтобы самым лучшим и доблестным воинам Норэйг перерезали шеи во сне, словно цыплятам слепым. Посему я и прошу вас отстроить их заново, пока не наступила вьюжная зима, пока есть возможность проводить работы. Треплей стало больше, нужно просто заготовить бревна и сложить укрепления.

— Мы хирдманны — воины, а не какие-нибудь… — Свенн замялся, подбирая нужные слова.

— Да, вы — воины. Но крепкие стены никому еще не помешали, они нужны. И дозор будет нести ночами легче. И жить спокойнее…

— Но Олаф нам ничего не говорил, — возразил Бьерн.

— Да, Олаф не говорил, — согласилась Горлунг — но вы же видите, что это необходимо. Я прошу вас о помощи, не одной же мне это нужно. Вы же видите всё это, знаете….

— Ты много на себя берешь, женщина, ты здесь никто, ты даже не жена Олафа, просто девка. Да, ты улучшила жизнь здесь, но это твоя бабья обязанность, не просто же так ты свой хлеб ешь, хотя ты его иным отрабатываешь, — едко сказал Аре.

Хирдманны захохотали и пошли прочь, оставив Горлунг одну в общем зале. Никто из них не заметил притаившегося Олафа, а тот из-за очага наблюдал за Горлунг.

Она сидела прямо, глядя в удаляющиеся спины, и когда все они скрылись, Горлунг ударила кулаком по столу со всей силы, лицо её исказила злость и досада.

— Всё будет по моему, псы шелудивые, по моему, — прошептала она.

В тот же миг лицо Горлунг приняло свое обычное спокойное выражение, но губы всё еще были сжаты в тонкую полоску. Встав с места Олафа, она медленно прошла к окну, постояла около него мгновение, успокаиваясь, а после тихо выскользнула из общего зала.

Олаф, несмотря на всю его злость, не мог не восхититься Горлунг. Он сам никогда не задумывался о надежности его двора, никогда не думал, что на Утгард кто-то может напасть. Но слова Горлунг поселили в нем тревогу, теперь он не мог не признать её правоты. И ему это было не по душе.

Олаф догнал Горлунг у её покоя, и грубо втолкнул в него. Когда Ингельд рассказал Олафу о дурной и черной крови Горлунг, в тот момент ему хотелось убить её, задушить, видеть как по капле из неё уходит жизнь. Но теперь, когда его гнев немного остыл, осталась лишь злость и обида, непонимание и неприятие её поступка и слабый огонек веры, что она всё-таки невиновна.

— Ты уже вернулся? — удивленно спросила Горлунг его.

— Да, — сжимая её локоть, ответил Олаф.

Горлунг смотрела как его сильные, цепкие пальцы стискивают её руку, словно пытаясь её разломить. Ей это не нравилось. Олаф вернулся каким-то странным, видимо, Ингельд постарался, будь он проклят!

— Олаф, я думаю, что укрепления возле Утгарда… — стараясь отвлечь его, проговорила быстро и не очень внятно Горлунг.

Но Олаф не слушал её, он смотрел в черные, сейчас немного испуганные глаза, и думал о том, что верно в этой женщине кроются все его беды. Каким счастливым был он до встречи с ней! У него была жена, что любила его, уважала и почитала, Гуннхильд никогда бы не озаботилась укреплениями Утгарда, не стала бы спорить с хирдманнами. Она принимала его главенство, устроенный богами порядок вещей и никогда ничего не хотела менять, в отличие от Горлунг.

— Мой отец считает, что ты отравила Гуннхильд, — выпалил Олаф. Вот и сказал он всё самое страшное, разом, не давая себе времени всё как следует обдумать.

— Считает, — повторила Горлунг.

— Да, — подтвердил Олаф, — он многое рассказал мне о твоей бабке, жене покойного конунга Ульва Смелого. Она была ведьмой, страшной и жуткой, убийцей. Она изводила воинов доблестных, всех, кто посмел сказать против неё хоть слово.

— Понятно, — протянула Горлунг.

— Что тебе понятно? — взревел Олаф, — скажи мне это правда или нет? Скажи, слышишь меня. Я требую. Я приказываю тебе сказать мне правду, есть ли твоя вина в смерти Гуннхильд?

Олаф схватил её за плечи и начал трясти, словно пытался заставить её сказать то, что он так боялся услышать. Плечи Горлунг болели от этой животной жесткой хватки, голова безвольно тряслась, но испуга больше не было. Она не боялась Олафа, ибо ведала, что он не убьет её, руны пророчили им долгую жизнь вместе.

— А ты, Олаф, как ты сам думаешь? — с вызовом спросила Горлунг.

— Я не знаю, — честно ответил он — я даже думать не хочу о том, что ты могла убить её.

— Олаф, в каждом набеге ты убиваешь людей, чтобы забрать их золото, и я не думаю, засыпая подле тебя, что я могу и не проснуться, — сощурив глаза, быстро шептала Горлунг.

— О чем ты говоришь? — потрясенно спросил Олаф.

— О том, что ты часто убиваешь, — ответила Горлунг.

— Прекрати молоть вздор. Я — воин. Скажи, ты убила Гуннхильд? — Олаф еще сильнее сжал её плечи, показывая свою силу и мощь, пытаясь заставить Горлунг бояться его, заставить сказать правду.

— Ты же всё теперь обо мне знаешь. Ты уже всё решил, так закидай меня камнями, как убийцу, как ведьму, Олаф, закидай, ты же этого хочешь. Этого же хочет и твой отец. Вручи ему мое мертвое тело, как дар, на устрашение всем. Чтобы никто и не помышлял заняться богопротивными делами. Ведь этого желает твой отец? — запальчиво спросила она.

— Я не хочу тебя убивать, не хочу, — испуганный её словами, сказал Олаф, — я хочу, чтобы ты сказала мне, что это не ты, что Гуннхильд приняла смерть не от твоей руки.

— И ты поверишь мне? — спросила Горлунг.

— Да, поверю, поклянись, — склонив голову, сказал Олаф.

— Это не я, клянусь Одином, — тихо сказала она.

— Хвала Одину, — прошептал Олаф, обнимая Горлунг за плечи.

Горлунг стояла, потрясенная его верой, его наивностью и своей ложью. Она клятвопреступница, в один миг Горлунг совершила самое страшное из преступлений в подлунном мире. Всё так и должно быть, они будут вместе, боги так решили. И Гуннхильд будет стоять между ними мертвой, а не живой. Только почему-то Горлунг было проще и легче жить, когда жена Олафа была жива. Но у викинга может быть лишь одна законная жена и это место её, Горлунг. Эта простая истина, порядок вещей, устроенный богами, всё и решил.