Маленький грустный мальчик с волосами цвета янтаря, не отрываясь, смотрел на эти точки и шептал:

— Отец, отец, наконец-то….

Мальчишку окружили хирдманны, эти рослые, видавшие многое в жизни мужчины, будто виновато, толпились вокруг него. Хирдманны неловко хлопали по плечу Рагнара, словно подбадривая, но мальчишка этого не замечал, он дождался отца.

Рядом с ними стояла женщина в длинном бордовом плаще, подбитым серебристым мехом. Она с волнением смотрела на морскую гладь, вздыхая каждый раз, когда весла хирдманнов ломали тонкий лед. Сердце её взволнованно билось, но в нем не было ни надежды, как у остальных, ни страха, лишь покорность воле богов.

* * *

Олаф стоял, облокотившись на борт драккары, вглядываясь в берег, в стоящих на нем людей, что ожидали его, он напрягал глаза, стараясь их всех разглядеть. Олаф уже не замечал ни пронизывающего ветра, ни сковывающего пальцы холода, всё это стало теперь не важным. Наконец-то он дома, какими тяжелыми были эти месяцы, вдали от Утгарда. Набег был достаточно удачным, можно будет безбедно прожить до следующей зимы, это грело душу Олафа. Но каждый день этих тяжелых месяцев, он хотел скорее вернуться в Утгард, Олаф молил богов о приближении этого дня.

В этот раз он привез много тканей, украшений, безделушек для своих женщин: с изумрудами для Гуннхильд, с рубинами для Горлунг, с перлами для обеих. Конунгу Ингельду Молчаливому Олаф привез из этого набега богатый, украшенный редкими самоцветами кинжал. Золото было ссыпано в кожаные мешки, эти мешки были разделены поровну между всеми повелителями волн, и золото было одинаково прикреплено к середине драккар. Трепли были привязаны крепкими веревками друг к другу, в Утгарде появится много новых рабочих рук, а остальных Олаф решил продать.

В нынешнем набеге Олаф нанял еще одного хирдманна, думая об этом, викинг улыбнулся, вот он главный дар для Горлунг — у этого нового хирдманна была женщина, что сейчас стояла подле него. Женщина была красива, её спутанные золотые волосы были заплетены в неряшливую косу, но это её нисколько не портило. Вторая дочь Торина, сестра его Горлунг. Ведь его женщине так одиноко в Утгарде, а эта будет Горлунг веселить.

Когда драккары приблизились настолько, что Олаф мог разглядеть стоящих на берегу людей, он с гордостью посмотрел на маленькую фигурку Рагнара, вырос-то как! Настоящим воином будет. А вот и Горлунг, в бордовом плаще, как же он соскучился по ней, нынче ночью он осыплет её своими дарами, взойдет с ней на ложе наконец-то не только в своих мыслях, но и наяву.

«Но где же Гуннхильд?» — подумал Олаф, обычно она стояла впереди всех, протягивая к нему руки. Неужели приболела, а может, осерчала на него за холодное прощание, да так что решила не встречать? Но Олаф загладит перед ней вину, вон сколько даров ей везет, ничуть не меньше, чем Горлунг. Более он никогда не будет Гуннхильд пренебрегать, она ведь его законная жена, мать его сына. Надо держать своих женщин в строгости, чтобы не думали склоки да ссоры заводить.

Едва Олаф ступил по колено в воду, омывающую берег Утгарда, как к нему на шею бросился Рагнар. Мальчик прижимался к нему всем телом и сквозь слезы шептал:

— Отец, наконец-то ты приехал!

Олаф был поражен таким приемом, Рагнар даже когда был совсем крохой, не встречал его из набега со слезами на глазах. Он обводил изумленным взглядом всех присутствующих, хирдманны и их жены отводили глаза, трепли потупились, лишь одна Горлунг смотрела прямо ему в глаза спокойным взглядом и хрипло сказала:

— Приветствую тебя, Олаф Ингельдсон.

Сказала и слова её разнеслись ветром по всему берегу и полетели дальше над морем, к самому видокраю. Олафу не по себе от этих слов было, неужели так холодно она встречает его после стольких месяцев разлуки? Но он лишь кивнул ей в ответ, в тот же миг Рагнар повернулся на руках у Олафа и сказал:

— Мама умерла.

— Что? — переспросил Олаф.

— Мама умерла, — тихонько повторил Рагнар.

Олаф удивленно смотрел на собравшихся на побережье людей и в их серьезных, безрадостных лицах он видел страшное подтверждение слов сына. Хирдманны старались не смотреть ему в глаза, но на их лицах была написана такая скорбь, что иных подтверждений не требовалось.

А позади него шумно разбрызгивая соленую воду, прыгали с бортов драккар хирдманны, радостные, что наконец-то причалили домой. Вместе с ними в воду прыгнула молодая женщина в грязном, порванном одеянии, больше напоминавшем тряпицу и, бредя по холодной воде, она, прижав руки к груди, крикнула:

— Горлунг!

Горлунг же не видела женщины, всё внимание её внимание было приковано к Олафу и его сыну. Внезапно Горлунг послышалось, что кто-то зовет её по имени, она недоуменно смотрела вокруг себя, пока не увидела белокурую женщину. Что-то смутно знакомое показалось Горлунг в этой незнакомке, словно она когда-то уже её видела. Неужели это… это Прекраса?

— Прекраса? — хрипло спросила Горлунг, подходя к ней ближе.

Прекраса лишь всхлипывала и качала головой, протягивая к сестре руки. Горлунг, несмотря на всю свою былую ненависть к Прекрасе, несмотря на её грязный неопрятный вид, дурной запах, исходивший от сестры, обняла её, прижала к своей груди. О, великая Фригг, неужели это возможно?

В это время к дочерям князя Торина подошел рослый, широкоплечий мужчина с седыми волосами, Горлунг немедленно узнала в нем дружинника Торина. Того самого, через меч которого Морена подкралась к Яромиру, это было так неожиданно, что она вздрогнула.

— Ты? — резко спросила она.

Даг кивнул, и, презрительно оскалив зубы, бросил:

— Хорошо ли устроилась здесь, княгиня Горлунг?

— Не дурно, — быстро ответила та, сверля его взглядом, и добавила, — что, в Торинграде стал новый князь плохо платить, раз ты решился вернуться на родину?

Даг долго смотрел на Горлунг непонимающим взглядом, а затем раскатисто рассмеялся:

— Нет больше Торинграда, княгиня, нет его. Ничего не осталось от былого града князя Торина, никого, кроме нас двоих, не выжило.

Прекраса при упоминании Торинграда зажмурилась и закрыла уши руками, словно ей само название приносило нестерпимую боль.

— Как ты оказалась здесь? — по-славянски спросила Горлунг, глядя в голубые глаза Прекрасы.

— О, это длинная история, — грустно вздохнув, сказала она.

Горлунг обернулась, ища глазами Олафа, он разговаривал с самым старым и опытным из хирдманнов — с Трувором. Ему и без неё всё расскажут, так, пожалуй, и лучше. Нечего ей более здесь делать. Надо позаботиться о Прекрасе и узнать все, что произошло с сестрой с момента их последней встречи.

— Пойдем, — сказала Горлунг Прекрасе, — тебе нужно в баню, да поесть.

И Прекраса послушно поплелась за сестрой, не обернувшись на берег. Она неуверенно перебирала ногами, отвыкнув ходить по земле после стольких седмиц, проведенных в морском походе. Горлунг, увидев, что сестра того и гляди упадет, подхватила Прекрасу под локоть и они медленно пошли через вересковую пустошь к воротам Утгарда.

* * *

Позже, когда княжну вымыли и накормили, Прекраса сидела на ложе в покое Горлунг, и начала свой невеселый рассказ.

— Когда ты покинула нас, — потупив глаза, сказала Прекраса, — никто ведь и не думал, что ты бежала с Олафом. Эврар всем сказал, что ты ушла вниз по реке, потому что видела в раскладе рун падение Торинграда. Мы ведь все в Торинграде помнили, что ты лечила людей, да и потом твоя нянька когда-то кому-то сказала, что ты видишь грядущее по рунам, что боги дали тебе дар, которым был наделен ваш верховный бог [106]. Тогда этому никто не верил, но когда Торинград оказался в опасности, эта сплетня вспомнилась и всё в неё поверили.

Горлунг после этих слов недовольно хмыкнула, ох, Инхульд, ох, хвастунья!

— Горлунг, как же страшно нам всем было, — продолжила Прекраса, — Карн метался, словно раненный зверь, по двору Торинграда, у него ничегошеньки не выходило. Даже отцовские гридни были более могущественны и сведущи, чем новый князь Торинграда. Те из людей, что были попрозорливее, потянулись прочь из Торинграда. Все мы жили одним днем: старались сделать как можно больше до наступления темноты, никто не знал, в какой именно день нападут на нас, кузнецы работали день и ночь, куя всё новые и новые мечи, даже чернавок последних обязали носить при себе кинжалы, волхвы, пришедшие из лесов, денно и нощно молились, принося Перуну жертвы. Страшные то были дни. Если бы не Эврар, не знаю, что со мной бы было, он заботился обо мне, не давал в обиду Карну, всегда его метким словом отгонял.

Горлунг шумно вздохнула, до сих пор при воспоминании об Эвраре злость вскипала в её сердце.

— Карн же, ну, после того, как ты убежала с Олафом, — виновато замялась Прекраса, — Карн, ну, … чтобы удержать Торинград, взял в жены меня.

Горлунг удивленно посмотрела на неё, неужели они две сестры были женами одного и того же мужчины? Потом она вспомнила о брате Карна и спросила:

— Но как же, а что сказал брат его?

— Ничего Рулаф не сказал, — печально покачав головой, ответила Прекраса, — а я ведь так ждала его, до последнего надеялась, молилась, но всё тщетно. Когда приходит беда, мужчина забывает о некогда любимой женщине.

— Выходит, мы обе стали княгинями Торинграда? — криво улыбнувшись, спросила Горлунг.

— Да, правда я пробыла княгиней меньше твоего, всего несколько дней, — без тени улыбки ответила Прекраса.

— Выходит, Карн не смог отстоять Торинград? — вставая, спросила Горлунг. В её душе не было жалости к отцу, к его граду, нет, она даже немного злорадствовала.

— Нет, — покачала головой Прекраса и надолго замолчала.

— О, представляю, как Карн побежал, поджав хвост в Фарлафград, к отцу с матерью, — ехидно сказала Горлунг, — а они его приняли с распростертыми объятиями. Никудышный муж, еще худший князь.