И сколько бы солнцеворотов не прошло, Прекраса всегда будет благодарна Дагу за то, что он не бросил её Морене лютой на радость, на потеху. Хоть теперь Прекраса и понимала, что в тягость она дружиннику бравому.

А тогда она не верила во всё происходящие, плакала и молила богов вернуть дни её счастья, дни, когда был жив её сын. Растимир, который не особо радовал мать при жизни, после смерти своей стал самым дорогим и навсегда потерянным для Прекрасы.

— Почему, почему они его убили? — обреченно шептала она на каждом привале.

— Карна? Он же князь, — не выдержав, однажды ответил Даг, равнодушно пожав плечом.

— Нет, не Карна, а Растимира, — поправила Прекраса.

— Он сын Карна, — спокойно сказал дружинник.

— Нет, он не его сын.

— Это не красит тебя, княгиня, — с презрением глядя на неё, ответил Даг.

— Я больше не княгиня, — поправила его Прекраса, — почему они его убили? Растимир ведь был совсем маленьким.

— Дети вырастают и мстят за своих отцов, для победителя нет ничего более страшного, чем дети побежденного, поэтому они и убили его, — безжалостно ответил норманн.

А много дней спустя Прекраса поняла, что ничего она не изменит, ничего нельзя уже вернуть. И такая усталость, обреченность навалилась на её плечи, словно боги решили взвалить всё горе подлунного мира на неё одну. Ей хотелось ночами выть на луну, словно зверю дикому, да только что бы это изменило? Она бродила по лесу снежному, белому, холодному, рыдая в голос, но всегда возвращалась назад, к Дагу, к единственному живому человеку, к тому, кто связывал её с прошлым.

Когда зима была в разгаре, Прекраса решила жить дальше, забыть все, что было. Прекраса убедила себя в том, что жизнь её началась в тот день, когда они с Дагом набрели на эту избушку. До того дня она не жила, не существовала и ничего она не помнит о жизни прошлой. Не было ничего до этой зимы.

Потом была эта избушка, жалкая и холодная, но всё-таки крыша над головой. Чья она? Они не знали и первое время боялись, что вернется хозяин, а потом бояться перестали. Видимо, ко всему человек привыкает и к страху тоже.

Прекраса теперь иначе смотрела на своего спутника, он перестал быть для неё отцовским дружинником, обязанным её защищать, теперь она панически боялась того, что Даг её бросит. Даже Прекраса понимала, что не выжить ей одной в лесу. А то, что весной Даг её бросит, оставит здесь в чащобе лесной одну, Прекраса не сомневалась.

Она старалась стать ему незаменимой помощницей. Прежняя Прекраса пыталась бы очаровать Дага, околдовать своей красотой и молодостью, нынешняя Прекраса больше не полагалась на свои чары. Она трудилась изо дня в день, не покладая рук. Иногда Прекраса уставала так, что еле волокла ноги, но всё равно упорно шла собирать хворост, разделывать кинжалом Дага зверей, что принес тот с охоты, ходила за водой осенью и за снегом зимой.

Даг каждое утро уходил охотиться, а Прекраса ждала его, боясь лишний раз вздохнуть, но потом успокоилась и начала обустраивать свое новое жилье. И в этой её хозяйственности, такой странной для княжеской дочери, выплеснулось всё отчаяние молодой и такой красивой женщины. Она, разгребая снег, искала мох, чтобы, отогрев его, заделать щели избушки, отыскивала еловые веточки, чтобы украсить жилище.

Даг, она не нравилась ему, Прекраса это знала, чувствовала особым женским чутьем. Еще в Торинграде он всегда воротил нос от Прекрасы, даже в те времена, когда она была всеобщей любимицей, и даже любимицей богов. А после того, как Рулаф её бросил, Даг чуть не плевал ей под ноги. Нет, не было всего этого. Не было Торинграда. Они встретились в лесу, и Прекраса просто Дагу не нравится.

Что будет, когда сойдут снега? Вдруг Даг её бросит? Как она тогда без него? Все эти вопросы мучили Прекрасу изо дня в день, постоянно, не покидая ни на минуту. Как бы то ни было, но она уже привыкла к Дагу и боялась остаться одной.

И тогда Прекраса решила стать незаменимой Дагу последним известным ей способом — разделить с ним ложе. Хотя этот способ применительно в ней никогда не давал нужного результата. Но Прекраса долго молила Ладу и решила, что в этот раз всё получится.

Чего ей стоило предложить себя, словно чернавку последнюю, девку теремную ему, этому самодовольному викингу. Но Прекраса всё сделала, она слишком хотела жить. И Даг отмяк к ней, несильно, не совсем, но стал добрее, а на большее Прекраса и не рассчитывала. Её лишь озадачили слова, брошенные им той зимней ночью:

— И всё-таки я разделил ложе с княгиней Торинграда.

— Что значат твои слова? Неужели я была тебе небезразлична? — спросила Прекраса, натягивая на нагое тело рваную сорочку.

— Ты меня не поняла, — не глядя на неё, ответил он, — я никогда не смотрел на тебя как на женщину, с которой хотел бы разделить ложе. Не по сердцу мне легкомысленные бабы.

— Но я не такая, — качая головой, сказала она.

— Ты? Ты дите родила от брата жениха, — напомнил ей Даг.

Нечего было Прекрасе возразить на слова эти жестокие, она лишь вздохнула и отвернулась. Это все, что могла себе позволить бедная, одинокая женщина, лишь вздохнуть и ни слова упрека.

Скоро придет весна, сойдут снега и придут перемены. О, боги, сделайте так, чтобы они принесли ей счастье и такой долгожданный покой.

ГЛАВА 33

Горлунг с того памятного дня на берегу фьорда, когда Олаф ударил её, долго собиралась с силами. Словно кошка, зализывала свои раны, готовилась она к новым испытаниям, что приготовили ей боги.

Горлунг истово молила Фригг о наделении её разумом и силами, ей столько нужно было понять и решить. И гнать от себя мысли о самом красивом воине Торинграда, но они непрошенные, нежданные всё равно не оставляли её.

Чем больше проходило времени, чем больше думала Горлунг обо всем произошедшем, тем больше ненавидела Торина. Права была Суль, ох, как права, когда внушала ей рвущую сердце неприязнь к отцу. Как мог он лишить её последнего, что давало ей силы жить? С каким удовольствием, наверное, он смотрел на неё измученную, неуверенную, подавленную на свадебном пиру с Карном. Теперь же душа Торина будет томится в Хеле, мучаясь и глядя на неё, сильную и могущественную.

Теперь Горлунг будет применять свою силу только так, как учила её Суль. Не будет больше игр в знахарку, отныне она станет самой беспощадной из всех живущих в подлунном мире. Её будут бояться так же, как и бабку, кланяться ей в ноги лишь бы не рассердить и она отныне станет упиваться поклонением и страхом людским.

В тот вечер Горлунг первые за долгое время достала руны, которые чудом удалось найти на дне фьорда, куда бросила их хозяйка. Она долго смотрела на них, благоговейно любуюсь, ей казалось, что каждый камешек поет ей свою песню, рассказывает историю своей тоски и печали. Резные маленькие камни словно ласкали руки Горлунг каждой своей выпуклостью, каждым острым краем. Руны легли так же, как и прежде: быть ей женой правителя, она положит начало новому могущественному роду, ничего не изменилось, значит, все её терзания были напрасными. Всё это было напрасным, о, милая Фригг, сколько всего было сделано зря!

Горлунг заглянула не только в свое грядущее, нет, её интересовала судьба еще двух человек. В раскладе рун боги показали ей ответы на терзающие её вопросы. Горлунг увидела у одного длинный жизненный путь, богатство и почести, а у другого скорую смерть, грядущие горести и терзания, но чужие слезы, как говорится, вода.

Подойдя к полированному подносу, что отражал стоящих перед ним, Горлунг увидела свое изможденное лицо с наплывающими синяками. Чудовищно, никогда она не была красавицей, но нынче она просто ужасна. Горлунг невольно вспомнила Суль, что считали подобной самой Фрее, её, в отличие от бабки, никто не примет за красавицу.

Как такое может быть, что Олаф предпочтет ей свою белокурую, прелестную жену? И тут на ум Горлунг пришли слова Суль: «ты будешь женой смелого, доброго воина, который станет конунгом, он будет тебя сильно любить, вопреки всему: твоим словам, твоим силам, твоим делам».

Неужели так действительно будет? Вопреки всему? Горлунг вспомнила, как готовилась к встрече с княжичем Карном, уверенная в том, что он полюбит её с первого взгляда и ни разу не посмотрит в сторону Прекрасы. Смешно. Теперь придется всё это повторить заново. Пройти этот путь снова, шаг за шагом.

В тот вечер Горлунг заставила себя съесть весь ужин до последней крошки, ей предстояла битва, еще одна, теперь уже настоящая. А та, далекая, что лукавые норны посылали ей испытанием, была лишь подготовкой, которую она не выдержала.

* * *

Спустя две седмицы после того памятного вечера, когда боги приоткрыли ей завесу грядущего, а с лица сошли синяки, Горлунг появилась в общем зале. В нем было шумно и жарко, мужчины вкушали вечернюю трапезу, рабыни подносили подносы и кубки. Гуннхильд и жены хирдманнов сидели немного в отдалении за маленьким столиком и пряли пряжу.

Свет очага отражался в белокурых волосах Гуннхильд, делая их необыкновенного цвета, словно полированное серебро. Когда кто-нибудь из женщин говорил ей что-то, Гуннхильд слегка поворачивала голову, и свет скользил по её белоснежной шее, румяной щеке, и казалось, что в этом неверном свете она еще прекраснее, чем в свете солнца.

Горлунг, увидев это, сразу же почувствовала себя не так уверено, как прежде, опять она будет сражаться за мужчину с красавицей. Почему, ну почему, у неё нет ни капли очарования бабки? Горлунг тут же одернула себя, зато она сильна, она возьмет иным, не пригожестью. И тут же в душе Горлунг змеей шевельнулась гордость, ведь не смотря ни на что, в Торинграде Олаф забыл свою красивую жену и на коленях умолял её, Горлунг, уехать с ним.

Это воспоминание ободрило Горлунг и она гордо вскинула голову, как истинная княгиня, и твердым шагом вошла в зал. Быстро осмотрев зал, она осталась недовольна им. Стол, что стоял посередине был узок и мал, его не сравнить с широким и длинным столом в гриднице князя Торина. Хирдманнов тоже было немного, у Олафа не было хорошей и боеспособной дружины, те наемники, что шли с ним в набеги летом, зимой разъезжались по своим домам. Поэтому за столом сидело с дюжину мужчин, остальные несли этим вечером дозор, вокруг двора Утгарда.