Галина Евстифеева - Ветер вересковых пустошей

— Ты поедешь со мной? — не заметив её, отчуждения спросил Олаф.

— Я уже ответила тебе, викинг, — отвернувшись, ответила Горлунг.

— В лобзании? — с улыбкой спросил он.

— Нет, я не поеду с тобой. Ежели мне суждено умереть здесь, на земле Торинграда, я не против. Я не ценю свою жизнь, мне нечего терять. Все, что могла, я уже потеряла, боги отняли у меня все, мне незачем жить.

— Подумай лучше, Горлунг. Я уеду завтра с тобой. Мои боги не дадут умереть тебе на земле чужой, ты поедешь со мной, — уверенно сказал Олаф.

— У нас с тобой, викинг, одни боги. Но я останусь здесь, где я — княгиня, где меня уважают и ценят.

— Особенно твой муж, он уважает и ценит тебя больше других, да, что там больше всех торинградцев вместе взятых, — едко заметил Олаф.

— И мой муж в том числе, — упрямо ответила Горлунг.

— Зря ты так. Подумай еще раз, я буду ждать тебя на восходе солнца, там, где встретил вас с Эвраром в этот приезд.

С этими словами Олаф ушел, уже не надеясь на то, что завтра увезет Горлунг из Торинграда.

Прошло много времени с тех пор, как Олаф покинул покой княгини, она все, так же сидела на лавке, неподвижная, словно высеченная из камня. Пламя очага, в который заботливый рында подбросил поленьев, ярко освещало светлицу.

Эврар молча собирал в маленький сундучок венцы и перстни своей госпожи, туда же он положил руны, завернутые в вышитую тряпицу. На ложе Горлунг были положены несколько платьев, сорочки и подбитый мехом плащ, там же лежали завернутые в тряпицу травы, оставшиеся с тех давних пор, когда она их собирала и бережно сушила.

Горлунг, словно очнувшись, с удивлением посмотрела на все эти молчаливые приготовления.

— Эврар, неужели и ты заодно с ним? Ты хочешь, чтобы я уехала? Покинула Торинград? — не веря своим глазам, спросила Горлунг.

— Выхода нет, светлая, он прав. Князь новый не отстоит Торинград, оставаться здесь нельзя, это верная погибель, — ответил рында.

— Как погибель, неужели ты в это веришь? — впервые со времени тризны оживилась Горлунг.

— Верю. Славяне сметают всё на своем пути, сеют смерть и разруху везде, как и любые завоеватели, местные их почти везде поддерживают, — вздохнув, сказал Эврар.

— Эврар, я не могу поверить в то, что ты уговариваешь меня бежать от мужа, — с улыбкой сказала Горлунг.

— От такого мужа, не грех и бежать, — мудро заметил рында.

— Но, Эврар, я, же княгиня, а не девка обычная, негоже это…

— Нынче княгиня, а кем будешь через седмицу, когда придут славяне? — резонно спросил он.

— Они не тронут меня, я же женщина слабая, что с меня взять, выгонят и все, — ответила Горлунг.

— Светлая, ты не понимаешь, воины в набегах свирепы, — покачав головой, ответил рында — они не такие, как дружинники, они лютые и жестокие. Мужчины в походе, захватывая земли, теряют над собой власть, они сеют смерть везде и совершают то, что в другое время не смогли бы. Женщин, попавших на глаза захватчикам, ждет не легкая участь, не завидная. Если ты будешь среди них, над тобой надругаются, а потом убьют жестоко…

— Мне не привыкать, мой муж не особо ласков, — усмехнулась Горлунг.

— Муж твой может и не особо ласков, но с воином в походе не сравнится, и их будет много, воины, берсеки звереют от вида крови, от опасности, от присутствия валькирий на поле брани, поэтому жалости не жди, — ответил Эврар.

— Эврар, неужели ты тоже считаешь, что Торинград непременно падет? — с тревогой спросила она.

— Падет, как пить дать, падет. Был бы жив князь Торин, хоть и дурной он был человек, лютый, но может, и отстоял бы свой град, а муж твой — мальчишка беспутный, побежит от славян, поджавши хвост, яко пес шелудивый, а тебя оставит на растерзание и не вспомнит о тебе, — высказал то, о чем давно думал рында.

— Неужели славяне ровняют с землей грады? Неужели Торинграда не будет? — задумчиво спросила княгиня.

— Ровняют, светлая.

— Но зачем?

— Может, они и не хотят разрушать, но пожары, бушующие на поле брани, делают свое дело.

— Смешно, когда-то я говорила ему, что следом за ним в Хель отправится и его град, — усмехнувшись, вспомнила Горлунг.

Эврар промолчал, он уже по опыту знал, что лучше молчать, когда госпожа вспоминает былое, её редко радует то, что было в прошлом.

— Что же делать Эврар, как быть? — спросила она.

— Поезжай с Олафом Ингельдсоном, иного боги не дают. Ты ведь еще так молода, светлая, тебе жить и жить еще.

— А ежели я не желаю жить? — с вызовом спросила Горлунг.

— Поезжай по добру, иначе заставлю, ты же, светлая, мне дороже всех, не дам я тебе жизнь свою сложить здесь, за него, за этого Яромира, что слова путного не стоил при жизни, а после смерти и подавно. Насмотрелся я на твои страдания по нему по живому в Фарлафграде, да и по мертвому здесь. Негоже это, богам противно. Любить надобно достойных, а не таких.

— Эврар, … — начала она.

— Разве не прав я, светлая? Скажи мне и я замолчу и впредь более слова не скажу об этом.

Горлунг опустила голову, сказать ей было нечего. Разумом она понимала, что Яромир не стоил всех этих страданий, но сердце, глупое, наивное сердце считало иначе.

— Олаф — достойный воин, муж о котором мечтает каждая девица, — сказал Эврар.

— Но у него уже есть жена, — резонно ответила Горлунг.

— Светлая, разве кто с тобой сравнится, тем паче, что Олаф сам признает, что любит тебя, что мила ты сердцу его, как никто другой.

— Но нынче он одно говорит, потом заговорит другое…

— Светлая, он достойный сын нашего народа, не чета князю твоему…

— Эврар, не хочу я опять из одного постылого супружества в другое, — тихо прошептала она — давай сбежим в лес? Далеко отсюда, там, куда славяне не пойдут, построим избушку, и будем жить, — предложила она.

— Светлая, боги видимо лишили тебя разума, невозможно прожить в лесу одним, а зимы какие лютые, или забыла ты? Да, и стар я уже, нет во мне силы былой, не осилить мне этого житья, — удивленный нелепостью её предложения, ответил рында, — боги решили за тебя, светлая.

— А ты? Ты поедешь со мной? — с надеждой спросила Горлунг.

— Нет, я стар, светлая. Дай мне умереть достойной воина смертью, защищая землю. Пусть чужую. Я хочу, чтоб моя душа пировала на застольях в Вальхалле.

— Ты заслужил этого, как никто другой, мой верный Эврар, — прошептала она, и слезы градом покатились по её лицу.

— Не плачь, светлая, богам не угодно видеть слезы твои, — растроганный её словами, сказал рында.

— А Прекраса, как я могу оставить её здесь? Она совсем одна, со мной всегда был ты, и я знала, что мне нечего боятся, а она…

— Я позабочусь о ней, светлая, как смогу, — нехотя сказал Эврар.

Солнце еще не показалось над видокраем, когда молодая княгиня и её рында вышли к реке. Дорога, которой они шли прежде много — много раз, в этот день была особой. Горлунг сама жалела, что позволила Эврару уговорить себя, а рында смотрел печальным взором на свою госпожу последний раз. Более не суждено было им свидеться в мире подлунном.

Даже дозорные на забороле, как показалось Горлунг, смотрели на неё осуждающе, как на неверную жену. Такой она, в сущности, и была. Трусливой и неверной женой. Дозорные, ни слова не сказав, выпустили их из Торинграда, видимо, решив, что княгиня взялась за старое или просто гуляет. А Горлунг так хотелось, чтобы они не пустили её, подняли тревогу, разбудили Карна, но боги решили за неё. Ничего странного им не увиделось в том, что княгиня и её рында ушли до рассвета из Торинграда, воровато оглядываясь назад.

Увидев норманнов, их спешные приготовления к отплытию, Горлунг, покачав головой, сказала:

— Нет, Эврар, не могу я, — тихо сказала Горлунг, — место мое здесь, в Торинграде, рядом с мужем, на земле отца.

— Светлая, да не будет никакой земли у тебя, и Торинграда не будет, — мягко, словно уговаривая ребенка, ответил Эврар.

— Значит, так тому и быть, видимо, боги решили за меня. Я не побегу, словно трусиха постыдная с княжеского престола.

— Нет у тебя никакого престола, и не будет его, — печально сказал рында. — Хочешь жить как княжна Марфа?

— А, может, и там меня ждет это же? — спросила Горлунг.

— Он обещал.

— Обещал, — фыркнула княгиня. — Не поеду я и всё тут.

— Прости меня, светлая, — тихо сказал Эврар, — за всё прости. Не поминай меня худо.

Горлунг непонимающе смотрела на своего рынду, но он лишь печально кивал головой, словно принимал тяжелое для него решение и спорил сам с собой. Посмотрев на реку, она сказала:

— Мне не за что прощать тебя, мой верный Эврар,….

В этот момент рында сильно ударил свою княгиню по голове рукояткой кинжала. Подхватив её обмякшее тело, Эврар ловко перебросил его на плечо, подхватил узел с одеянием госпожи и быстро зашагал к драккарам.

Олаф, после состоявшегося ночью разговора с Горлунг, не питал особых надежд на то, что она поедет с ним, но всё равно иногда оглядывался по сторонам, ища её взглядом. Когда последние мешки были погружены на драккары, Олаф в последний раз окинул взглядом речной берег, землю Торинградскую, и увидел Эврара, приближающегося к ним.

Горлунг безвольно висела на плече своего некогда могучего рынды, серый повойник загнулся, закрыв лицо, но при этом открывая всеобщему взору её тонкую длинную шею.

— Что с ней? — спросил Олаф рынду.

— Устала, спит, — ответил тот.

Олаф удивленно посмотрел на Эврара, но ничего больше не сказал, а протянул руки, чтобы взять с плеча рынды его госпожу.