Горлунг же готовилась ко сну, плела косу возле окна. Как давно она не смотрела на спящий Торинград, словно целая жизнь прошла вдали от этого места, а с другой стороны, будто никогда она и не уезжала. Вздрогнув от звука открываемой двери и страшась, что это Карн пожаловал в её покои, княгиня вздрогнула и резко обернулась.

— Здравствуй, княгинюшка, — улыбаясь, сказал Яромир.

— Здравствуй, Яромир, — шумно выдохнув, ответила Горлунг.

Она смотрела на его такое родное и любимое лицо и не могла отвести взгляд. Казалось, что за это время, пока она его не видела, Яромир стал еще краше. Словно боги его настолько любят, что награждают дружинника со временем всё большей пригожестью. Глупые, шальные мысли теснились в голове Горлунг.

— Всё хорошеешь, княгиня, — ласково сказал Яромир.

Горлунг молчала, склонив голову, она знала, что это ложь, наглая и безжалостная. Княгиня понимала, что такое супружество, как у неё, не могло украсить никого, ведь для женщины главное быть любимой мужем. Женское время — ночь, когда муж видит красоту её, сокрытую от посторонних глаз. А её ночи были горькими. Вот и одеяния у неё теперь богатые, шитые златом да серебром, из тканей заморских, да только счастья они ей не принесли и не красят вовсе.

Она стояла перед ним в простой белой сорочке, отороченной у горла кружевом, смоленая коса струилась по плечу, а лицо бледное, словно вся кровь от него отлила в раз.

— Что же ты, княгинюшка, молчишь? Али видеть меня не рада? — улыбаясь, спрашивал дружинник, глаза его горели страстно, торжествуя над ней, ведь знал Яромир, чувствовал всем своим любвеобильным сердцем, что мил он ей. Предчувствие близкой победы сжимало его сердце, Яромир был уверен в себе, в чувстве Горлунг к нему, ведь бабы они все одинаковы, что чернавки, что княгини.

— Рада, Яромир, как не рада. Я всех здесь рада видеть, — ответила Горлунг, стараясь, чтоб её голос звучал твердо и спокойно.

— Неужели я для тебя, светлая, как все? Ты для меня одна такая, — сказал Яромир, ласково касаясь её лица рукой, словно убирая невидимую пушинку.

— Нет, не как все, ты для меня особенный, и знаешь это, — нехотя согласилась она.

Казалось, что Яромир ждал этих слов, прижал её несопротивляющееся тело к себе, руки его шарили по спине Горлунг, и ей казалось, что они несут свет и тепло, так хорошо ей было в его объятиях.

— Я помнил всё это время о тебе, светлая, сердце мое увезла ты с собой в Фарлафград. Я же думал, что ты забыла меня, покой потерял совсем, — шептал ей Яромир те слова, которые она так хотела услышать.

Горлунг подняла на него глаза, черные, зовущие, молящие, ей так хотелось, чтобы это мгновение никогда не заканчивалось. И когда Яромир поцеловал её, она лишь вздохнула, прижимаясь к нему крепче.

— Яромир… — шептала она, подставляя лицо для поцелуев. Вот оказывается как приятно, когда тебя целует любимый мужчина, это совсем иначе. Горлунг внезапно вспомнила быстрые, мокрые поцелуи мужа и слеза покатилась по её щеке. Карн — единственный, кто может её целовать, и боги не дали ей иного. А милый Яромир навсегда останется для неё самым любимым и самым красивым мужчиной, но чужим. Боги покарают её за это мгновение слабости, удар их будет безжалостен и беспощаден. Хотя, они и так её карают за былую гордыню и зло, разве может быть еще хуже? Нет, нельзя, она — княгиня — пример для люда своего. Только нет у неё никого люда, как нет и земли, а зваться можно хоть как.

Вдруг Горлунг вспомнила Торина, его укоризненное лицо, и такая злость её захлестнула, что вмиг прошла вся любовная слабость. Он даже не взглянул на неё нынче, а она ведь не просто дочь, причем нелюбимая как некогда, нет, она теперь считай его наследница, только опять не мила Горлунг сердцу отца.

— Яромир, отпусти, не гоже это, — тихо и очень серьезно сказала она. Момент слабости прошел, и она теперь опять княгиня, а он лишь простой торинградский дружинник. Пускай и краше всех он видимых её когда-то мужчин, но не муж он ей.

— Нет, светлая, раз я уже отпустил тебя, ушел, и ты досталась ему, — ответил Яромир, распутывая её косу, целуя шею белую.

Горлунг почудилось, что земля уходит у неё из-под ног, мурашки побежали по её коже, от поцелуев его жарких. Вот что значит быть любимой, быть женщиной… Неизведанное и такое манящие счастье… И тут шальная мысль посетила Горлунг, ведь может же быть у неё в жизни одна ночь с любимым мужчиной, один шанс почувствовать себя женщиной, любимой, любящей, хозяйкой ночи.

— Ты ведь мила мне, светлая, княгинюшка моя, как никто другой, — шептал ей Яромир.

Внезапно отворилась дверь, и в светлицу вошел Эврар, Яромир и Горлунг отпрыгнули друг от друга. Рында лишь покачал головой, глядя на свою госпожу, на Яромира Эврар не смотрел, словно и не было его здесь. А тот, увидев, что это не Карн, а верный пес Горлунг, ухмыльнулся.

— Уходи, Яромир, — твердо сказала Горлунг, словно её подменили, будто не она мгновение назад таяла в его руках.

— Но, княгиня… — начал было он.

— Уходи, — повторила Горлунг.

Растерянно глядя на неё, дружинник ушел, обернувшись напоследок один раз. И то, что он увидел, порадовало его, княгиня была несчастна, она с тоской смотрела ему в след. Ну что же, он ждал солнцеворот, подождет и еще. Оно того стоит, княгиня, усмехнулся Яромир, княгинь у него еще не было.

А в покинутом им покое, стояла звенящая тишина. Эврар отводил глаза от Горлунг, а она смотрела на закрытую дверь, и только спустя некоторое время спросила:

— Почему ты не позволил мне быть счастливой? Одна ночь — это не так уж и много.

— Ты — княгиня, а не девка блудливая, — просто ответил Эврар — люд должен тебя уважать, а не усмехаться в след. Если бы я был уверен, что по утру весь Торинград не будет знать о твоем падении, светлая, я бы не пришел, я бы никого не подпустил близко к твоему покою, только чтоб ты рада была. Но он — не тот, кого ты себе представляешь.

Горлунг склонила голову, пристыженная словами рынды своего и лишь тихо прошептала:

— Прости меня, Эврар, ты прав, как всегда.

И снова ночь, и опять слезы по Яромиру, как когда-то. Всё так же тихо, чтобы не услышал Эврар, оплакивала Горлунг свою такую горькую любовь.

* * *

Утром, вспоминая былое с тоской, Горлунг встала пораньше и ушла из Торинграда в сопровождении Эврара. Они медленно шли по едва заметной тропинке, как солнцеворот назад, только тогда она собирала травы, а сейчас лишь вспоминала об этом.

Ей казалось, что все травинки в лесу словно отворачиваются от неё в укор за то, что так много их собратьев сорвала она и использовала во вред людям. Но не пойти она не могла, ибо всю ночь она не спала, сначала оплакивая свое разбитое сердце, затем — вспоминая жизнь в девичестве. Горлунг так хотела вернуть её, обратить время вспять и опять чувствовать себя нужной.

Солнце уже встало высоко над видокраем, когда молодая княгиня и её рында вышли к реке. И они увидели драккары варяжские, причалившие совсем недалеко от того места, где они вышли из леса. Их было четыре, с бортов прыгали в воду сильные, крепкие, суровые мужчины. Они выходили на берег, слегка покачиваясь, неуверенно, словно заново пробуя ступать по суше. Викинги доставали с драккар узлы и быстро разбивали лагерь. Они делали это бесшумно и сноровисто, так что сразу становилось понятно, они делают это не в первый раз.

Горлунг и Эврар с тревогой переглянулись, пока викинги их не заметили, нужно было бежать в Торинград, предупредить дружину. Но что-то заставляло их стоять на месте, словно боги шептали им, что это не враги.

— Это драккары того викинга, что приезжал в прошлый солнцеворот к князю, — сказал Эврар. Он хотел добавить, что госпожа лечила ему руку, но вовремя спохватился, Горлунг теперь не любила вспоминать о своем целительстве, хотя с утра и пошла в лес, старой тропой.

— Точно его? — встревожено спросила Горлунг.

— Да, это его, вон видишь, светлая, на носу той драккары вырезан дракон? — и рында указал ей на самую большую лодку — только на его плавучей крепости [91] был вырезан дракон. Он говорил тогда, что это символ для него, его талисман, я запомнил это.

— Может ты и прав, только пойдем скорее покуда, нас не заметили, — ответила она. Горлунг стало тревожно здесь, когда рядом столько мужчин, воинов, а их с Эвраром только двое.

— Я прав, это его драккара, вон и сам Олаф Ингельдсон, — указал Эврар.

Горлунг прищурилась и увидела его, спрыгивающего на берег. Олаф не изменился с тех пор, как она видела его в последний раз. Его волосы длинные у шеи, а на макушке доходящие до ушей, топорщились в разные стороны, короткая темная борода покрывала щеки, всё было как прежде. Олаф шел по берегу, немного шатаясь, отчего его высокая, широкоплечая фигура качалась из стороны в сторону. Вдруг, словно почувствовав её взгляд, Олаф поднял глаза, цвета холодного моря, и посмотрел прямо на Горлунг, и столько удивления и радости было в этом взгляде, что ей стало не по себе, будто увидела она что-то, чего ей видеть не надобно.

— Только поздно, уходить светлая, он уже заметил нас, — сказал рында.

И действительно Олаф, направлялся к ним, приветливо размахивая руками. И пока он подходил к ним, викинг не спускал с Горлунг горящего взгляда, Олаф смотрел так, словно давно её ждал, дожидался, а она всё не приходила и теперь, когда они, наконец-то, встретились, Олаф не мог отвести от неё взора. Не по себе было княгине от этого взгляда, живо вспомнилась ей последняя встреча с норманном, когда говорил Олаф о своем чувстве к ней. Но Горлунг быстро отогнала от себя эти мысли, это всё было давно, он уже должен был образумиться.

— Приветствую тебя, княжна Горлунг, и тебя, Эврар, — сказал Олаф, склонив голову.

— Приветствую тебя, Олаф Ингельдсон, — ответила она, рында приветственно кивнул.