Мелит не ответил, да и Ги особенно не интересовал ответ.

– Ты случайно не видел, куда девался этот лохматый парень с коробом?

Эврар молча кивнул в сторону открытых ворот аббатства. В широком, поросшем травой дворе никого не было. Гремел хор сверчков. Кельтский крест гигантской черной тенью вырезывался на фоне залитого лунным светом (Ги и не заметил, когда из-за деревьев выплыла эта огромная луна) ночного неба. Юноша на миг замер перед символом веры, перекрестился, затем двинулся в глубь монастыря. Обогнув странноприимный дом, он увидел широкий хозяйственный двор, окруженный частоколом. И там, возле вбитых стоймя заостренных бревен, он различил медленно движущуюся тень коробейника.

«Что ему здесь понадобилось? – шевельнулось в душе Ги смутное беспокойство. И тут же нашелся ответ: – Наверное, хватил лишнего и забрел сам не зная куда».

– Эй!

Коробейник молниеносно обернулся. Вышедший из тени Ги невольно отпрянул от, казалось, готовой броситься на него фигуры.

– Святый Боже! Что с тобой, малый? Послушай, бродяга, мне понадобился твой товар. Где он? Я хотел бы кое-что купить.

В лунном свете Ги отчетливо видел, как дрогнули и расслабились мускулы на руках торговца, но в лице его все еще оставалось нечто волчье. Или это только казалось в неверном освещении?

Коробейник наконец понял, чего от него хотят. Он кивнул головой – на глаза упали слипшиеся волосы – и сделал Ги знак, чтобы тот следовал за ним. Они вышли из аббатства. Эврар по-прежнему оставался на месте, проводив их молчаливым взглядом. Ги взглянул в долину – туда, где горели огни. Вокруг костров толпились люди, он заметил светлую фигурку Эммы.

– Шевелись поживее! Что ты за коробейник, если бросил свой товар?

Короб оказался спрятанным в зарослях крапивы под пустующей сегодня сторожевой вышкой монастыря. Торговец молча раскрыл его перед Ги. Света было недостаточно, но Ги все же вскоре обнаружил то, что искал.

– Так сколько же ты хочешь? – вновь спросил он.

Коробейник стоял в задумчивости, поглядывая на юношу. Наконец он тряхнул головой и выбросил один палец. Ги, пока немой не передумал, поспешил вручить ему динарий.

«Если он так будет блюсти свою выгоду, то вскоре разорится. Видимо, он все же пьян и не вполне понимает, чего от него хотят», – думал юноша, спускаясь по склону.

Когда он приблизился к огням, Эмма сама вышла ему навстречу.

– Ты будешь прыгать со мной через костер? Если мы не разомкнем рук – у нас будет долгая любовь.

У Ги закружилась голова.

– Любовь? Ты меня любишь, Эмма?

Она насмешливо глядела на него, и красноватые отсветы огня играли на ее гладких щеках, огненными искорками отсвечивали в зрачках.

– А ты? – не отвечая, негромко спросила она.

Он кивнул, с трудом проглотив ком в горле.

– Еще вчера я думал, что в моем сердце один лишь Бог. Но сегодня… Сегодня все изменилось.

Ги опустил глаза, взгляд его натолкнулся на стоявшего рядом малыша в рубашонке, едва доходившей до пупка. Тот с самым серьезным видом слушал их, засунув в рот пятерню. Заметив, что на него смотрят, он вытер мокрую руку о волосы и бросился бежать прочь, сверкнув голым задком.

Эмма и Ги засмеялись, глядя ему вслед.

– Смотри, что я тебе принес, – сказал Ги, протягивая ей повязку.

Эмма взяла ее и, откинув голову, встряхнула волосами, отбрасывая их с лица. Приложив повязку ко лбу, она встала вполоборота к юноше.

– Ты ведь поможешь мне?

Его пальцы дрожали, когда он стягивал сзади шнурки широкого ремня. Краем глаза он увидел стоявшего неподалеку Вульфрада. У того было сумрачное, злое лицо, но Ги не обратил на него внимания. Под пальцами он ощущал теплую волну волос девушки и невольно погладил их – такие длинные, густые, гладкие, словно шелк из Византии. Эмма почувствовала его ласку и взглянула на него через плечо. На темном ремне, охватывавшем ее чело, ярко светились металлические цветы, свет костра подчеркивал плавный изгиб щеки.

В тот же миг их внимание привлекли шум и яростные крики вокруг столов. Эмма взглянула – и ее лицо вмиг стало серьезным. Настоятель Ирминон и Фульк Анжуйский, стоя друг против друга, как два бойцовых петуха, переругивались на чем свет стоит и потрясали кулаками.

– О нет! – почти простонала Эмма. – Всемогущий Господь, только не сегодня!

Аббат Ирминон толкнул анжуйца в грудь.

– Гореть тебе в геенне огненной, Фульк, за то, что ты, как и Карл Мартелл, заришься на владения церкви! Клянусь небом, прямехонько в пекло и отправишься!

– Бертинская пустошь моя! – ревел Фульк. – Она лежит в моих владениях!

– Лжешь, негодяй! Благочестивый барон Бертин отписал пустошь Гиларию-в-лесу, чтобы мы молились за упокой его души.

– Поганый брюхатый поп! Бертинские угодья мои! Барон был моим вассалом, и его владение суть бенефиций за службу, а не наследственный аллод!

Они наступали друг на друга, как два взбесившихся быка. Кто-то из монахов попытался встать между ними, но аббат могучей рукой отшвырнул его прочь.

– Что, алчный пес, собиратель падали, тебе неймется отнять у меня Бертинские владения? Чтобы я уступил тебе эти богатые угодья – три модия луга, шесть модиев пахотных земель, болото, где можно накосить дюжину возов сена?.. Да скорее небеса разверзнутся!

– Церковный боров! Закрой свой рот, иначе я велю своим людям мочиться в него, как в корыто.

– Ты выродок среди свободных франков! Убирайся прочь из моих земель! Вон из Гилария! Да поразит вас всех чума, проказа и моровая язва!

Он ухватил графа за косу, но тут же получил подножку, и оба покатились по земле, нещадно тузя друг друга.

И тут же воины графа и монахи Гилария, словно по команде, кинулись друг на друга.

Когда подоспели Ги и Эмма, побоище уже было в самом разгаре. Монахи дрались с молчаливым упорством, не уступая в умении воинам графа. На помощь им пришли поселяне. Словно по какому-то молчаливому уговору, никто не хватался за оружие, однако потасовка велась с крайним ожесточением. Слышны были только тяжелое дыхание, глухие удары, хриплые выкрики да стоны. Женщины в отчаянии рвали на себе волосы. Какая-то старая монахиня пронзительно визжала, матери оттаскивали возбужденных детей. Самые младшие ревели в голос.

Ги увидел, как один из вавассоров его отца рухнул на стол, сметая объедки и посуду, от богатырского удара Вульфрада. У кузнеца из разбитой брови струилась кровь. На плечах брата Сервация висели сразу два вавассора, и он глухо кряхтел, стараясь сбросить их. Один из монахов стоял среди дерущихся на коленях, раскачиваясь из стороны в сторону и закрыв голову руками. Какой-то дружинник вывалился из толпы, схватясь за живот – его неудержимо рвало. Ги увидел, как оруженосец его отца – почти мальчик – с силой колотит о скамью худосочного брата Авеля.

Драка приобретала опасный оборот. Ги ринулся в толпу.

– Стойте, ради самого неба! Довольно!

Его отшвырнули. Он увидел отца. У графа был оторван ус, лицо измазано в крови. Он запаленно дышал.

– Убирайся, сопляк!

Возникший рядом аббат подтвердил:

– Прочь, сын мой. Если не можешь помочь, убирайся.

Они вновь сцепились с Фульком с неукротимой яростью.

Юноша ошеломленно оглянулся, не зная, как быть. Эмма, как завороженная, смотрела на дерущихся мужчин. Лицо ее выражало странную смесь ужаса и азарта.

– Где твоя мать, Эмма? – резко спросил Ги. – Кажется, только она в состоянии вернуть им разум.

– Пустое. Она уже не сможет их остановить. Они всегда так дерутся– до первой крови. И заканчивают прежде, чем появится сталь.

– Первой?..

Ги вновь огляделся. Да, оружия не было видно, но два или три человека уже лежали на земле без движения. Слышался хруст костей, вскрики, стоны. Одежда на монахах была изодрана. Даже кожаные куртки некоторых вавассоров разошлись в швах и теперь висели полосами, бренча стальными бляхами. Лица, головы, руки у многих были в крови. Чего же еще? Неужели нужна смерть, словно искупительная жертва языческому празднеству мая?

Не помня себя, Ги со всех ног кинулся туда, где горели костры. Выхватив пылающую ветвь и размахивая ею, как факелом, он побежал назад и ворвался, размахивая огнем, в самую гущу дерущихся.

– Разрази вас гром! Остановитесь, во имя Господа, остановитесь!

С горящей сосновой ветки во все стороны летели огненные брызги. Пламя ослепило дерущихся, заставляя посторониться. На одном из монахов затлела ряса, и только что избивавший его воин стал помогать тушить ее. Люди останавливались, озираясь и все еще тяжело и хрипло дыша.

– Да поразит вас проклятьем сам папа римский! – кричал в неистовстве Ги. – Что вы делаете? Крови вам недостает? Разве этого все еще мало? – Он указал чадящей ветвью в сторону неподвижных тел на земле. – Язычники! Что вы делаете? Вам заповедано жить в мире. Опомнитесь! Священники, миротворцы, служители Бога и христианские воины, гордость земли франков, защитники духовенства! Ради всего святого, что уцелело в ваших душах!

Он гневно отбросил ветвь и пошел прочь.

Аббат Ирминон, сопя и поправляя разорванную одежду, проговорил:

– Да, истинный крест, пожалуй, довольно. Твой сын, Фульк, не глуп. Не будь его, как в прошлый раз, обнажилась бы сталь.

Фульк, удрученный потерей уса, был настроен не так миролюбиво.

– И поделом вам, голоногим попам, вместилищу скверны. Дабы знали, кто над вами господин.

Аббат моментально взорвался:

– Наш господин и повелитель герцог Роберт Нейстрийский, славный Робертин! И я лично намерен описать ему бесчинства и разбои, что творит его граф в землях Анжу. А теперь убирайся из моих владений! Проваливай!

Казалось, бойня готова была возобновиться, когда между графом и аббатом возник светлый силуэт Эммы.

– Дядюшка, если вы уедете, то оставьте мне Ги. Мы с ним так и не прыгали через огонь, да и ландыша, цветка, что жених дарит невесте, он мне еще не приносил.