Клонился к закату день — день ее рождения. Проникавшее в открытую дверь и окно солнце безжалостно высвечивало жалкую мебель и облезлые стены. И все-таки Изабелле нравилось здесь. Дом напоминал ей запахи детства: старой кожи в отцовском кабинете, цветов в саду, мяты, растущей под окном. Только здесь Изабелла чувствовала себя как дома, чего не скажешь о Хай-Уиллоуз.

Сегодня она была менее внимательна, чем обычно. Раза два мистеру Холланду пришлось напоминать ей строки стихотворения, которое они читали.

— Извините, что-то сегодня я не могу сосредоточиться, — просительным тоном сказала Изабелла. Старик удивился. Девушка вела уединенную жизнь, ни с кем не встречалась, ей не позволяли даже участвовать в сельских праздниках. Неоднократно она рассказывала ему, что сэр Джошуа дал ясно понять — очень скоро ей придется уйти и самой зарабатывать себе на жизнь. — Я должна учиться и учиться, — продолжала она, — ведь если я смогу учить других, то буду иметь возможность содержать брата и себя.

Жалость переполняла викария: тяжелая жизнь у девушки, лишенной любви близких, которая в более счастливые времена могла бы стать украшением высшего общества.

Обычно в этот час викарий баловал себя чашкой чая, и очень часто Изабелла пила чай вместе с ним, но на этот раз она не осталась.

— Я должна торопиться. Я нужна дома.

— Как жаль, — сказала сестра викария, входя с наполненным подносом. — А я как раз испекла все, что ты любишь.

Изабелла нерешительно произнесла:

— А нельзя ли… не покажусь ли я нескромной, если попрошу у вас разрешения взять с собой один пирожок?

— Возьми сколько хочешь, моя дорогая, — воскликнула Харриет, подумав, что подтверждались ее худшие опасения: наверное, этот старый скряга, сэр Джошуа, держал их на голодном пайке, пока его собственная семья находилась в Лондоне. Она завернула в белую салфетку два пирога с мясом и несколько лепешек. — Возьми полакомиться.

— Спасибо, спасибо, тысячу раз спасибо, — сказала Изабелла и наклонилась, чтобы поцеловать Харриет. — Вы так добры ко мне. — Пока у нее нет возможности воспользоваться расположением к ней Гвенни и запасами кухни в Хай-Уиллоуз, это пригодится незнакомцу.

И она ушла легким шагом, с оживленным лицом, тая в себе какую-то радость. Шестидесятилетний мистер Холланд почувствовал зависть. Неужели она нашла кого-то моложе, чем он, с кем она будет смеяться, радоваться невинным удовольствиям? Старик надеялся, что этот человек не причинит зла девушке.

Он отвернулся от ворот, снова принялся за чай и увидел, что сестра пытается незаметно от него открыть нечто, напоминавшее бочонок с бренди. В их экономном хозяйстве бочонок бренди мог появиться только из одного источника, и викарий был глубоко потрясен своей догадкой.

— Что это у тебя, дорогая моя? — воскликнул он.

Харриет виновато взглянула на брата, но потом храбро вздернула подбородок. Ничего не поделаешь, придется отвечать:

— А на что это похоже, по-твоему? — не растерялась она.

— Харриет, ты прекрасно знаешь, как я отношусь к таким вещам. Разве не говорил я об этом сотни раз? Я не хочу иметь никаких дел с контрабандистами. Это противозаконно.

— Ладно, но тогда ты должен запретить им пользоваться разрушенной часовней, которую они приспособили под перевалочный склад для своих контрабандных товаров, — резко сказала Харриет.

— Харриет, ты сама не понимаешь, что говоришь. Это неправда. Я не верю.

— Конечно, это правда. С тех пор, как эту часть часовни пришлось закрыть для прихожан из-за того, что грозил обвалиться потолок, они использовали ее для разгрузки товара. И если бы ты не был слеп, как летучая мышь, и не сидел бы вечно, уткнувшись в книгу, а прошелся бы в этой части кладбища, то сам увидел бы отпечатки копыт пони и отличный новенький замок на боковой дверце часовни.

Викарий в ужасе посмотрел на сестру.

— И давно тебе это известно? — строго спросил он.

— Уже, наверное, больше года, — легкомысленно заявила она. — Окно моей спальни выходит на ту сторону. Однажды ночью я проснулась и услышала шорох, осторожные шаги. Я испугалась: вдруг это грабители? Встала и подошла к окну, вот все и увидела.

— Боже мой, а они тебя заметили?

— Не думаю. Они были слишком заняты, но вскоре после того случая я нашла в дровяном сарае бочонок с бренди.

— И сколько же раз с тех пор мы принимаем их дары? — с сарказмом спросил он.

— Точно не знаю, это случается не регулярно, — уклончиво ответила Харриет. — Не понимаю, что в этом такого? Ты так радуешься пуншу в холодные зимние вечера. И как нужен бывает глоток спиртного, когда случается, что у тебя садится голос. А как ты полагаешь, я могла бы все это добывать?

— Хорошо, если мы не можем позволить себе такие вещи, то следует обходиться без них. Это бесчестно. Я немедленно должен сообщить в таможенное управление.

— И послать больше десятка человек в тюрьму или на виселицу, а их жен и детей оставить умирать с голоду или отправить просить подаяние на паперти. И за что? За жалкие крохи налогов, которые теряет правительство? И это ты называешь христианским поступком? Предупреждаю тебя, Гильберт, если ты это сделаешь, меня тоже арестуют, потому что я скажу, что все происходило с моего ведома, а ты ничего не знал.

Взгляд викария упал на чайницу и чайник.

— Догадываюсь, что это тоже часть подношений, — горько произнес он.

Она кивнула.

— Неслыханно! Тут творятся такие дела, которые я порицаю в проповедях. Мы должны отказаться раз и навсегда от нечестивых подношений.

Но Харриет знала, что он сомневается, и села рядом, положив ладонь на его руку.

— Мне невыносимо видеть, что ты лишен столь малых радостей, — вкрадчиво начала она. — Тебе платят так мало, а тут еще я для тебя обуза. Несправедливо заставлять тебя трудиться за такое пустяковое жалованье. Но если ты действительно хочешь, в следующий раз я оставлю записку, что нам ничего больше не нужно от них… Только это может их обидеть… и потом, дорогой, ты всех их так хорошо знаешь. Ты их женишь, хоронишь, крестишь их детей. — Это было верно. Его сопротивление ослабело, и Харриет поняла, что победила. Она была практична за двоих, и если правительство в Лондоне установило несправедливые пошлины, то умная женщина не упустила возможности извлечь из этого пользу. Она похлопала брата по руке. — Вот твой чай, дорогой. Потом ты все как следует обдумаешь и поймешь.

Харриет не сказала, что однажды, подглядывая из своего окна за разгрузкой, она узнала одного из контрабандистов. Но лучше об этом молчать, ведь совесть ее была неспокойна.


— Верни любимого ты мне, о, ветер с моря, — тихонько пела Изабелла, торопливо шагая по тропе, а Бет весело бежала впереди. С самого момента своего пробуждения она знала, что это будет особенный день, так и получилось. Настоящее приключение, вроде тех, что они с Ги придумывали, оставаясь вдвоем, вошло в ее серую монотонную жизнь, и она почувствовала себя по-детски счастливой.

Раскрасневшаяся и взволнованная, девушка подбежала к лачуге, гадая, там ли еще незнакомец или исчез, как те сны, что кажутся реальными, но сразу улетучиваются, когда проснешься. Дневная жара спала, и берег моря был залит золотым светом наступающего вечера. Она задержалась на пороге, чтобы отдышаться, собака остановилась рядом с нею. Ее волосы развевал ветер, отбрасывая пряди на прелестное лицо. Изабелла не представляла, какое впечатление она производит в своем выцветшем ситцевом розовом платье, отделанном кружевом, споротым с одного из старых платьев, найденных на чердаке.

Молодой человек, прислонившись к задней стене лачуги, удивленно и зачарованно смотрел на нее. Она увидела, что он надел рубашку. Темные волосы ниспадали на повязку, которую она сделала утром. Глаза у юноши были не черными, как ей показалось раньше, а бархатисто-карими. Несколько секунд они молча рассматривали друг друга, потом Бет коротко гавкнула, и они вышли из оцепенения.

Молодой человек наклонился вперед.

— Кто вы, черт побери? — спросил он на хорошем английском языке.

Изабелла ступила в лачугу.

— А вы не помните? Это я привела вас сюда сегодня утром.

— Не может быть, чтобы это были вы. Я, конечно, был едва жив, но отчетливо помню, что это был мальчик, парнишка-рыбак, который говорил со мной по-французски.

Изабелла очаровательно засмеялась своим заразительным смехом.

— Я француженка. И этим парнишкой тоже была я.

— Так это вы оставили мне молоко и хлеб, перевязали голову и накрыли этим пледом?

— Да, — она слегка покраснела при воспоминании о стройном обнаженном теле под пледом.

— Господи! Мой добрый ангел, и прекрасный ангел к тому же!

— Далеко не ангел, — сухо заметила она и подошла поближе. — Я смотрю, вы снова оделись. Высохла ваша одежда?

— Вполне высохла. — Он нахмурился. — Что вы здесь делаете, если вы француженка?

— Это длинная история. Как вы себя сейчас чувствуете? — Изабелла опустилась на колени рядом с молодым человеком, положив свой узелок, развернула салфетку. — Я принесла вам немного поесть. Лучше я ничего не могла найти, но все испечено сегодня, — с беспокойством сказала девушка.

— Выглядит соблазнительно, а пахнет еще более соблазнительно. Вы это украли для меня?

— Не совсем так. У меня есть друзья. Дайте мне сначала посмотреть вашу рану на голове. Я волновалась за вас утром.

— С раной дело обстоит неплохо. Немного болит, когда резко двигаю головой. — Он откусил большой кусок пирога с мясом. — Вот нога меня беспокоит. Я пытался пройтись, но смог сделать только несколько шагов. Боюсь, придется мне остаться на вашем попечении еще несколько дней. Безопасное ли это место?

Изабелла была в нерешительности. Она не подумала о том, что будет, если его здесь обнаружат. Ведь путники и бродяги иногда находили себе пристанище в этих заброшенных хижинах.