— Хорошо. — Он посмотрел туда, где, как раз напротив двери, стояла миссис Бедфорд. — Будьте любезны, проследите, чтобы для них приготовили подходящие комнаты, и отправьте их спать. О будущем поговорим завтра.

Изабелла перевела взгляд с сурового, красивого лица дяди на застывшую с каменным выражением на лице тетку и поняла, что они здесь никому не нужны. Ей захотелось взять брата за руку и пойти куда глаза глядят. Как унизительно быть беспомощным и полностью зависеть от тех, кому ты не нужен. Возможно они даже не пожалели бы, если, бы Изабелла и Ги последовали за отцом на гильотину.

Изабелла заставила себя вежливо поблагодарить за неохотно предоставляемое гостеприимство.

— Спасибо, дядя, — сказала она, слегка присела в реверансе перед ним и тетей, взяла Ги за руку, вышла из комнаты вслед за миссис Бедфорд и стала подниматься по лестнице, в то время как слуги вереницей начали носить из кухни подносы с едой.

На первой лестничной площадке они увидели молоденькую девушку, которую встретили возле дома. Она была одета в голубое шелковое платье с кружевными оборками, розовые сатиновые ленты стягивали белокурые локоны.

— О, смотрите-ка, — воскликнула она, — снова комедианты! Где вы их нашли, миссис Бедфорд?

— Это не комедианты, мисс Венеция, а ваши двоюродные брат и сестра, они приехали прямо из Франции.

— А я-то думала, что мы воюем с французами!

— Так оно и есть, но не с вашими кузеном и кузиной. А сейчас поторопитесь, мисс. Вы знаете, что ваш отец не любит, когда вы опаздываете к ужину.

— Сегодня папа не будет сердиться. Он мне обрадуется. — Она повелительно взмахнула рукой. — Прочь с дороги, кузина.

Изабелла не сдвинулась с верхней ступеньки.

— В моей стране нас учили говорить «пожалуйста», — спокойно сказала она.

Девушка покраснела, грубо оттолкнула Изабеллу и брата и пошла вниз по лестнице.

— Не обижайтесь на мисс Венецию, — смущенно сказала миссис Бедфорд. — У нее свои причуды. — Она показала им две маленькие смежные комнаты на втором этаже. — Я пришлю к вам горничную с горячими кирпичами для постелей, мисс. Хотите, я помогу вам распаковать сумку?

— У нас не много вещей. Думаю, мы сами справимся. Но все-таки спасибо, вы очень добры.

— Ну, я всегда говорю, что если не помогать ближнему, то жизнь будет прожита зря, — продолжала экономка. — Если вам что-нибудь понадобится, моя комната в конце коридора.

В саквояже было совсем мало вещей. Изабелла вынула ночную рубашку для Ги, заставила его вымыть лицо и руки ледяной водой, и вот уже он с блаженным видом лежал в постели… Когда она наклонилась, чтобы пожелать доброй ночи, мальчик судорожно вцепился в нее. Изабелла быстро поцеловала брата, задула свечи и пошла в свою комнату.

Служанка уже заходила и оставила в постели нагретый кирпич, но Изабелла не торопилась ложиться спать. Она подошла к окну, открыла ставни и одну створку окна. Снаружи было холодно, тонкий ломтик молодого месяца завис в темном небе, хрупкий иней окутал кусты и стволы деревьев. Так много запечатлевшихся навсегда событий произошло с того последнего страшного дня, что невозможно было представить себе, что прошло всего несколько дней.

Долго, в основном ночами, добирались они до предместий Парижа. Сначала отправились в дом друга отца. Анри Риваж был врачом. Он учился вместе с Гастоном де Совиньи в Сорбонне. Анри изучал медицину, Гастон — право. Изабелла знала, что за много лет до ее рождения Анри был одним из предводителей студенческих бунтов против правительства, за что и был отправлен в Вест-Индию, откуда вернулся человеком с вполне сложившимися взглядами и стал успешно заниматься врачебной практикой в Париже. Он часто приезжал в замок, но Изабелла, сама не зная почему, не чувствовала к нему симпатии. Может быть, ей не нравилась его внешность: иссиня-черные волосы, небольшая, аккуратно подстриженная бородка, а может — резкий голос и долгие споры, которые он обычно вел с отцом. Она знала только, что ей неприятны его бурные эмоции, привычка тискать Ги, пока тот не начинал плакать, то, как временами высокомерно смотрел он на дедушку, как бы презирая старика за приверженность верности и чести.

Риваж не был женат. Их всегда тепло принимала его экономка. В тот их приезд они увидели Риважа лишь поздно вечером. Он появился в шляпе с красной кокардой и трехцветным шарфом вокруг талии; громко засмеялся, увидев их удивленные лица.

— Сейчас все мы должны быть актерами, — сказал он, — даже такой аристократ, как ты, Гастон. Мы должны играть роль, чтобы выжить.

— Не бойся, — прошептал ей потом отец, — Анри всегда был пылким либералом, но он лояльный человек, надежный друг, он поможет нам благополучно выехать из страны.

Уже тогда она подумала, что отец был слишком доверчив, не замечал плохих сторон человека, которого называл другом.

Наступил последний день. В то утро они должны были уезжать, багаж был уже упакован, карета ждала их. Мадемуазель Жюли, вся в слезах, целовала их на прощанье, когда они услышали топот ног, стук молотка о входную дверь и похолодели от ужаса. Ворвались люди, размахивая красными колпаками, арестовали, предъявив обвинение в измене, их тихого отца, который никогда никому не причинил вреда, который всегда был доволен жизнью среди книг с занятиями поэзией, музыкальными концертами с друзьями. В стороне стоял доктор Риваж, заложив рук за трехцветный пояс, и молча улыбался. Тогда Изабелла поняла, что это было его рук дело, это он предал их. Таил ли он ревность в душе, зависть, скрытую глубоко в сердце, к их отцу за то, что тот пользовался привилегиями, недостижимыми для него, и чей благородный гений так часто затмевал его скромные успехи? Хотя полной уверенности у Изабеллы не было, в душе осталась рана: это невозможно забыть.

Им не позволили даже проститься с отцом. Его вырвали из рук детей, а один из тех людей, громадный неуклюжий грубиян, повернул Изабеллу так, чтобы она могла видеть, как отца втаскивали на повозку, чтобы увезти навстречу смерти.

— Смотри, маленькая гражданка, смотри хорошенько, что ждет врагов Республики.

Он сделал бесстыдный жест, и ей показалось, что она увидела зловещую тень гильотины, услышала стук падающего лезвия. Изабелла в ужасе представила себе, как покатилась… покатилась голова… Она закрыла глаза.

Когда Изабелла вновь их открыла, мадемуазель Жюли держала ее за руку.

— Послушайте меня, вы оба должны уехать, немедленно покинуть Париж, не теряя ни минуты, — шептала гувернантка. — Есть люди, готовые излить свою ненависть даже на детей. Жан-Пьер увезет вас. Быстро переоденьтесь. Вы должны выглядеть, как его внуки. У нас есть подходящие документы, немного денег, он отвезет вас к морю и посадит на корабль. Вот здесь у меня записано имя вашего дяди, брата вашей матери. Я знаю, что ваш отец уже писал ему, но в эти ужасные времена только милостивый Господь может знать, дошло ли письмо.

Потом была дорога. Их сердца переставали биться у каждой заставы, но они ехали все дальше и дальше. Был еще тот тревожный момент, когда стражник вытащил Изабеллу из экипажа.

— Она вовсе не ребенок, не крестьянская девчонка, а взрослая женщина. — Грубые руки нащупали маленькую грудь под шершавой курткой, но Жан-Пьер отшвырнул стражника со словами:

— Она моя внучка, говорю тебе. Разве не видел я собственными глазами, как ее извлекали из чрева моей дочери? Убери от нее свои грязные лапы! — и так ударил наглеца, что тот упал навзничь прямо в грязь под громкий хохот своих товарищей, в то время как их экипаж стремительно удалялся.

Пора захлопнуть дверь за этими воспоминаниями и думать только о будущем, которое, впрочем, представлялось достаточно мрачным. Изабелла уже собиралась закрыть створку окна, как услышала пение, очень тихое, но приятное. Прислушавшись, она начала различать слова:


Ты принеси мою любовь,

О, ветер с моря.

Взошла луна и были мы вдвоем,

Но слишком рано он ушел.

О, горе, горе.

Верни любимого ко мне,

О, ветер с моря…

Песня затихала вдали. Послышались легкая возня и хихиканье, наверное, одна из служанок выбежала в ночную тьму, чтобы встретиться со своим возлюбленным.

Снова наступила тишина. Изабелла закрыла окно и оглядела комнату. На кровати лежал плед в темно-зеленую и серую клетку с тонкой красной полоской. Конечно, путешественник с корабля не стал предметом грез юной девушки, но все равно она легонько погладила плед. В момент ее одиночества и отчаяния он проявил доброту, отогрев ей сердце. Улегшись в постель, она натянула плед на себя и прижалась к нему щекой.


Внизу, в столовой, сэр Джошуа развалился в кресле с высокой спинкой, вытянув к огню ноги в сапогах. Глаза его были прикрыты, в руках он держал рюмку прекрасного французского коньяка. Он не упускал случая купить бочонок-другой контрабандного вина, хотя проводил в жизнь законы, безжалостно преследовавшие контрабандистов. Французское кружево на платье его жены и многое другое, что являлось предметом зависти всех его лондонских знакомых, попало к нему тем же путем.

Его жена сидела по другую сторону камина, праздно сложив руки на коленях и придумывая, как бы получше сказать ему теперь, когда Венецию отослали в постель, о том, что ее беспокоило. Ее муж мог быть непредсказуемым, и она гадала о том, как он намерен решить проблему детей, которых бурное море жизни прибило к их порогу.

Августа Бриджез была внучкой торговца из Йоркшира, начавшего с двенадцати ткацких станков в нескольких хижинах и ставшего впоследствии владельцем собственной фабрики, на которой вырабатывали тонкое шерстяное сукно. Своего единственного сына он воспитал джентльменом, о чем пожалел, когда молодой человек отдалился от деревенского образа жизни отца и вложил унаследованное им богатство в знаменитый банк. Старик не возражал против свадьбы внучки с одним из мелкопоместных дворян, предки которого издавна владели здесь землей. После замужества Августа стала уверенно подниматься по социальной лестнице. На ее приданое был куплен дом в богатом квартале Лондона. Сэр Джошуа был не слишком приятным в обществе человеком, но в политических кругах считали, что он подает надежды. А она безжалостно использовала его самого и его коллег на своих вечерних приемах, где подавали вкусные блюда, превосходное вино и беседа была утонченной. Августа была уверена, что через несколько лет, когда пора будет вводить Венецию в общество, она сможет убедить своего упрямого мужа попасть в Карлтон-Хаус, в кружок, который группировался вокруг принца Уэльского и его светских подхалимов. Она уже видела свою дочь графиней, и этим амбициозным устремлениям не должна помешать бледная французская девчонка, красота и осанка, очарование и достоинство которой были заметны даже в нищенских отрепьях, но, к сожалению, полностью отсутствовали у ее собственной дочери.