– Сто восемнадцать!

В этот раз боль оказалась сильнее: впиваясь ногтями в ладони, Александер закричал. Из толпы зрителей послышался ропот. Он не захотел открывать глаза, хотя на лицах присутствующих наверняка было написано сострадание. Он не нуждался в их жалости.

– Сто девятнадцать!

Голова закружилась. К горлу снова подкатила тошнота, заставляя еще крепче стиснуть зубы. По совету Арчи он не стал ничего есть этим утром. Он уцепился за веревку, чтобы дать передохнуть занемевшим запястьям.

– Сто двадцать!

Ощущение было такое, словно собственный крик разрывал грудь. Ноги стали ватными, перед глазами повисла черная пелена.


Тут и там на земле белели последние островки снега. Весенний ветер носился над долиной Раннох-Мур. Обнаженный Александер стоял на берегу озера и смотрел на его сине-зеленые холодные воды. Братья подзадоривали его: «Трусливая девчонка! Поверим, что ты мужчина, только если нырнешь с головой, Аласдар!» Даже брат Джон покатывался со смеху.

– Ну, мой мальчик, ныряй! – подбадривал его отец, легонько толкая в спину.

– Мне страшно, папа, – пробормотал Александер, глядя на темную воду.

Он слышал легенды о чудовищах, которые живут в озере и утаскивают к себе на дно неосторожных купальщиков. В довершение всего он не умел плавать и очень из-за этого злился. Вот Джон, тот умел! Он нырял и плавал ловко, как утка. Ну почему дедушка Джон Кэмпбелл не научил его плавать? Теперь ему было стыдно перед своими… Никогда ему не быть таким, как они, никогда…

– Чего ты боишься, Аласдар? Посмотри на братьев, им весело в воде! Ну же, иди к ним!

Страх терзал ему душу.

– Вода слишком холодная!

– Алас, тебе нужно научиться справляться со страхом и терпеть боль. Нельзя ронять честь своего рода, сын! Придет день, и ты станешь воином… На поле битвы ты сумеешь совладать со страхом, станешь непобедимым. Ты не должен терять рассудок, даже когда боль становится непереносимой. Ты понимаешь меня, Аласдар?

Александер посмотрел на отца и нахмурился.

– Тебе скоро восемь – пора учиться обращаться с мечом. А еще – учиться быть храбрым.

– Храбрым? А как этому учатся?

– Справляясь со своими страхами и привыкая терпеть боль, мой сын!


Ледяная волна обрушилась на него и вернула в сознание. Он заорал от боли и задергался, словно шелковичный червь на конце нити, пытаясь избежать этих мучительных страданий.

– Это еще что такое? – сердито спросил офицер. – Это ведро воняет уксусом! Макки, кто его сюда принес?

– Не знаю, господин лейтенант! Когда вы приказали принести ведро, я схватил первое, которое попалось под руку.

– И не почувствовали запах уксуса?

– Я… Я не успел ничего почувствовать…

Александер приоткрыл глаза. Вода стекала по его волосам на спину, причиняя страшную боль. Он сплюнул. Из толпы выступил вперед Родерик Кэмпбелл и недобро ему улыбнулся.

Офицер подошел, приподнял своей тростью голову Александера. Рассудив, что наказуемый пришел в себя, он приказал экзекутору продолжать. В голове Александера снова застучала барабанная дробь.

– Сто двадцать один!

Стиснув зубы, он стал считать про себя. Его решимость не уронить честь своего рода и клана была непреклонна. Никто не сможет упрекнуть Дункана Колла Макдональда из Гленко в том, что его сын дрогнул под английской плетью! «Храбрости учатся, справляясь со своими страхами и привыкая терпеть боль…» Сколько раз эти слова отца поддерживали его в час испытаний!

* * *

Лунный свет отражался от полированной поверхности клавесина. В комнате было темно. Пальчики Изабель ласково касались пожелтевших клавиш из слоновой кости. Она по памяти играла «Французские сюиты» Баха, но музыка не могла заглушить шум, производимый снарядами, которые падали на город вот уже двадцать семь дней.

Внезапно клавесин умолк. Девушка всхлипнула, достала платочек, вытерла слезы. Складывалось такое впечатление, что эта война никогда не закончится и все они скоро умрут. Город, в котором некогда было приятно жить и который она так любила, стремительно скатывался в нищету. Впрочем, от него почти ничего не осталось – одни руины. Несколько полуразваленных стен, которые англичане постоянными бомбардировками методично ровняли с землей.

Изабель скользнула взглядом по своим рукам, замершим над ее любимым клавесином, который отец выписал из Франции специально для нее. Неужели и от него скоро останутся одни обломки? Девушка задумчиво опустила крышку и встала. Ночь потихоньку проникала в дом, простирая свое непроницаемое для взора покрывало до самых дальних уголков. Однако она не принесла с собой тишины. Тишина просто перестала существовать. Это полное отсутствие звуков, которое так пугало ее в детстве, теперь было желанным – Изабель ужасно по нему скучала…

Едва слышный смех Перрены вернул девушку к реальности. Она посмотрела на спавшего в кресле отца. Мюзо, устроившись перед потухшим камином, тоже спал. Мать, Ти-Поль и Сидония уже легли спать. Может, пора и ей последовать их примеру? Мадлен не вернется до рассвета: час назад она ушла на свидание к своему мужу Жюльену, которому удалось отпроситься из лагеря. Перспектива спать в одиночестве совсем не улыбалась Изабель. Она нежно поцеловала отца, но тот даже не шевельнулся. С некоторых пор он казался таким уставшим… Его волосы, когда-то пепельно-русые, сейчас поблескивали сединой и начали редеть на макушке. Он никогда не носил парики и даже теперь не изменил своим привычкам. Когда Изабель попыталась пошутить на эту тему, отец не стал ей подыгрывать. В последнее время он вообще редко улыбался…

В воздухе пахло сажей и порохом. Пожары, порожденные зажигательными бомбами, разрушили разные части города. Этот кошмар начался в середине июля. Бомба угодила в дом господина Шевалье в Нижнем городе, и огонь быстро распространился по кварталу, пожирая все постройки без разбору. От церкви Нотр-Дам-де-Виктуар и до́ма священника, располагавшегося поблизости, остались руины. Отцу Реше пришлось перебраться в квартал Сен-Жан, то есть за пределы городских стен. Кто-то из прихожан выделил ему маленький домик, который теперь служил часовней.

Потом пришла очередь монастыря урсулинок. Когда от него почти ничего не осталось, монахинь приютили в Центральной больнице сестры-августинки. Что касается семинарии, то уцелела только ее кухня. Через неделю сгорела значительная часть построек на улице де ла Фабрик. Жители квартала с ужасом наблюдали, как колокольня величественного собора оседает в языках пламени и искр, взметнувшихся до самого неба.

На чьей стороне был Господь? Многие увидели в разрушениях дурное предзнаменование. Эти еретики-англичане наверняка решили искоренить их веру… И люди начали молиться, причем с невиданным пылом.

Магазин отца тоже пострадал. От него остался лишь почерневший скелет, который не привлекал даже мародеров, а их в городе с начала обстрелов было множество. На мысе Диамант, на виселице, построенной на берегу реки, до сих пор болтались тела двух повешенных за воровство. Учитывая обстоятельства, суд рассматривал дела очень быстро. Приговоры тоже приводились в исполнение без проволочек. Глашатаи объявили во всеуслышание, что по приказу губернатора Водрея к суду будет привлечен каждый, кого поймают на краже, однако случаев воровства и мародерства становилось больше день ото дня.

Отчаяние и голод толкали людей на преступление. Многие ради краюхи черствого хлеба были готовы на все. Не позднее чем вчера группа жителей вернулась из Батискана, где хранились запасы провианта для армии. Бедняги прошли пешком десять лье только ради того, чтобы добыть себе немного еды. Некоторые умерли в пути от истощения. Солдат, сопровождавший группу, изнасиловал одну из девушек. Это невозможно было отрицать: в городе царили упадочные настроения, и надежда на освобождение таяла с каждым днем.

Изабель вздохнула. В настоящее время их семейство проживало в доме на улице Сен-Жан, который Господь уберег от разрушения. Все обитатели дома укладывались спать в погребе – единственном месте, которое могло уберечь их в случае обстрела. Девушка решила заглянуть в кухню и проверить, не осталось ли там кусочка сыра. В эти грустные дни ей, любительнице вкусно покушать, приходилось туго. Но, слава богу, у них есть хоть какая-то еда! На столе она увидела несколько морковок и полкочана капусты. Перрены на месте не оказалось, но в кастрюльке булькало варево из капусты и кусочков сала. Изабель схватила морковку и поднесла было ко рту, но передумала и положила ее обратно. Корнеплодов осталось всего шесть, но их ведь тоже шестеро!

Со двора послышался приглушенный смех. Девушка приблизилась к приоткрытой двери и успела заметить, как из сада в кладовую, где хранились молочные продукты, вошли двое. В женщине, пухленькой и невысокой, Изабель узнала Перрену. Мужчина же был высок и строен. Повинуясь любопытству, она вышла из дома и, крадучись и стараясь держаться в тени, подобралась к двери в кладовку. Снова послышался воркующий смех Перрены и ответный – ее спутника. Изабель отдавала себе отчет в том, что подглядывать – дурно, но любопытство оказалось сильнее. Она приблизилась к окну, влезла на бревно, которое лежало у стены, нашла отверстие в ставне, через которое отлично просматривалось все помещение кладовой, и вынула затычку. Это маленькое «окошко» она обнаружила случайно, когда они с Ти-Полем играли в прятки.

Парочка больше не смеялась. Они перешли на шепот. Через открытую дверь в кладовую проникал яркий свет луны. Изабель отчетливо видела кадки и чан для стирки белья на лавке. На полочках выстроились по размеру, от самой большой до самой маленькой, плошки для творога и молочные кувшины. Сидония строго следила за порядком… «Жалко тратить время на поиски всяких мелочей!» – часто говаривала она.

– Если кто-то нас застанет…

– Перрена, ну кто нас может застать? На дворе ночь, и все давно спят!