– Ты должен кое-что знать, Александер.

– Тебе не в чем оправдываться, – сухо возразил он. – Я… Я никому не расскажу, не бойся.

– Я знаю. Я это понял в тот самый первый день, когда увидел тебя, еще в Инвернессе. Ты не такой, как остальные. Ты…

– Ты ошибаешься! – резко оборвал его Александер, как если бы хотел убедить в этом себя самого. – Мужчины меня совершенно не интересуют!

Ответом на его возражения стал воркующий смех, и от этого он почувствовал себя еще более униженным. Он и представить не мог, что окажется в такой ситуации. Сладковатый аромат тела Уильяма ощущался теперь сильнее, он коварно опутывал его, обострял чувства, хотел того Александер или нет…

Легкое поглаживающее прикосновение к щеке… Александер вздрогнул, как от ожога, отшатнулся и открыл глаза. Уильям стоял напротив и внимательно смотрел на него. Ему вдруг до боли захотелось повалить его, закинуть его ноги себе на плечи… Черт, лучше бы провалиться сейчас между досками пола, затеряться в чреве корабля, да хоть в море свалиться! Но он так и остался стоять – с напряженным членом, совершенно растерянный. Он не был уверен, что сможет оттолкнуть Уильяма, если тот снова к нему прикоснется.

– Не трогай меня! – прошипел он, отступая еще на шаг.

– Не буду.

Сначала ему пришло в голову, что, как и других солдат, в объятия к мужчине его толкает затянувшееся воздержание. И вообще, у этого юнца такая нежная кожа и такая фигурка, что его легко принять за женщину. В общем, он готов был придумать какие угодно оправдания этому странному влечению, от которого ему самому становилось тошно.

С трудом переведя дух, он заставил себя посмотреть Уильяму в лицо – хотя бы потому, чтобы взгляд не опускался ниже. И тогда… Юноша дрожащими руками распахнул на груди рубашку, обнажая влажную белую кожу, которая, казалось, притягивала к себе свет. При виде округлой груди Александер остолбенел. У него вырвался хрип, и путы, не дававшие свободно дышать, ослабли. Он протянул руку, словно желая убедиться, что глаза не обманывают его.

На смену стыду и чувству облегчения моментально пришел гнев. Уильям… И как же теперь его называть? Маккалум попросту посмеялся над ним! Александер стиснул кулаки, сжал зубы.

Перемена в настроении не укрылась от молодой женщины, и она поспешно стала застегивать рубашку. По шумному дыханию Александера она догадалась, насколько сильна ярость, с которой он пытается совладать.

– Да кто ты на самом деле? Как тебя по-настоящему зовут? Откуда ты? Выходит, все, что ты о себе рассказывал… рассказывала, это ложь? Ты издевалась надо мной!

– Нет, Александер, как ты можешь говорить такое? Ты прекрасно знаешь, что я бы не стала тебя обманывать, если бы… У меня не было выбора! Никто не должен знать!

– И как же мне теперь к тебе обращаться?

– Зови меня Летиция.

«Летиция… Летиция…» Имя пульсировало у него в сознании, в сердце, в пенисе. Летиция-Уильям или Уильям-Летиция? Женщина или юноша? Он не знал, что ему думать. Тонкая шея, широкие плечи, узкие запястья… Взгляд его медленно переместился на холмик груди под курткой, к которой он осмелился прикоснуться, а оттуда скользнул вниз, к видневшимся из-под килта ногам – длинным, гладким, мускулистым. Кто бы она ни была, эта стоявшая перед ним женщина, ему до боли хотелось овладеть ею прямо тут, на полу, услышать, как она стонет под ним, а самому излить в нее всю свою фрустрацию и доказать всем и вся, что Уильям никогда не вызывал в нем вожделения.

– Летиция… Ладно, пусть будет Летиция. А Эван тогда кто? Твой муж?

– Да.

Будучи не в силах сдержаться, он снова посмотрел сначала на ее ноги, потом на грудь. Теперь все странности Уильяма нашли свое объяснение – его молчание, когда мужчины развлекали друг друга скабрезными историями, отказ мыться в присутствии остальных. Теперь было понятно, почему Эван то и дело удрученно посматривал в ее сторону, когда другие мужчины разгуливали перед ними голышом, чуть ли не размахивая у нее под носом гениталиями… Тут Александера осенило, что и его «мужское оружие» она наверняка не раз видела, и он почувствовал, что краснеет.

– Одевайся быстрее! – грубо приказал он, чтобы спрятать собственное замешательство. – Тебе надо поскорее подняться на палубу, чтобы не…

– Чтобы наше отсутствие не заметили? – с обидой в голосе спросила она.

Наклонившись за беретом, она выругалась, потом всхлипнула. Теперь пришел ее черед злиться. Александер не имел права ее осуждать, ведь он ничего о ней не знает. Он мог думать что угодно об Уильяме, однако у него нет права дурно относиться к Летиции! Повернувшись к нему спиной, она одернула мундир. В каморке снова стало тихо. Она решила, что он ушел, и уже подошла к двери, когда увидела, что Александер все еще стоит у стены, скрестив руки на груди, и смотрит на нее. Будучи не в силах скрыть волнение, Александер заставил себя отвести глаза, ища облегчения в созерцании бочонка, заполненного сине-зеленой гнилой водой, которую давно нужно было вылить.

– Алекс, теперь ты знаешь правду. Все, что я и Эван о себе рассказывали, правда. Мы решили, что так будет лучше. Лгать опасно, потому что слишком быстро забываешь, кому и что ты говорил. Вот только моя мать приходится Эвану двоюродной сестрой, а не матерью. Когда мои родители умерли, Эван как раз заехал к нам в долину. Он три месяца как похоронил жену, а их пятилетняя дочка Мэри-Хелен умерла двумя годами раньше. Мне тогда было двенадцать. Ни у меня, ни у него больше никого на свете не осталось, он взял меня под опеку и увез с собой. Я в какой-то мере заменила ему дочку.

– А теперь заменяешь жену?

– Я и есть его жена, Александер! Знай, я люблю Эвана и храню ему верность. Просто… я хотела, чтобы ты знал. Я понимаю, что нужно было тебе все рассказать намного раньше. И что ты узнал обо всем вот так… Мне стыдно, что все так вышло. Но я не могла, у меня не получалось…

Барабанная дробь заставила ее замолчать. Александер смотрел на эту женщину-мальчика и думал, что, возможно, для него было бы лучше, если бы она оставалась Уильямом. Отношения между ними никогда не будут прежними. Как забыть, что под униформой Уильяма прячется тело Летиции?

– Идем, солдат Маккалум! Сигнал к построению!

* * *

Песок неумолимо перетекал из одной емкости песочных часов в другую, отмеряя на судне время. Сигнальщик звонил в колокол каждые полчаса с момента их отплытия из Корка, то есть уже в течение месяца. Переносить скуку будней и ограниченность пространства и солдатам, и в особенности рекрутам становилось все труднее. Одни страдали морской болезнью и ходили с землистого цвета лицами, другие по нескольку раз в день наведывались в гальюн, потому что никак не могли привыкнуть к особенностям моряцкого рациона. Члены команды смотрели на тех и других, посмеиваясь.

К середине тридцать восьмого дня пути небо было по-прежнему затянуто густым туманом, поэтому в твиндеке царил едва ли не ночной мрак. Через бортовые люки, открытые в целях проветривания, в помещение проникал ветерок. Неожиданный его порыв заставлял многих вздрагивать – буря на море обычно поднималась внезапно. Фонари сонно покачивались, отбрасывая на пол колышущиеся тени.

Бортовая качка, словно материнские руки, баюкала отдыхающих в гамаках солдат. Те, что мучились желудком, сидели на полу возле ведер, опасаясь, что в случае нужды просто не успеют до них добраться. И только бывалые матросы, казалось, обладали иммунитетом к этому бедствию, превращавшему человеческое существо в кучу хворой плоти.

Устав наблюдать за клопами, перескакивающими с одного гамака на другой, Александер с трудом перевернулся на своем шатком ложе. Заснуть у него не получалось. Недалеко от него храпел Эван. Летиция находилась еще ближе, она предпочла устроиться прямо на полу. Взгляд ее задумчиво скользил по потолочным перегородкам, и она помахивала ногой в такт песне, которую напевала себе под нос. Некоторое время он смотрел на нее, стараясь сохранять невозмутимость, однако удавалось это плохо. «Она уважает тебя, Макдональд, уж не знаю, за какие заслуги. А я тебе доверяю, – заявил ему Эван через несколько дней после того инцидента в кладовой, когда Александеру открылась правда о Летиции. – Только никогда не забывай, что она – моя жена, дружище!» Эван наверняка убьет его, если он осмелится прикоснуться к Летиции…

Она свернулась калачиком, и их взгляды встретились. Александер смущенно ей улыбнулся и отвернулся к порту[46], через который можно было наблюдать за серыми, как сталь, волнами.

С верхней палубы доносились крики и смех. Наверняка там веселились матросы, к которым присоединился и Мунро. Волнение никак не хотело покидать Александера. Он не мог думать ни о чем, кроме покачивающейся ножки Летиции. Черт бы побрал эти мужские потребности!

Вдруг он заметил лицо женщины без возраста со светлыми волосами, убранными под серый от грязи чепец, которая смотрела прямо на него. Судя по ухмылке, она догадывалась о его желаниях. Женщина встала, посмотрела ему в глаза, погладила себя по груди и заискивающе улыбнулась. Потом, еще раз состроив гримаску, которая, по ее расчетам, должна была разжечь в нем вожделение, направилась в сторону коридора, но в дверях оглянулась и послала ему обольстительный многообещающий взгляд. Александер, чье сердце забилось скорее от предвкушения удовольствия, которого он так давно не имел, спрыгнул с гамака и, пригибаясь, чтобы не зацепить головой потолочные балки, последовал за ней в темноту коридора.

По мычанию коровы и кудахтанью кур он догадался, что они оказались недалеко от загона для скота. Заходить туда, не получив предварительно распоряжения от баталера[47], было запрещено. Если бы их там застали, у обоих были бы серьезные неприятности. Схватив женщину за руку, он повел ее вглубь, стараясь ступать как можно тише и постоянно прислушиваясь. Сдерживать желание, терзавшее его вот уже несколько недель, становилось все труднее.

Он поискал взглядом уголок, где можно было бы устроиться. Помещение было заставлено клетками с птицей, тут же, в загонах, ворочались свиньи и овцы, лежали прикованные цепями коровы. Пол устилала грязная солома вперемешку с навозом, от которого нестерпимо воняло. Спеша получить желаемое, он втолкнул женщину в коридор, который вел к отсеку, где хранился такелаж.