Возможно, он прислушался к тем её словам. Возможно, он выбросил мысли об Аньес из головы. Но даже в таком случае, он не мог так скоро переметнуть своё внимание на неё. Это было не похоже на Герика, во-первых. А во-вторых, она всегда была рядом с ним, но он, тем не менее, никогда не смотрел на неё как на девушку. Что могло внезапно заставить его это сделать?…

Это просто забота. Забота по отношению к ней — его подруге, с которой он проводил так много времени и которая попала в большую беду. И, может быть, помогая ей, он думал об Аньес, о том, что она, Матильда, — её сестра, и хотя бы поэтому он должен за ней приглядывать. Вот этим-то чувством и вызваны все его косые взгляды в сторону Пьера и вечные с ним препирательства. Этим и ничем иным!

И Матильде удалось убедить себя в этом.

Но в другом убеждать себя смысла не имело — она сама стала иначе относиться к Герику. И в голове у неё перекрутилось очень много разных мыслей, прежде чем она поняла и призналась себе в том, что влюбилась в Герика. И когда только успела — она не знала… Однако она точно помнила, что после разговора с Пьером стала слишком много думать об отношении к ней Герика. И о своём — к нему. Тогда, быть может, она невольно внушила себе, что влюблена?

Как бы то ни было, в какую-то минуту сердце Матильды сладко замерло. Она когда-то давно, кажется, будто в прошлой жизни, так мечтала испытать это чувство… Так хотела, чтобы нашелся тот, на кого бы она неустанно смотрела влюбленными глазами, любуясь каждой чёрточкой лица… Тот, с кем бы она всегда находилась рядом и на чью грудь так приятно было бы склонить голову… И она почувствовала бы, как горит её тело от одного прикосновения любимого, о чем ей как-то поведала Аньес. И она узнала бы, как сердце может набатом стучать в груди при одном звуке его голоса — так говорила ей Беатрис…

И вот теперь, сидя в полутёмном подземелье, не зная, что ждёт её в будущем, испытавшая самое большое несчастье в жизни — она смотрела на того, кого привыкла все это время видеть лишь другом. Она не могла сказать, что испытывает те чувства, которые, ей казалось ранее, она должна была бы испытывать. Но, тем не менее, она ловила себя на желании дотронуться до его руки, которая лежала так близко к её руке, или порой ей отчаянно хотелось, чтобы он повернулся к ней и посмотрел на неё… как на остальных девушек.

Он никогда не смотрел на неё так, как на других. Она помнила, какие взгляды он бросал на других девиц, мимо которых они порой проходили вместе. С другими он всегда преображался: на лице сверкала какая-то особенная улыбка, какую он никогда не обращал к ней; глаза светились какой-то особой радостью, не той, которою он делился с ней; и разговаривал он с другими тоже по-особенному — не так, как с ней…

Её не волновало это раньше. Она снисходительно смотрела на все его разговоры с другими девушками, которые, бывало, происходили при ней. Усмехалась, когда видела, как девицы тают только при одном его взгляде на них. И никогда не понимала, что они все нашли в Герике. То есть она, разумеется, признавала, что он очень приятный в общении человек; и внешность имел довольно красивую, и тело было ладным. Но, может быть, потому что сама никогда не смотрела на Герика заинтересованно, Матильда не могла тогда понять, что видят в нём другие.

Почему же всё так внезапно изменилось? Почему она вдруг обратила на него внимание? Ей не хотелось думать, что Пьер открыл ей глаза. Получается, что, если бы не он, она бы так и продолжала считать Герика только другом и не смотрела бы сейчас на его спину так пытливо, молчаливо призывая его повернуться к ней?…

Она непроизвольно громко вздохнула, и Герик обернулся. Его лицо было как на ладони: прекрасно видно в отбрасываемом факелом свете, и Матильда с особым вниманием стала разглядывать его. Конечно, она знала, как он выглядит. Но… С огромным стыдом Матильда поняла, что даже не имела точного представления о цвете его глаз. Оказалось, что они были темно-серого цвета — темнее, чем у Аньес. Она досадливо поморщилась при этом невольном сравнении и тут же ужаснулась: она, кажется, ревнует к собственной сестре! Это было так нелепо… и очень плохо.

Также Матильда не замечала раньше, что брови у него темнее, чем волосы, и вразлет, а нос, как оказалось, — с едва заметной горбинкой. Лицо было узким, а щёки чуть впалыми — хотя бы это не стало для нее новостью, с облегчением подумала она. А вот на его губы она никогда прежде не смотрела так. Когда он что-то говорил ей — да, но это вполне естественно. И уж тогда она не рассматривала их форму, не отмечала, что нижняя чуть полнее верхней, а когда они растягиваются в улыбке — невозможно оторвать взгляд и хочется… поцеловать их. Поймав себя на этом бесстыдном желании, Матильда покраснела.

И только тут поняла, что Герик смотрит на неё и улыбается. Осознав это, она поглядела на него почти с испугом: понял ли он, догадался ли, о чем она только что думала? Она проклинала себя за то, что щёки стали гореть еще больше. Но это ведь мог быть и просто жар от огня. Что, конечно, странно, учитывая, что большинство времени, проведенного здесь, она дрожала от холода.

Матильда не могла отвести от него взгляда. И он не отводил. А она вдруг подумала, что ей на самом деле холодно — кисти рук были совершенно ледяными. Зато горели щеки и ещё… где-то внутри было очень тепло. Просто оттого, что он смотрел и улыбался ей.

Она переплела свои пальцы, крепко сжимая их в замок, и опустила взгляд на них. Дышать стало труднее, как будто по помещению не ветер гуляет, а духота стоит. Она чуть приоткрыла рот, чтобы облегчить дыхание. Но легче не стало. Она чувствовала на себе взгляд Герика, но не могла оторвать глаз от своих сцепленных пальцев.

Никогда прежде она не чувствовала подобного смущения в присутствии Герика. Но теперь посмотреть ему в глаза казалось пыткой. Она и отвернуться почему-то не могла. Так и продолжала смотреть в одну точку, не поднимая головы, хотя шея уже затекла находиться под таким углом. Сколько прошло времени она не знала, но была уверена, что Герик все ещё не отрывает от неё своего взгляда.

Она была не права?… Иначе бы почему?…

Он вдруг зашевелился, и она вздрогнула от неожиданности. Боковым зрением Матильда увидела, что он поднялся с другого конца овчины и сделал шаг к ней. Сердце затрепыхалось в груди. Беатрис ей рассказывала о чём-то таком! Она не могла сейчас вспомнить точные слова сестры, но сказала она тогда что-то вроде: «когда он делает шаг мне навстречу, я одновременно пугаюсь не знаю чего и наслаждаюсь этим коротким мгновением перед тем, как он коснётся меня. А сердце так и скачет!..». Кажется, она сейчас чувствовала себя почти так же…

Тень упала на неё, когда Герик остановился и пристроился рядом с нею. Она непроизвольно отодвинулась, глядя на него широко распахнутыми глазами. Но застыла, когда он снова улыбнулся ей — на этот раз по-другому… с грустью?

Матильда уже полностью запуталась в чувствах и не доверяла своему зрению. Теперь будет казаться невесть что!

— Тебе холодно.

Она, словно со стороны, наблюдала за тем, как он берет её руки в свои. И в первый раз поняла, какие большие у него ладони по сравнению с её. И кожа у него более загорелая, чем у неё. Наверное, лишь потому, что она по настоянию матери каждый день мыла лицо, руки и шею ромашковым отваром: чтобы кожа не была так вызывающе темна. Сначала она спорила с матерью, не понимая, зачем ей быть бледной, но потом сдалась. Ей было несложно пойти на уступку в такой малости. Да и какая ей, в сущности, разница?…

Так странно, что подобные мысли приходят к ней сейчас. Он греет её руки, а она думает о цвете своей кожи!.. Невольно Матильда улыбнулась и сжала его пальцы, наслаждаясь разливающимся по телу теплом.

— Ты изменилась, — заметил Герик.

— В самом деле? Тебе кажется, — отмахнулась Матильда, стараясь выглядеть невозмутимой.

Если он ещё ничего не понял, так скоро поймёт, потому что она совершенно не умела притворяться. Она даже чуть-чуть жалела, что рядом нет Пьера. По крайней мере, его болтовня отлично отвлекла бы.

— Не кажется, — помотал головой Герик. — Изменилась. После того, как он что-то наговорил тебе.

Матильда опустила голову, чтобы Герик не разглядел выражения её лица. Конечно, для него её скованное поведение не могло пройти незамеченным. И трудно было не понять, после чего вдруг всё так поменялось. Но он даже и не представляет, о чём говорил ей тогда Пьер…

— Пьер всегда несёт чепуху, — только и сказала она.

На этом их короткий разговор окончился.

Они посидели так в молчании еще некоторое время. А потом Матильду заклонило в сон. И, уже в полудрёме, она облокотилась на плечо Герика и улыбнулась, когда он обнял её, прижимая к себе крепче.

Однако долго поспать ей не дали. Матильда подскочила от гулкого звука шагов за дверью и переглянулась с Гериком. Парень выглядел, как и она, настороженным. Еду приносили всего несколько часов назад, и это значит, к ним идут с иной целью.

Послышался лязг открываемой двери, а затем в проёме показалось уже хорошо знакомое пленникам лицо тюремщика. Всё это сопровождалось каким-то мягким звяканьем. Тюремщик тут же исчез из их поля зрения, уступая место тому, которого почему-то и Матильда, и Герик никак не ожидали здесь увидеть.

В подвал вошёл Пьер. И несколько последующих минут Матильда и Герик не могли выдавить из себя ни слова: настолько поразительным выглядел Пьер здесь, в этом мрачном подвале.

Дверь за ним с характерным скрежетом затворилась. Пьер поморщился и перевёл взгляд на бывших спутников. Те смотрели на него, будто не узнавая, и это чрезвычайно развеселило Пьера. Но он удержался от смеха и сделал шаг им навстречу.