Саулина теперь уже хорошо понимала, что имеет в виду Джузеппина, называя Наполеона своим лучшим другом, но это признание ее не волновало.

— Он доволен моими успехами? — спросила она не столько из искреннего интереса, сколько для того, чтобы просто поддержать разговор.

— Он гордится твоими отличными результатами. Каждый раз спрашивает, как у тебя дела, — сказала Джузеппина, сжав ее руку обеими руками и глядя на нее с любовью. — Я ему обещала, что по окончании занятий привезу тебя в Париж.

— Могу я узнать, в чем причина?

— Мне кажется, что тебе больше не нужно учиться.

— Знаний никогда не бывает слишком много, — возразила Саулина.

— Ты изучила латынь, французский, естественные науки и математику.

— Ну, раз уж об этом зашел разговор, я еще умею вышивать, готовить, сочинять пригласительные записки, а также письма с поздравлениями и соболезнованиями.

— Зато ты почти незнакома с музыкой, — подхватила Джузеппина. — Почему бы нам не поехать домой и не заняться музыкой всерьез?

— Заманчивое предложение, — сказала Саулина, — но я приму его лишь в том случае, если вы мне позволите продолжить занятия и по другим предметам.

— Ты хочешь сказать, что согласна покинуть эту мрачную темницу? — обрадовалась Джузеппина, протягивая ей обе руки.

— Я хочу сказать, что при определенных условиях была бы готова принять ваше предложение.

— Ты сняла камень с моей души, Саулина! — воскликнула певица, стискивая ее руки в своих. — Мне так нужен близкий друг, — растроганно добавила она, — на которого я могла бы положиться.

Саулина в глубине души не исключала для себя возможности, которую сейчас предложила ей ее благодетельница. Жизнь в колледже давалась ей с трудом. Тупицы благородных кровей, на чьих геральдических знаках должны были бы фигурировать ослиные уши, завидовали успехам Саулины и третировали ее за низкое происхождение, хотя за нее аккуратно вносили немалую плату.

Мать-настоятельница испытывала к ней противоречивые чувства. Девчонка оказалась упрямой, строптивой, замкнутой, ревниво оберегающей свой внутренний мир от любого вторжения. Но она была полна решимости учиться и безропотно подчинялась самым суровым правилам с терпением истинного стоика, а любые трудности преодолевала с легкостью благодаря своему изобретательному уму. Она ни на что не жаловалась и ничему не радовалась, просто шла своей дорогой, шаг за шагом, ни о чем не жалея, ни с кем не вступая в споры, ни разу не оглянувшись назад.

Одно время сестра Клотильда даже тешила себя мыслью открыть для девочки ворота монастыря и очень осторожно перечислила ей все возможные преимущества, но в этом вопросе Саулина была неумолима.

— У меня своя дорога, — сказала она в ответ. — Если мне суждено подняться по общественной лестнице, это произойдет на глазах у всех, а не за закрытыми дверями монастыря.

— Подняться по общественной лестнице означает приобрести дворянский титул, — напомнила ей монахиня с высоты своего положения и опыта. — Ты могла бы приобрести его только через замужество. Но ни один аристократ никогда не женится…

— На крестьянке? — холодно перебила ее Саулина.

— На мещанке, — уточнила монахиня, поместив ее в более почтенное третье сословие.

Саулина ничего не ответила. Она отлично понимала, что не зря благородный синьор старинной фамилии — кстати, родной брат сестры Клотильды! — вот уже несколько месяцев зачастил в колледж. Маркиз Феб Альбериги д'Адда так и не женился во второй раз после смерти Дамианы. Он отверг два чрезвычайно выгодных брачных контракта и, несомненно, положил глаз на Саулину.

Карета замедлила ход.

— Мы приехали, — сказала Джузеппина.

Саулина выглянула в окошко и увидела лишь темные тени за непрерывно движущейся стеной сверкающих белых снежинок.

— Быстро мы добрались, — заметила она.

Она вернулась в дом, где родилась, в дом своих родителей, братьев и сестер, но ее лицо даже не дрогнуло, на нем не отразилось никаких чувств. Джузеппина молчала. Эта девочка уже внушала ей страх.

Карета остановилась на центральной площади Корте-Реджины перед церковью. Возница и лакей спрыгнули на землю, притопывая ногами от холода и дуя на замерзшие пальцы, в ожидании приказов. Холодный резкий ветер резал кожу.

У церкви стоял дон Джузеппе. Саулина узнала его, хотя он постарел, выглядел еще более усталым, бедным и забитым.

— Я Саулина Виола, — сказала она, шагнув ему навстречу.

— Саулина Виола? — переспросил он, с изумлением оглядывая представшее перед ним видение.

— Вы меня не помните?

Бедняга! Конечно, он ее помнил! Он ее никогда не забывал. Только он не ожидал увидеть юную аристократку, изъяснявшуюся на чистейшем итальянском.

— Вы, должно быть, приехали повидать вашу матушку? — спросил он.

— Как она?

— Все в воле божьей. Она мечтает вас увидеть.

Изящная молодая синьорина, закутанная в теплый плащ, подбитый мехом куницы, и старый священник в поношенной рясе стояли неподвижно на фоне старинной церкви.

— Если хотите, я провожу вас, — предложил дон Джузеппе.

— Прошу вас еще минутку подождать.

Саулина подошла к карете, чтобы попрощаться с певицей, безнадежно пытавшейся согреться в своей слишком тонкой щегольской шали.

— Не беспокойтесь обо мне, синьора, — сказала Саулина. — Я, пожалуй, задержусь здесь на несколько дней.

— Я пришлю за тобой карету через четыре дня, хо-рошо?

— Хорошо. Спасибо вам за все, синьора Джузеппина.

— Я думаю, ты правильно сделала, что вернулась, — сказала певица, стараясь даже в момент прощания хоть как-то затронуть чувства девушки.

Саулина и на этот раз ее разочаровала.

— Надеюсь, — ответила она совершенно равнодушно.

— До свиданья, — вздохнула Джузеппина и сделала знак кучеру возвращаться на козлы.

Саулина проводила взглядом карету, исчезающую за деревьями, и обернулась к священнику.

— Идемте, — сказала она дону Джузеппе и прошла вперед к бедной сыроварне, еще четыре года назад считавшейся ее родным домом. Вокруг них уже начала понемногу собираться толпа. Все глазели на Саулину с жадным любопытством, дети молчали, старики перешептывались.

— Это Саулина Виола, — прохрипел один.

— Приблудная кошка Амброзио Виолы? — переспросила какая-то старуха.

— Она самая, — подтвердил старик.

— Но это же невозможно! — воскликнула молодая девушка, в детстве игравшая с Саулиной.

Женщины стягивали шали под подбородком, мужчины, напротив, снимали шапки, словно мимо проходил крестный ход с изображением Мадонны. Саулина сразу увидела Амброзио Виолу и узнала братьев. Двое старших уже стали мужчинами, младшие сильно выросли.

— Добро пожаловать, синьора, — неуклюже кланяясь, сказал ее отец.

— Я хочу видеть свою мать, — прервала его Саулина, недовольная этим церемониалом.

Только маленькая Гита смело бросилась ей на шею и восхищенно прошептала:

— Ты красивая.

— Пойдем к маме, — предложила Саулина.

Один крестьянин вызвался внести в дом два тяжелых бархатных саквояжа Саулины.

— Говорят, она вернулась, чтобы выкупить деревню, — переговаривались в толпе.

— А уж Амброзио надает ей добрых советов.

Саулина уже поднималась по расшатанной деревянной лесенке, ведущей в спальню, когда Амброзио Виола окликнул ее.

— Нет, синьора, — предупредил он, — ваша мать теперь лежит здесь, в кухне.

Саулина строго взглянула на него.

— В кухне?

— Это из-за холода, — объяснил Амброзио, предупредительно распахнув дверь и отступая к стене, чтобы дать ей дорогу.

Саулина вошла в темное помещение, где провела столько жарких и столько холодных дней, где она смеялась, плакала, ела, сидела голодная, получала затрещины от старших братьев и удары ремнем от отца. Но это место хранило и воспоминания о мимолетных ласках ее матери.

Луиджия лежала на соломенном тюфяке в защищенном от сквозняков углу между поленницей и очагом. Казалось, она спит.

— Мама, — окликнула ее Саулина, взяв ее за руку.

Под резным деревянным распятием трепетало пламя масляной лампадки.

— Это ты? — прошептала женщина с болезненным хрипом в голосе.

Привыкшая к полутьме Луиджия уже разглядела дочь во всем ее блеске, а Саулине все еще никак не удавалось проникнуть взглядом сквозь сероватый сумрак.

— Вот такой я тебя и представляла, — сказала Луиджия, вложив в эти слова всю гордость за свое сбывшееся пророчество.

— Вам нельзя утомляться, — сказала Саулина первое, что пришло в голову.

— Ты приехала, и ко мне вернулись силы, — улыбнулась Луиджия.

— К вам приедет настоящий доктор, он вас вылечит, — пообещала Саулина. Ей хотелось пробудить у матери надежду.

Амброзио Виола повернул свою грубую и мрачную физиономию к священнику.

— Доктора она позовет. Слыхали такое?

В кухне пахло сажей и дровами, очагом, парным молоком и полентой. Рука Луиджии казалась крылышком раненой птицы в холодных и нервных руках Саулины.

— Я рада, что ты приехала, — проговорила Луиджия.

Присутствие Саулины и вправду придавало ей сил.

— Смотрите, ей уже лучше, — сказал Амброзио Виола священнику, продолжавшему хранить молчание.

— Я буду с вами, пока вы не поправитесь, — произнесла Саулина.

Луиджия покачала головой

— Зажги лампу, — попросила она. — Хочу рассмотреть тебя получше. От тебя хорошо пахнет… Пахнет здоровьем.

Появилась Гита с сальной свечкой, приберегаемой для торжественных случаев, и зажгла ее. Отец и братья продолжали стоять молча.

— В этих сумках подарки для всех вас, — Саулина указала на свой багаж. — Возьмите их и уйдите отсюда. Я хочу побыть наедине со своей матерью.