— А эта девчонка за словом в карман не лезет, — вмешалась женщина-гренадер и протянула руку к девочке.

Та, как всегда, дичась незнакомых, метнулась в сторону.

— Не трогайте меня! — взвизгнула она.

— Да что за бес в тебя вселился? — удивилась великанша.

У нее уже руки чесались надавать оплеух дерзкой девчонке.

— Она просто испугана, — вступилась Джузеппина. — Не бойся, — шепнула она Саулине, — это Джаннетта, моя камеристка. Отныне она будет заботиться о тебе, как и обо мне.

Услыхав свое звание, Джаннетта вся раздулась от гордости, будто на нее надели королевскую мантию: не каждой дано стать камеристкой великой Джузеппины Грассини.

Из конюшни тем временем вышли дворовые слуги и принялись помогать кучеру распрягать лошадей.

— Идем, — позвала Джаннетта, — мы с тобой подружимся.

Саулина не оттолкнула протянутую руку, но последовала за камеристкой неохотно, ее приходилось чуть ли не тащить силой. Она смотрела назад, не отрывая взгляда от шедшей следом Джузеппины.

Свободной рукой Джаннетта, одетая в длинное темно-синее платье, то и дело поправляла кокетливый белый фартучек, обшитый кружевом, и белый накрахмаленный чепчик, обрамлявший ее круглое багровое лицо.

— А почему мы остановились в гостинице? — спросила девочка, упираясь.

— Все путешественники останавливаются в гостинице, чтобы немного отдохнуть и привести себя в порядок перед въездом в Милан, — объяснила Джузеппина.

— Все? — удивилась Саулина.

— Все те, кто может себе это позволить, — уточнила певица. — То есть те, кто может за это заплатить.

— Ишь сколько вопросов задает эта девчонка! — возмутилась служанка.

— Успокойся, Джаннетта, — приказала синьора Джузеппина, увидев, что Саулина покачнулась от энергичного тычка. — С детьми нужно иметь терпение.

— Как скажете, — сухо кивнула служанка, в глубине души не сомневаясь, что ей-то уж известен верный рецепт приведения в чувство брыкающейся дикарки.

В вестибюле гостиницы царила приятная прохлада. Охватив взглядом просторное помещение, Саулина мигом позабыла о камеристке, к которой с первого взгляда почувствовала неприязнь. Не обращая больше внимания на назойливую гренадершу, она разглядывала малейшие подробности обстановки. Стены и потолок были украшены лепниной и расписаны фресками. Никогда в жизни ей не приходилось видеть таких ярких красок, но вот разбросанные по стенам обнаженные тела — мужские и женские, гибкие и упругие, летящие и кувыркающиеся в самых немыслимых позах — почему-то показались странно знакомыми. Всего несколько миль дороги отделяло ее от прежней жизни, но вокруг все уже изменилось до неузнаваемости, но время решать, была ли то перемена к лучшему или к худшему, еще не настало. Да, только время могло дать ответ на этот вопрос, а пока Саулина с любопытством оглядывалась по сторонам.

Из соседней комнаты вышла молодая, приятного вида женщина, еще не подчинившаяся новой моде, которая требовала очень открытых платьев с высокой талией. На ней был наряд, сшитый по старинке. Единственная дань новым веяниям — красная ленточка на шее, символ революции, напоминание о потоках крови, пролитой на гильотине.

— Добро пожаловать, синьора Грассини, — сказала женщина, гостеприимно улыбаясь.

В руках она держала начищенный до зеркального блеска поднос, на котором стояли две бутылки: одна со свежей водой, другая со сладкой наливкой.

— Спасибо на добром слове, синьора Эмма, — ответила Джузеппина.

— Я уже наслышана о нападении.

— Все закончилось благополучно, — отмахнулась Джузеппина.

— Мы-то думали, разбойники разбегутся перед силой французского оружия, но оказывается…

— Разбойников сам черт не разгонит, — вставила Джаннетта.

— Не желаете немного подкрепиться? — спросила та, которую назвали Эммой, вспомнив о своих обязанностях хозяйки, но продолжая тем временем подозрительно коситься на Саулину, чье жалкое одеяние особенно бросалось в глаза рядом с великолепным нарядом ее благодетельницы.

— Благодарю вас, синьора Эмма, — улыбнулась Джузеппина.

— Рада служить, — почтительно поклонилась Эмма и опустила поднос на стоявший в сторонке стол.

Эта демонстрация хороших манер, к которым Саулина не привыкла, заставила ее с тоской вспомнить о простоте нравов, царившей в Корте-Реджине.

— Рада служить, — повторила девочка, в точности передразнив поклон хозяйки.

— Никогда больше так не делай, — упрекнула ее Джузеппина, с трудом удержавшись от улыбки.

Эмма сделала вид, что ничего не произошло. Разливая напитки, она спросила:

— Так это и есть та самая девочка?

— Да, это она и есть, — ответила Джузеппина. Себе она взяла только воду, но Саулине предложила воду с наливкой. — Попробуй, тебе понравится, — сказала она тихо.

Саулина смотрела на белые руки этих женщин и сравнивала их со своими — грязными и исцарапанными.

— Я не хочу, — она оттолкнула стакан, хотя на самом деле очень хотела попробовать.

Она отказывалась, потому что не хотела показывать свои руки.

— Попробуй, — принялась уговаривать ее певица, — не надо стесняться. Вот эта синьора — хозяйка гостиницы. С помощью Джаннетты она приготовила комнату, где мы с тобой немного отдохнем. Ты примешь ванну, вымоешься хорошенько, и тебе больше не придется стыдиться своих рук.

— Все равно я не хочу это пить, — упрямо повторила Саулина. Ей было досадно, что ее маневр разгадан.

— Ну как хочешь, — вздохнула певица. — Но если тебе от этого станет хоть чуточку легче, знай, что в твои годы я тоже не мыла рук. Мне это не нравилось. Лишь много позже я привыкла и поняла: чтобы пробиться в свет и сохранить определенное положение, надо соблюдать некоторые правила. В том числе и руки мыть.

«А душу запачкать», — подумала про себя Эмма, не одобрявшая тайных пороков великой Грассини и некоторых ее знакомств.

* * *

Саулина никогда раньше не видела такой большой, красивой, роскошно обставленной комнаты. В высоком, настежь открытом окне виднелось небо. По небу носились ласточки.

— Нравится? — спросила Джузеппина, наслаждаясь замешательством своей юной подопечной.

— Очень, — шепнула Саулина.

Резной потолок темного дерева, пол из обожженной глины, натертый до блеска, огромная кровать орехового дерева, утяжеленная парчовыми драпировками, — все это казалось ей чудом.

В середине комнаты стояла большая овальная ванна, наполненная горячей водой. Стенки ее были застелены простыней.

— Сейчас мы с Джаннеттой тебя искупаем, — сказала синьора Грассини.

— Ладно, — согласилась Саулина, сама удивляясь своей покладистости.

Все увиденное казалось ей необычным и пугающим. Правда, ее мать тоже, хотя и очень редко, зимними вечерами мыла ее горячей водой в небольшом корыте возле кухонного очага. А летом она, как и все, мылась только ключевой холодной водой, от которой кожа краснела и начинала гореть как ошпаренная.

Совершенно захваченная событиями последних часов, она впервые со времени отъезда из Корте-Реджины подумала о матери и о своей семье. Ей показалось, что она вспоминает о чем-то бесконечно далеком.

— Ты передумала? — спросила Джаннетта, увидев, что Саулина застыла в молчаливой задумчивости. — Не хочешь принимать ванну?

— Я всегда хочу мыться.

— В таком случае, — посоветовала Джузеппина, — давайте начнем, пока вода не остыла.

Саулина, конечно, сказала «да», но с чего же начать? Она вдруг остро затосковала по дому. Отец продал ее миланской певице за горсть монет. Мать на прощание поцеловала ее в лоб и прошептала:

— Хоть ты еще и маленькая, тебе хватит ума позаботиться о себе. Среди богатых есть и хорошие и плохие, но плохих больше. Они будут тебя держать, пока ты им служишь или их забавляешь, а потом выбросят, как старую тряпку. Риск велик, но разве здешняя жизнь лучше? Там есть хоть какая-то надежда на лучшее. Помни, тебя ждут не одни лишь розы. Но хуже, чем здесь, тебе там не будет. Старайся не терять головы. И ни к кому не привязывайся слишком сильно.

Вся деревня, включая священника, провожала Саулину. У нее не осталось никаких сожалений о людях и местах, которые она оставляла позади. Самое дорогое, что у нее было, — золотую табакерку, подаренную Наполеоном, Саулина увозила с собой.

— Дай-ка я тебе помогу, а то мы до завтра провозимся, — проворчала Джаннетта, пытаясь стянуть с девочки длинное, во многих местах заплатанное платье.

— Я сама себе помогу, — буркнула Саулина.

Грубое домотканое платье соскользнуло с ее узких, едва начинающих круглиться бедер, и она осталась голая и беззащитная: худенькая до болезненности, с чуть наметившейся грудью и светлыми сосками почти одного цвета с кожей. Под мышками и на лобке уже пробивались первые волоски, свидетельствовавшие о постепенном превращении девочки в женщину. Но пока почти ничего нельзя было разглядеть в этом невинном детском тельце, кроме слишком явных признаков постоянного недоедания.

— Бедная Саулина, — воскликнула певица, обнимая ее, — тебе надо лучше питаться! Белый хлеб, фрукты и многое другое. Тебе понравится, вот увидишь!

На самом деле при всей своей кажущейся хрупкости Саулина обладала недюжинной силой и выносливостью. Жизнь в нищете закалила ее, и сочувствие синьоры Грассини показалось ей неуместным. Саулине приходилось видеть, как дети и взрослые умирают от пеллагры, страшной болезни, косящей бедняков. Мать научила ее отыскивать в лесу ягоды и съедобные плоды, так еще можно было надеяться не заболеть. Многие дети умерли, но Саулина оказалась среди тех, кому повезло: она прошла жестокий отбор и выжила.

Погрузившись в теплую воду, Саулина закрыла глаза и отдалась ощущению доселе неведомого блаженства.