Корделия Биддл - Ветер перемен

Юджинии не хотелось думать о днях, проведенных в кетито, когда они с Джеймсом и девочками жили, как она считает, настоящей счастливой семейной жизнью, но что было, то было. Юджиния гнала прочь эти воспоминания.

«С глаз долой, из сердца вон, – сказала она себе. – Задержка в прошлом только затрудняет настоящее. Кроме того, я не должна забывать, что я очень счастливая женщина, нужно считаться с тем, в чем мне повезло. Я сидела в кетито, сходила с ума по Полю, а он вернулся без единой царапины. Только подумать, сколько ненужной суеты я создала! Сколько ненужных хлопот причинила людям!

А девочки, – продолжала она считать свои удачи, – как они расцвели. Да у меня совершенно замечательная жизнь. «Если бы желания были лошадьми, нищие не ходили бы пешком». Помни, что говорила бабушка».

Юджиния надела пеньюар и принялась расчесывать волосы. Сто движений, приказала она себе, и подняла повыше руку. После падения ею было больно двигать. «Хорошенькая вышла бы из меня сейчас партнерша на танцах», – подумалось ей, но она тут же поругала себя за легкомыслие.

«Когда плавание завершится, я отправлюсь в Филадельфию. Буду тем, кем и должна быть, – женой, матерью, женщиной, занимающей известное место в мире, и от всего этого не откажусь. Ни за что на свете. Дети для меня на первом месте. Если я это забуду, то превращусь в пыль на улице».

«А как же Джеймс?» – внутренний голос прозвучал пугающе, как стон из соседней комнаты. Юджиния положила щетку. Она расставляла и перекладывала с места на место щетку, гребень, зеркало, крючки для ботинок, рожок для обуви и коробочку с булавками, пока не заболели глаза и пока не перестала видеть все эти предметы, а увидела вместо этого свою спальню в гостинице в Порт-Саиде, лазурно-голубые стены, бьющее сквозь жалюзи солнце. Оно перемешивает голубое с полосками света, и кажется, что отливает слитки чистого золота. Она не одна в постели, ничто в мире ее не тревожит.

«Альседо» вышел из порта Килиндини и взял курс на северо-восток, двигаясь по прямой линии через Индийский океан – последнее большое водное пространство – до тех пор, пока Селатс-Кунда и Каримата не откроют ему проход в Южно-Китайское море и корабль не проследует на Борнео и в лежащие за ним страны.

Для Джорджа «лежащие за ним страны» были Корея, Япония, Россия и Китай. Он серьезно подумывал сделать остановку в Порт-Артуре, принять у себя на «Альседо» царя Николая, затем посетить Шанхай и обнесенный стенами императорский город в Пекине. По слухам, самая старая в мире сосна найдена на острове вблизи Японии, и говорят, что все еще можно увидеть, как кули[43] путешествуют через весь Китай, как скот, набитые в товарные вагоны.

Такие вот туристские наблюдения, события, сценки очень оживляют рассказы за стаканом виски у домашнего огонька, придают им весомости и аромат реальности, и Джордж занес их в свой блокнот как «возможные экскурсии», присовокупив к ним выписки из разных авторов и натуралистов, как перед этим предварительно составил подробнейший и глубоко продуманный список всех тех африканских животных, которых ему нужно будет «взять». «Путешествие, – говорил он себе, – это есть непременно достижение определенных целей и решение определенных задач».

На Борнео водится орангутанг, или майа, как зовут его туземцы; два вида носорогов; медовый медведь, но никаких тигров, свинья бабируса и пландок – такой маленький олень, что кажется маленьким по сравнению с зайцем. Там встречается рыба, которая ходит по земле, и обезьяна с длинным красным человеческим носом, которую местные жители прозвали «голландцем». Все эти существа были описаны у Джорджа под заголовком «Виды, которые нельзя пропустить». После того как завершится этот обязательный эпизодик с Брауном, Махометом Сехом и Айвардами, Джордж намеревался устроить себе грандиозный праздник.

Он уже все продумал: флотилия сампанов растекается по многочисленным протокам в джунглях, между деревьями просматриваются прячущиеся за ними охотники за черепами, пронзительно скрипят попугаи ара, на верхних этажах джунглей благородным синим кобальтом мелькнет зимородок. Он закажет местным мастерам сделать большую бамбуковую клетку, а потом туземцы наловят столько зимородков, сколько поместится в клетке.

И тогда по возвращении домой Джордж сможет блеснуть в Филадельфийском клубе или «Юнион-Лиг», лениво бросив: «Ах да, альседы. Я их немного наловил на Борнео. Редкая штука, намучились с ними, только четыре выжили, трудно переносят путешествие, но, должен нам сказать, красоты необыкновенной, синие-синие, как небо над Биллитоном. Просто не мог допустить, чтобы мой корабль вернулся без этих красоток».

Джордж уже продумал эту сцену. Конечно, сначала придется заниматься не совсем приятным делом – подавить мятеж в Сараваке. Потом разобраться, что к чему, и расставить все по местам. Не всегда получается, как планируешь. Даже когда у тебя за спиной сам великий Турок.

Но репетировать все эти сцены он не удосужился, «Все будет проделано молниеносно, – уверил он себя, – а потом, как после вырванного зуба, боль пройдет, и жизнь пойдет своим чередом. Можно будет заняться приятными, важными делами: собирать анекдоты и коллекционировать призы».

Поднявшись в рулевую рубку, когда Момбаса и остальная, почти уже забытая, Африка превратились в темную полоску на горизонте, потом в пятнышко и, наконец, в дымку, Джордж приказал капитану Косби поднять дополнительные паруса.

– Пойдем эти девятьсот миль до Сейшелов под паром и парусами. Там возьмем уголь на военно-морской базе перед переходом до Борнео.

«А потом уже почти все», – подумал Джордж. – Мы почти дома».

Лэнир Айвард считал эту даякскую поговорку нелепой. Это у них в голове шумит туак, считал он, домашнее вино, которое они дуют из бамбуковых чашек. За все годы, проведенные на Борнео, он так и не понял, что означают эти слова, – одобрение или осуждение. Число голов, развешанных на стропилах дома, свидетельствует о храбрости и подвигах, совершенных живущими в нем. С этим все ясно. Но превозносить девицу за похотливость казалось ему, по меньшей мере, неразумным.

Это, а также поощрение девушек на выданье спать с любым мужчиной по своему выбору. Священный образ должен очень мало значить, решил Лэнир, наблюдая за тем, как нос его большой лодки прау резал вспухающие прибрежные воды. Корни мангровых деревьев высовывались из болотной тины и казались неуклюжими, с вывернутыми внутрь коленками цапли или длинными жилистыми ногами со вздувшимися икрами учителя танцев, который мучился с Лэниром в английской частной школе. У этого человека дурно пахло изо рта и к тому же были серовато-зеленые зубы. Лэниру вовек не забыть его.

Лэнир Айвард смотрел на мутные воды и думал, как бы заставить гребца шевелиться, чтобы лодка шла побыстрее. Конечно, ему дали самую медленную прау, подумал он. И это вполне понятно, его, наследного принца, хотели унизить и заставить проглотить унижение, как и все остальное. Не взяв свою официальную яхту, он дал людям в Пангалонг-Джетти, пристани в Кучинге, свежий повод посудачить и вместе с тем предоставил им случай выразить ему свое презрение. Лэниру хотелось заорать на гребцов, затопать ногами, но это очень утомительно. Пусть лучше все будет так, как есть, решил он, лучше посижу в тенечке, а эти недочеловеки пусть гребут себе, как могут.

Был бы здесь Синен, другое дело, пытался успокоить себя Лэнир, он бы мог приказать им двигаться быстрее. Он мог бы пригрозить, что его высочество снесет им головы, если они не поторопятся. Но Синена не было, он остался дома в Айвартауне и, наверное, крепко спал.

Лэнир Айвард вернулся к своим размышлениям о браке. Браке в Англии, браке между малайцами, китайцами, даяками. Здесь девушки в длинных домах, по крайней мере, имели право сказать «нет». Достаточно сослаться на плохой сон – это считалось предзнаменованием грядущей беды. Накрахмаленные, затянутые в корсеты женщины в Лондоне не имели возможности так легко выйти из положения.

«Но ведь то же самое происходит и в отношении мужчин, – подумал Лэнир, возвращаясь к своей любимой теме. – Вообразите, только на минуту вообразите себе, что вы обнаруживаете, как женщина, с которой вы связали свою жизнь на веки вечные, стаскивает с головы золотисто-каштановые волосы и бросает их небрежно на стул, что талия ее далека от осиной, наконец, что на теле у нее больше волос, чем на пошедшей кругом голове обманутого мужа.

Нет, Синен не мог поехать со мной сегодня, – решил Лэнир, заставив мысли вернуться к своим сегодняшним тревогам. – Я не могу рисковать, чтобы его увидел Махомет Сех. Я не могу рисковать, чтобы он узнал, куда я отправляюсь. Эти пираты, эти баджуйя, эти перемпаки – настоящие сорвиголовы. И все мятежники такие. Когда они совершают набег на города Кудат или Маруда-бей, они оставляют всех китайских лавочников изуродованными, если не забитыми до смерти. Я не могу допустить, чтобы такие люди видели моего Синена».

– Махомет Салех. Мат Салех. Мохаммед Сех. Как я тебя называю? В этих малайских именах никак не разберешься, – брюзгливо пробормотал Лэнир Айвард, поворочав шеей и протерев ее носовым платком, от которого еще пахло одеколоном. – Ну и жара же сегодня! И какого только черта согласился я встретиться с Махометом Сехом? На берегу настоящий ад. Я уже буквально сварился заживо.

Мятежник только хмыкнул в ответ. Он внимательно вглядывался в густые листья саговых пальм, чтобы убедиться, что его люди хорошо спрятали прау, на которой приплыл раджа-мада. Эта бухточка хорошо закрыта от остального побережья Саравака, но все-таки осторожность не помешает. И нужно же, такое большое прау для одного человека. Если раджа-мада так беспокоится о сохранении тайны, он должен был бы выбрать лодку поменьше, а не самую большую, какая есть на пристани Пангалонг-Джетти.