– Как там говорят о детях, Огден? – спросил Турок. Надеюсь, ты не станешь повторять избитых слов о том, что яблоки не далеко от яблони падают…

Он закончил инструктаж и вернулся к прерванному разговору, поведя ту легкую беседу, которая позволяла ему вращаться в светских кругах Ньюпорта, Филадельфии и в сельской местности Пенсильвании. Обо всем и ни о чем. Джентльмен никогда на признается, что он чувствует на самом деле. Даже среди людей, которым доверяет.

– Ну, по крайней мере, мальчик нашел себе хорошую пару в Юджинии, – продолжал Турок с улыбкой, которую можно было принять и за выражение недовольства, и за выражение гордости. – Едва ли не единственная вещь, которую он сумел сделать нормально. Эти старые семьи бывают крепким орешком, даже когда бедны, как церковные крысы… Они не вступают в браки из-за денег, по крайней мере, им хочется, чтобы им в этом верили. Они утверждают, что не могут быть неразборчивыми. И среди них Пейны – хуже всех…

Турок рассмеялся собственной шутке. Бекман не поддержал хозяина. Достаточно было наклонить голову. Или чуть заметно улыбнуться в знак признания за Турком превосходства, признания его безусловной разумности.

– Но ведь он заполучил ее, когда она была молода и впечатлительна… Лучшее время для женщин, скажу я вам. Нет, не так, вернее, Огден, единственное время.

Турок опять захохотал, а Бекман раздвинул занавески – как раз вовремя, чтобы увидеть, как подъехал автомобиль с Джорджем, Юджинией и всем семейством. Темно-зеленый «даймлер», один из трех автомобилей ручной работы в Ньюпорте (единственном месте в стране, которое в состоянии позволить себе подобную новомодную роскошь), врезался в толпу стюардов, и вокруг купленных в последнюю минуту пакетов, собранных этой ночью ящиков, подхваченных мимоходом игрушек и четырех новых коробок для шляп из магазина мисс Геде поднялась невероятная суматоха. Из машины в ожидающие руки летели всевозможные предметы, и Бекман не сразу разглядел в куче пожиток самого Джорджа.

Выйдя из машины, младший сын Турка прикрыл рукой глаза от солнца и затем повернулся посмотреть на свое судно. На лице у него отразилась такая радость, будто он впервые увидел эту удивительную штуку. В свои сорок два года Джордж Экстельм сохранил почти мальчишескую живость и задор, и щеки у него были, как два румяных яблочка. Схватившись за козырек расшитой золотом фуражки, он лихо заломил ее набок и пригладил выскочившие из-под нее волосы. Бекману захотелось расхохотаться.

«Подходящий наряд, – подумал Бекман. – Такой моряцкий, будто адмирал прибыл делать смотр своему флоту. До чего же не похожи отец и сын, несмотря на близкое внешнее сходство, – то, что делает одного настоящей лисицей, другого превращает в полевую мышь. Трое старших сыновей не такие уж слабаки, но до отца им далеко, это верно. С отцом они никогда не сравняются, но их не назовешь жалкими губошлепами, как мастера Джорджа. Но что поделать, он же младшенький. Младшенький с новой игрушкой».

– Приехал ваш сын, – единственное, что сказал Бекман, наблюдая за сценой внизу на причале.

Юджиния вышла из машины вслед за мужем. Она была во всем белом, и стоило ей сойти с подножки автомобиля, как ветер тут же обратил на нее внимание и поднял вокруг нее вихрь полотна, кружев и тюля. Длинная юбка обвилась вокруг ног, а светлая вуаль на шляпке вокруг лица, как капризное облачко. По-видимому, она смеялась, хотя Бекман не слышал ни слова. Ее юбка слегка приподнялась, и он увидел носочки белых туфелек – туфелек, никогда еще не ступавших на мостовую. Потом Юджиния повернулась к яхте мужа, и на какое-то мгновение они оказались друг против друга – Юджиния, улыбаясь, задрала голову и смотрела на корабль, а «Альседо», стараясь не покачиваться на волнах, удерживал свою тень там, где она падала.

Затем к матери подошли две девочки с Полем, младшим братом, единственным сыном Юджинии. Одетый в белую матроску, малыш был почти не виден рядом со старшими сестрами. Он стеснялся своего наряда, ему не нравилось, что он так сильно подходит надушенным шелковым чулочкам, кружевным туфелькам и зонтикам от солнца, и он, не переставая, вертелся, испуганно взирая на пристань и пытаясь вырваться из-под опеки.

Лиззи, старшая сестра, с негодованием подростка состроила недовольную гримасу, показывая, что не имеет ничего общего с этими детьми, а в это время Джинкс, средняя сестра, незаметно двинула братца локтем, что уж совсем не годится для леди.

Юджиния покачала головой и, снова засмеявшись, принялась застегивать пуговки на перчатках. Когда она вывернула кисть сначала одной, потом другой руки, Бекман увидел голубоватую кожу ее запястий.

Затем Юджиния заботливым материнским жестом разгладила волосы на головке Поля и, нагнувшись, обняла сразу всех трех детей. Ничто не омрачало ее безмятежного, полного надежд лица.

Бекман отпустил занавески, и они опять закрыли окно. Он не шевельнулся.

– Юджиния с детьми тоже здесь, – сообщил он.

Что-то необычное в его тоне обратило внимание Турка, и он взглянул на Бекмана, чтобы увидеть, в чем дело. «У этого человека, оказывается, все-таки есть чувства, – отметил он про себя. – В этом мире никогда не перестаешь удивляться».

Бекман уже не видел, как семейство направилось к кораблю. Первым шел Джордж, кивая на ходу стюардам и матросам, выстроившимся на палубе. Его раздувало от сознания собственной важности и гордости.

– Прекрасный день для выхода в море, – повторял он как заведенный, и даже раз-другой попытался изобразить морское приветствие. Потом он решил, что более подходящей позой для современного яхтсмена будет засунуть руку в карман тужурки, а другой ритмично помахивать сбоку. Но только он начал, как подошла Юджиния и подхватила его под руку, так что пришлось спешно перестраиваться и теперь играть роль доброго супруга и семьянина.

– Мы чудесно проведем время, правда, Джордж? – прошептала она. – Я хочу сказать, никого больше. Только наша семья и все. Не будем ни от кого зависеть. Никаких дел. Никаких повелений из Линден-Лоджа…

«Никакого Огдена Бекмана», – чуть было не сказала Юджиния, но вовремя остановилась. Когда Джордж захочет, он может ничего не видеть и не слышать. Если отец что-то решил, Джордж ни за что не задавал вопросов.

– Конечно, конечно, дорогая, – неловко промямлил Джордж и так же неловко похлопал ее по руке.

Юджиния сделала вид, что ничего не заметила. Вместо этого она повернулась к нему и как можно радостнее улыбнулась.

– Только подумай, – проговорила она, – это же первый раз… Я имею в виду, это же первый раз, когда мы одни, совсем одни, Джордж!.. Ты и я, и дети… Знаешь, я вчера так разволновалась, что совсем не могла заснуть ночью. Мне кажется, я слышала, как часы били каждый час. Я уже собиралась прибежать к тебе…

При этих словах Юджиния рассмеялась и сжала руку мужа.

– А потом перед самым рассветом раскричались чайки, и мне подумалось, что этот звук я теперь буду слышать каждое утро. Я буду просыпаться под шелест волн и песни чаек. Знаешь, Джордж, я почувствовала себя такой счастливой, что захотелось плакать!

– Вовсе не обязательно плакать, отмечая радостное событие, моя дорогая, – ответил Джордж. Он стеснялся руки жены, обвившей его руку, это наверняка выглядело неприлично и попахивало мещанством. Уж слишком интимно.

– Где же мой Поль? Где же мой маленький Поль?

Оба – и Юджиния, и Джордж – вздрогнули, услышав этот крик, и повернулись к сходням, по которым стремглав сбегала Прю с развевающимися на ветерке медно-красными волосами и тесемками от передника.

– Где же мой лучший на свете мальчик? Где же мои две любимицы?

Угомонить Прю было выше человеческих сил, у нее почти совсем развязался чепчик, который носят все няни, и, по непонятным причинам не падая, плясал на копне волос, а ее ирландская физиономия искрилась неуемным восторгом.

– Одет, ну, совсем как матрос! Да я бы и не узнала вас, мастер Поль! Честное слово, не узнала бы. Я подумала, что это какой-то щеголь-моряк!

Юношеская жизнерадостность Прю заразительно подействовала на всех, находившихся на причале. На минуту растаяла даже непоколебимая чопорность Джорджа.

– И больше никаких немецких бонн! Ну, разве мы не самые счастливые?

Юджиния так близко прильнула к уху мужа, что он чувствовал ее дыхание. Теплое, влажное, пахнущее земляникой со сливками.

Джордж собрался было ответить, что отобранные его отцом для дома на Честнат-стрит гувернантки были превосходными женщинами. Затем он хотел высказать жене недовольство по поводу ее неблагодарности за такую щедрость, а потом напомнить ей, что, поскольку он сам имеет непосредственное германское происхождение, ее отношение к немкам, по меньшей мере, непонятно. И, наконец, Джордж готовился прочитать лекцию о пользе строгого воспитания в противовес сомнительным заботам необразованной девушки-ирландки, но тут поток его мыслей оборвал Поль:

– Ты только погляди на этот дурацкий костюмчик, Прю! Мама прямо силком надела его на меня!

– Поль! – Голос Джорджа прозвучал грубо и слишком громко. – Все, достаточно.

Однако унять собравшихся ему удалось только на короткое мгновение. Настроение у них все равно оставалось прекрасным, потому что мир был замечательным местом. На замечание Джорджа никто не обратил серьезного внимания. Лиззи и Джинкс с визгом носились по причалу, радуясь приезду Прю, кораблю, всему этому чудесному дню, и Лиззи моментально забыла, что ей тринадцать, что она почти леди, и с удовольствием тянула за собой нераскрытый зонтик, чтобы он стучал по настилу, как по забору из штакетника.

– Прю, нам разрешат быть па приеме! Так сказала мама. И мне разрешат попробовать шампанского. Ну, что ты скажешь?!

Джордж одарил жену гневным взглядом.

– Только попробовать, Джордж, – умоляющим, голосом проговорила она. – Ведь Лизабет тринадцать лет, и она почти с меня ростом. Ей пора привыкать к светской жизни. – «Не так нужно говорить, – сразу поняла она, – это очень похоже на укор». Она постаралась не вспоминать старое и замять сказанное. – Ради праздника, дорогой, не больше… Ну чуть-чуть, самую малость… Просто так, для интереса…