Стараясь не повышать голоса и оставаться понимающей его мудрой матерью, Юджиния проговорила:

– Да, дорогой, я знаю. Но у папы так много дел сейчас. Ты не должен…

Она заколебалась, не будучи уверенной, что сказать дальше или что, собственно, не должен делать Поль. «Почему я прикрываю этого человека? Зачем мы притворяемся?» Но эти слова были похоронены так же быстро, как появились.

– Ты не должен беспокоить лейтенанта Брауна, Поль. Его назначили на наш корабль очень важные люди, и я уверена, что ему нужно делать свою работу.

Ей показалось, что она нашла выход из положения и все очень хорошо объяснила. Юджиния была довольна. Она снова обратила все свое внимание на платье.

– О, Олив, как чудесно! Вы обе самые изобретательные леди, каких я знаю. Теперь я определенно буду царицей бала.

– Да ему вообще нечего делать мама! – не отступал Поль. – Он просто сидит и смотрит на эти ящики. Ну, на те, с папиными машинами. Какая же это важная работа? Смотреть на ящики! И он любит рассказывать нам истории. Где только он ни был! Он знает много такого, что папа…

Не будь таким назойливым, Поль! – громко и резко прервала его Юджиния, несмотря на присутствие Олив и Прю и неукоснительно соблюдаемое правило никогда не выяснять отношений при слугах. Ты же знаешь, мы с папой собираемся на очень важный прием сегодня вечером. Давай обсудим этот вопрос в другой…

– Ты не понимаешь, мама! – вспыхнул Поль. – Только потому, что я…

– Поль! – Юджиния резко повернулась, выдернув подол платья из рук опешившей Олив, но сумела удержать вырывавшуюся тираду на самом кончике языка. «Что я делаю? – подумала она. – Какое это имеет значение?»

Она стала говорить снова, неторопливо, тщательно выбирая слова. Этот голос настораживал детей. Когда мама говорит таким тоном, то лучше не устраивать препирательства, думать, что ты делаешь, потому что мама по-настоящему вышла из себя.

– Папа просил тебя не ходить к лейтенанту Брауну. Я уверена, ты будешь послушным мальчиком и послушаешься папу.

Юджиния повернулась обратно к Олив и Прю. У нее дрожали руки, она задыхалась, ей показалось, что она взбегает на гору. Вокруг ни деревьев, ни кустарников, ни птиц, озимая пшеница пожухла, над головой серо-свинцовое небо. Она бежит, спотыкается, почти падает. Поразительно, как ей хочется добежать до вершины.

– А почему бы не попробовать приколоть этот бриллиантовый браслет на рюши? – предложила она Прю, и на этом все закончилось.

Поль видел, какие самодовольные физиономии у сестер. Спрятавшись за спину матери, он показал этим несчастным трусихам язык, но они только переглянулись, покачали головами, по-женски изобразили ужас и снова принялись играть в гранд-дам. Джинкс вытащила из материнской шкатулки браслет, а Лиззи попробовала еще одни духи. Поль оказался забытым, уничтоженным, низведенным до положения нижайшего из нижайших.

«Глупые девчонки», – думал Поль. Ему хотелось подбежать к ним и дернуть за волосы. Это бы их проучило. Они всегда берут над ним верх, перевирают его слова, выставляют ребенком. Это же несправедливо!

Ну ладно, он им покажет. Если понадобится, он проберется в трюм… Он сделается… Как это называется? Вчера Прю читала… сорвиголова… Он будет сорвиголовой! Поль уставился в пол, страдая, но радуясь своей мечте, а подготовка к балу шла своим чередом.


Дети собрались у поручней как раз в тот момент, когда стало заходить солнце. Внизу на причале их родители, кузен Уитни, супруги Дюплесси, лейтенант Браун и мистер Бекман готовились к отъезду на губернаторский бал. Их ждали два экипажа: кабриолет для двух почетных гостей и запряженная четверкой лошадей коляска для остальных. Лошади били блестящими копытами в деревянный настил причала. Этот звук приятно напоминал детям о конюшнях у них дома. Одна лошадь заржала и звякнула уздой, потом другая фыркнула и дернула кабриолет. Кожаная упряжь скрипнула, и это внезапно напомнило о Рождестве в Линден-Лодже, о санных колокольчиках и катаниях в санях по снегу.

Когда мама с папой наконец устроились, бальное платье было укрыто пледом, а папин фрак аккуратно расправлен и цилиндр водружен на его голову, Лиззи сказала:

– Папа с мамой похожи на сказочных принца и принцессу.

Лиззи произнесла эти слова мечтательным голосом, совсем позабыв, что она светская дама.

– Это точно, – согласилась с ней Джинкс. Она положила подбородок на перила и наблюдала за красочным спектаклем. Перила были холодными и гладкими, как мороженое с крыжовником, и Джинкс захотелось персикового мороженого, которое делают дома на кухне, вспомнились кухня, насос, соль на полке и котенок, который однажды упал в остатки молока.

– Вот вырасту, и у меня будет револьвер, и я буду, как лейтенант Браун, – заявил Поль. Он не забыл, как жестоко обошлись с ним сестры, его не купишь льстивыми уговорами. Волшебные принцессы! Дуры! – И у меня будет военная форма.

– Тише ты, Поль, ты опять накликаешь беду на наши головы, – сердито остановила его Лиззи, и малыш замолчал, затаив обиду и придумывая страшную месть, но потом заметил, как на причале что-то блеснуло, и ему в голову пришла мысль, что это горшки с золотом. Они были запрятаны под заплесневелой дубовой доской, и он, Поль, найдет их. И никому не даст. Даже никому не расскажет!

Сразу была забыта ничтожность его сестер, и он спокойно стоял рядом с ними. Дети смотрели, как за горами багровело небо, как все темнее и темнее становились горы, пока не стали чернее туши и бесформенными, как уголь, – они стали похожи на мрачный-премрачный лес на фоне огненного неба.


Губернаторский бал в честь мистера и миссис Экстельм был великолепен. Если только возможно переплюнуть новых богатеев из Филадельфии, Нью-Йорка или Ньюпорта, бал на острове Мадейра, который был дан 10 августа 1903 года, сделал это. Можно было подумать, что эта зеленая точечка, лежащая невдалеке от берегов Португалии, решила организовать соревнование и произвести впечатление на своих новых и более состоятельных родственников прежним богатством и историей.

«Глупо, – вещали потускневшие величественные здания. – Глупо ведете себя, выскочки. Не просчитайтесь. В один день мира не завоюешь. Вы должны учиться на нашем примере». Залитые светом широко распахнутые двери и окна скрипели и пели на все голоса, пока вельможный остров, чиновники, иностранная аристократия и торговые представители выходили из вереницы блестящих экипажей. Со стороны покрытого гравием подъезда и усыпанных галькой дорожек комнаты звучали, как матроны, сплетничающие, прикрывшись веером. Громче раздавалась музыка, танцевальные мелодии разносились все дальше, но настойчивый говор матрон брал свое.

В главном здании бальный зал был задрапирован тяжелыми гирляндами зелени с вплетенными в нее розами. Некоторые розы были еще в бутонах, другие распустились и сделались круглыми, и их изобилие, приумножалось повторением на бесконечном ряду серебряных кубков, бокалов, хрустальной в серебре посуде, канделябрах, кувшинах с глубокой резьбой по хрусталю. Серебро и позолота, серебро и золото, свет свечей и цветы, цветы, цветы. Красные и розоватые, оранжевые и лимонно-желтые, и все вообразимые цвета зелени: оливково-зеленая, лесная зелень, бледная, как выпавший снег, зелень. Буйные цвета поднимались до самых стропил потолка, устремлялись к вырезанным на них богам и богиням, разметавшимся по верху в самом фантастическом беспорядке, а потом спускались вниз, проникая во все щели всех гостеприимно открытых дверей под арками.

Слышались виолончели и скрипки, а откуда-то изнутри – мандолина. Тут и там нависали балдахины из пальмовых и фиговых ветвей, стояли лампы с бархатными и перламутровыми абажурами, фонари с увеличительными стеклами в рамках, строгих, как церковные шпили. Вся стена одной комнаты была сплошные зеркала. И комната повторялась во все стороны сто, тысячу раз: кружева, атлас, тафта, тюль; розовато-лиловые, светло-вишневые, светло-серо-зеленые и слоновой кости тона; алмазные булавки, причудливые серые жемчуга; напудренные щеки, напомаженные волосы и бессчетные слои налакированных кудрей. Можно было подумать, что сюда, в это место и в данный момент, собрались все мало-мальски имеющие значение в мире, чтобы потанцевать перед американцами.

– Какая красота! – пробормотала Юджиния. – Это так красиво!

Она сидела у столика рядом с танцевальной площадкой и посматривала на другую сторону комнаты – на своего кузена Уитни. Он был с семьей Джеффрисов, и хотя Юджиния видела, как он старался со всем вниманием слушать посла и согласно кивать, она понимала, что ее кузен хотел произвести впечатление на молодую леди Марину.

«А она красивая девушка», – отметила Юджиния. Во время прогулки в горы эта семья была так мила. Там-то все и началось по пути в деревню Чопина. Юджиния жалела, что не слышит их разговора. Посол говорил и качал головой, вид у него был задумчивый и серьезный, жена его наклонила голову в знак супружеской солидарности. Потом Уитни глупо, с какими-то стеклянными глазами улыбнулся и попытался незаметно посмотреть в сторону леди Марины, своей новоявленной любви. Юджиния закрыла глаза и стала слушать музыку.

«А что плохого в том, если у кузена появится на Мадейре романтическая привязанность? – подумала она. – Не такое уж плохое для него место, чтобы на этом остановиться. Во всяком случае, гораздо лучше, чем Филадельфия. «Единственное, что нас привязывает, – это отсутствие воображения» – кажется, так говорил Марк Аврелий, – внезапно вспомнила она латинские цитаты. Юджиния открыла глаза и уставилась на шандал. – Не может быть, чтобы я забыла эти «Размышления», – сказала она себе. – Я слышала их почти каждый день своей жизни.

«Либо ты останешься жить здесь…» Как это точно переводится?.. «Либо ты останешься жить здесь, в местах, к обычаям которых ты достаточно привык теперь, либо переберешься в другие места, что ты волен сделать по собственному выбору, либо ты умрешь…»