– Да, мэм, – повторил Генри, но не двинулся с места.

В голове у Юджинии вертелись десятки самых высокопарных фраз. «Послушайте, молодой человек, – представляла она себе свои слова, – я не позволю, чтобы вы неправильно вели себя с моей дочерью, я этого не потерплю, идите своей дорогой и не вздумайте попасться мне еще раз». «Боже, ведь я сделалась совсем, как бабушка, – кольнула Юджинию мысль. – Помешанная на правилах, матрона из Филадельфии». Такая трансформация потрясла ее.

К счастью, Лиззи спасла мать, не дав ей поставить их обоих в неловкое положение, что она обязательно сделала бы, произнеся положенные в таких случаях слова. Лиззи бросила из-за спины матери быстрый взгляд на Генри. Ее взгляд говорил: «Уходи. Пожалуйста. Со мной все в порядке. Пожалуйста». Генри не приходилось выбирать, он должен был подчиниться и ушел, понимая, что вслед ему смотрят и разглядывают и что с каждым его нескладным шагом он проигрывает во мнении. Он проклинал свои ботинки и брюки, особенно манжеты пиджака – они задирались вверх и все больше открывали костлявые запястья. Мать и дочь остались одни.

«Что я сделала не так? – спрашивала себя Юджиния. – Неужели Джордж прав? Я оказываю дурное влияние? Я пропустила момент, когда моя дочь выросла? Я слишком ушла в свои собственные мелочные заботы?» Юджиния задавала себе один за другим вопросы, но не находила ответа ни на один.

– Лиззи… дорогая… – проговорила наконец Юджиния, не зная, что сказать дальше. Но Лиззи и не дала ей говорить, сердито бросив:

– Не понимаю, почему у меня не может быть друзей.

– Но друзья, Лиззи… – Юджиния чуть было не добавила: «твоего круга», но вовремя спохватилась. Впрочем, в этом-то вся соль, разве не так? – решила Юджиния. От осознания этого Юджиния почувствовала себя отяжелевшей, старой и абсолютно одинокой.

«Эту мысль меня приучали пронести через всю мою жизнь, передать ее детям, – думала Юджиния. – Это то, что я запоминала с французским, искусствоведением и правилами хорошего тона: существуют люди, которых не выбирают в качестве друзей и в которых не следует влюбляться, и существуют границы, которые никогда нельзя переступать».

– Если бы мы были дома, у меня были бы друзья, – стояла на своем Лиззи. Прозвучавшая в словах дочери озлобленность застала Юджинию врасплох. У нее было такое чувство, будто ей нанесли неожиданный удар в грудь, будто в темном переулке на нее напал грабитель.

– Но ведь ты не дома, – ответила Юджиния таким же резким тоном.

Юджиния хотела сказать совершенно другое. Ей хотелось быть доброй, утешить, ей хотелось быть матерью, которая может положить руку на хрупкое плечо дочери и вывести ее на безопасную дорогу. Но нужные слова не находились, и ничего не оставалось, кроме как говорить чужими заезженными словами.

– Я ненавижу этот корабль, – внезапно захныкала Лиззи. – Меня тошнит от него. И я ненавижу занятия, которые вовсе не уроки, и учитель – не учитель, а кузен. Я ненавижу этих подлиз Джинкс и Поля. И я никогда не могу поговорить с тобой. Мы всегда должны быть послушными и носить эту дурацкую одежду, и смотреть, как таскает свое брюхо эта старая жирная курица миссис Дюплесси. Папа везет нас в какое-то совершенно ужасное место и я не знаю, зачем…

Лиззи готова была продолжать и продолжать, но мать остановила ее словами, сами собой слетевшими с ее языка.

– Ты девочка, Лиззи, – и поскольку ты женщина, то приходится делать, что тебе скажут. Ты меня понимаешь?

Юджиния проговорила эти слова каким-то чужим, несвойственным ей голосом, как будто говорила вовсе не она, а кто-то другой.

– Ты никогда не жалуешься. Никогда не болеешь. Никогда не устаешь…

Юджиния совершенно забыла про Лиззи, она уговаривала саму себя.

– Ты никогда не отказываешься, – она не могла остановиться. – Никогда не отступаешь…

Лиззи с удивлением смотрела на мать – не понятно, о чем она говорит.

– Так это же ты, мама! – наконец удалось вставить ей. – Это же ты! Вовсе не я.


Джордж сидел в своем кабинете и наливал в стакан виски с содовой. За последнее время он, по-видимому, был способен только на это. Он страшно нервничал и трусил. Корабль упорно шел своим курсом, с каждым днем Борнео становился все ближе.

– Скоро мы будем недалеко от Суматры и Селат-Сунда, – громко произнес Джордж и тут же постарался выбросить эти названия из головы. – Скоро мы пройдем маяк в Танджонг-Дату… Скоро увидим Саравак…

Джордж не слышал, как Юджиния постучала в дверь, и не слышал, как она вошла. В этот момент все его внимание переключилось с проблем, которые ему угрожали, на графин, который он держал в руках и недоверчиво разглядывал. Он старался сопоставить трудности, вытекающие из желания плеснуть в стакан еще виски, с суровой необходимостью поставить графин на место.

– Джордж! – позвала его от двери Юджиния. Не последовало никакой реакции.

– Джордж, – повторила она. Джордж медленно повернулся к ней.

– А, я не слышал твоего стука, моя дорогая. После сосредоточенного общения с графином в такую жару он походил на лягушку, слишком долго находившуюся на солнце.

– Я постучала два раза, – с вызовом ответила Юджиния. – Потом вошла.

– А, – сказал Джордж. Он произнес это с той же серьезностью, с какой разглядывал графин. – Вошла…

– Мне нужно поговорить с тобой, Джордж, – не отступала Юджиния. Она села в кресло, сложила руки на коленях и пристально посмотрела на мужа.

Джордж замигал, неуверенно улыбнулся и решил поставить на стол и графин, и стакан.

– Чем могу служить тебе, моя дорогая? Ты чем-то недовольна? Штормит? А разве шеф не дает?..

– Джордж! – Юджиния наклонилась вперед, до боли сцепив пальцы. – Что мы делаем? Куда идем?

– Делаем?.. – стараясь правильно произнести каждый звук, проговорил Джордж.

– Делаем. Идем. Это одно и то же, – оборвала его Юджиния, и губы сложились в жесткую линию.

– Что значит куда? Мы на пути к Борнео, моя дорогая. Вот куда мы идем. – На момент у Джорджа закружилась голова, и он замолчал, пока это не прошло. «Несколько перебрал для опохмелки, – сказал он себе. – Или, наоборот, не добрал». Мысль показалась ему очень остроумный, ею можно было бы поделиться в клубе. Джордж довольно улыбнулся.

– Осталось всего несколько дней. Капитан Косби говорит…

Юджиния пропускала его слова мимо ушей. Она пришла задать вопрос и не собиралась позволить мужу заговорить ее своей обычной болтовней и общими словами. Она посмотрела, как он улыбается, какие у него потные губы, как он нерешительно водит рукой между креслом и крышкой стола.

– Что будет с нами? С детьми? С нашей семьей? – требовательно проговорила она.

– С нами?

– Ты не попугай, Джордж! Нечего повторять все, что я скажу.

Юджинии показалось, будто под ней провалилось сиденье, будто у нее чужие ноги, будто она стала невесомой и кто-то пришпилил ее к этому месту.

– С детьми… – Джордж задумался. Нельзя ли из этой фразы сочинить какой-нибудь тост? Встать, плеснуть в стакан, потом красивым жестом опорожнить его…

– Джордж, ты просто не можешь быть таким тупым, каким хочешь казаться.

Тон Юджинии напугал Джорджа. Он в жизни не слышал ничего такого же злобного. Он вытаращил на жену глаза, но она спокойно встретила его взгляд. Какое-то мгновение ни тот, ни другой не начинали говорить, наконец Юджиния не выдержала. Внутри нее что-то взорвалось, горячая волна захлестнула позвоночник, стиснула горло, докатилась до кончиков пальцев. «Какой в этом прок? – сказала она себе. – Какой прок?» Она непроизвольно взмахнула рукой и, сама того не желая, стукнула по маленькому столику, на котором стояли миниатюрные статуэтки из слоновой кости. Статуэтки опрокинулись, покатились и попадали на пол.

– К черту все эти вещи! – проговорила Юджиния, звонко и зло. Слова душили ее.

– Нэцке, – машинально поправил ее Джордж. Когда тебе угрожает опасность, лучше всего прятаться там, где тебе все знакомо. – Это японские…

– Какое мне дело, как они называются! Юджиния вскочила с кресла. «Это все равно, что быть замужем за медузой, – подумала она, – или осьминогом, или замороженной мухой». Она посмотрела на ковер, усыпанный крошечными собачками, свинками, драконами и жабами из слоновой кости. Какими же глупыми, заброшенными, беспомощными они казались! Юджиния представила, как хорошо было бы разнести их в крошки. Крошечные черные глазки-бусинки испуганно взирали на нее, и казалось, в страхе напряглись растопыренные лапы и горбатые спинки.

– Я говорю, Джордж, о том, что происходит между нами. Я чувствую себя так, словно на корабле все умерли. Не только Огден. Я чувствую, что никого из нас больше не осталось в этом мире. Мы ходим по кораблю и стараемся избегать друг друга. Мы говорим: «Извините», «Прекрасная погода», «Очень любезно с вашей стороны». Мы же ничего не говорим! Даже дети замечают, что здесь что-то не так.

Юджиния замолчала, понимая, что напрасно тратит время на вопросы, которые еще не очень четко сформулировались у нее в голове. «Ну почему у меня не получается сказать то, что я чувствую? Почему я не могу сказать ему, что думаю? От чувства неудовлетворенности до ненависти к себе рукой подать. Что толку винить Джорджа? – спрашивала себя Юджиния. – Лиззи сердилась на меня, а не на него. Если кто и виноват, то это я».

– Но разве дети не играли сегодня утром?.. – Джордж блуждал во мгле своей памяти, старательно выискивая ответ на вопрос, когда же в самом деле он в последний раз видел детей. Скорее всего, сегодня утром… Не был ли он с ним на палубе?.. Нет, наверняка вчера вечером…

– Я знаю, я слышал их где-то… и они были такие радостные, такие веселые… Я бы не сказал, что это происшествие с Огденом как-то повлияло на них…

– Господи Иисусе, Джордж! – взмолилась Юджиния. – Ты когда-нибудь прислушивался к тому, что говоришь?

Опять появилось это ощущение медузы, чего-то холодного, мокрого, отягченного нерешительностью и обволакивающего ее плотной пеленой. Куда бы она ни поворачивалась, всюду ее доставали липкие, растекающиеся по ней щупальцы. Стоило высвободить ладонь, как попадался локоть, она высовывала шею, и тут же у нее полностью пропадали ноги.