Первыми снимались кузен Уит с тремя парами, которые пришли проводить его. Из них две молодые леди в последний момент увернулись от фотографа, одна из них сдернула с головы Уитни его пробковый шлем, а другая сделала вид, будто льет на голову этого щеголя шампанское. Эти выходки привели детишек в дикий экстаз, некоторые буквально катались от смеха. Те же, кто не попадал на палубу, строили гримасы, размахивали пальцами, визжали и верещали – все это обескуражило доктора Дюплесси настолько, что он решил попробовать делать только индивидуальные портретные снимки.

Тут перед ним предстала Маргарет Пауэлл и сказала, что желает сфотографироваться, после чего старшие из эсктельмовских мальчишек, дети дяди Тони, начали тихонько насвистывать.

– Она же поддатая, – зашептал один из мальчишек, и Поль подхватил его слова во весь голос.

К этому моменту Маргарет Пауэлл пропустила несколько бокалов шампанского, что заставило ее стянуть с головы шляпу и распустить длинные седые волосы по массивным плечам. Сейчас ей было море по колено, и она требовала, чтобы ее сфотографировали с одним из помощников стюарда. Ее жертвой стал Генри, шестнадцатилетний паренек, впервые попавший на такое завидное место на огромной яхте, какой была «Альседо». Он с отчаянием озирался по сторонам, безуспешно пытаясь выпутаться из глупейшего положения, в которое попал.

При виде терзаний Генри двоюродные братья захохотали еще громче и корчили ему рожи, пока тому не удалось убежать, а мисс Пауэлл не набросилась на обидчиков, как раненый дикий буйвол. Они уже кинулись врассыпную и смешались с толпой гостей, а она все еще выкрикивала проклятия, призывая всякие напасти на их головы.


Поль, Лиззи и Джинкс считали, что им несказанно повезло, когда они, незамеченные, улизнули ото всех. Они нашли укромный уголок около рулевой рубки и принялись готовиться к пиру из украденных яств, среди которых главными были три высоких бокала шампанского. Лиззи уже сделала свой официальный «глоточек», но от ревности никуда не денешься. Из-за спины стюарда стянули бокалы, и Джинкс «очень, очень медленно» несла их, глубоко запустив в них пальцы.

Теперь пришло время каждому внести свой вклад в пиршество. Всеобщий восторг вызвали фрукты из марципана, а также клубника в шоколаде, малина, финики в сахаре и пять чуть-чуть раздавленных, но все равно исключительно соблазнительных маленьких розовых пирожных. В завершение добавилась шляпка гриба, начиненная «черными рыбьими яйцами».

– Это не рыбьи яйца, – сказал Поль.

– Ничего ты не понимаешь! Каждое яичко само по себе. Я слышала, так сказала повариха. И каждое стоит серебряный доллар.

Джинкс не выносила, когда кто-нибудь сомневался в ее словах. С Лиззи трудно было сохранить за собой последнее слово. С младшим братом совсем другое дело, он должен знать свое место.

– По-моему, это так, Джинкс.

Ну, конечно, она знает то, что другим недоступно.

– Нет, не так, – настаивала Джинкс, делая последнюю попытку настоять на своем. – Тебе тринадцать, вот ты всегда…

– Все равно, если бы им дали вылупиться, то каждое яичко стало бы уже сейчас большой рыбой. Вот почему они такие дорогие.

Джинкс отпила шампанского и постаралась сохранить вид превосходства, насколько у нее это могло получиться.

Поль с сомнением рассматривал гриб, лежавший на тарелочке с золотой каймой, потом вдруг схватил его и запихнул в рот. У него остекленели глаза, лицо позеленело, но он упрямо не разжимал зубов.

– Поль! – сразу же обо всем пожалела Джинкс. Она потянулась к брату и впопыхах опрокинула и разбила свой бокал.

– Поль, если хочешь, можешь выплюнуть. У меня есть носовой платок. – Лиззи решила, что ей пора взять ситуацию в свои руки. Там, где Джинкс, одни неприятности.

Но Поль не желал отступать. Он упорно жевал и, когда проглотил всю икру, схватил свой бокал и одним духом выпил все шампанское. Девочки с ужасом наблюдали, как лицо Поля заблестело от обильного пота, потом побагровело и мгновенно высохло, как будто на нем и в помине не было пота, и, наконец, сделалось землистым. Он опустился на четвереньки и запрыгал по палубе.

– Я лягушка! – закричал он. – Смотрите, я лягушка!

– Поль, немедленно встань, – строго проговорила Лиззи, стараясь подражать отцу.

– Поль, что скажет мама?.. – испугалась чувствовавшая вину Джинкс.

Но брат прыгал себе и прыгал.

– Я выпил все-все, совсем, как па… Я поддатый!

– Тихо, Поль, – зашипела Лиззи злым и возмущенным голосом.

– Я лягушка! Я… поддатый! – Покачиваясь из стороны в сторону, Поль направился к толпе гостей, а сестры побежали разыскивать мать.

* * *

Увидев, что вокруг жены с детьми толпился народ, Джордж отреагировал с таким каменным спокойствием, что только одного его вида было достаточно, чтобы привести в чувство любого из присутствующих. Для гостей напившийся шампанского малыш был лучшим свидетельством удавшегося праздника, справлявшегося с такой легкомысленной щедростью, но появление хозяина подействовало, как холодный душ, даже на самую крикливую даму в платье со сплошными бледно-лиловыми оборочками.

С негодованием она бросила ему:

– Эх ты, Джорджи-Порджи! Зачем же портить такой чудесный прием! У тебя раньше всегда было так весело!

И все разбрелись поискать, где бы можно было еще поесть и попить и непринужденно повеселиться, оставив Джорджа с его семейством в покое.

– Я был совсем, как ты… – начал было Поль, пытаясь высвободиться от схватившей его в охапку Юджинии. Но Джордж не слышал и даже не замечал сына. Все его внимание сосредоточилось на Юджинии. Джинкс и Лиззи смотрели на родителей. Они чувствовали, что происходит что-то не понятное для них, что-то тайное, меняющее смысл происходящего сегодня с их семьей.

Джордж стоял, уставившись на Юджинию. Лицо его было спокойным и сосредоточенным, о бушевавших эмоциях свидетельствовали только побелевшие губы. Юджиния отвернулась от мужа и смотрела, как по заливу, нагоняя одна другую, бегут волны. Выбившаяся прядь волос упала ей на лоб, но она не шевельнулась, чтобы поправить ее. Она ощущала только физическую усталость, казалось, что эмоции совершенно атрофировались. «Вот, значит, как чувствуешь себя, когда тебе все равно. Очень приятно, между прочим, гораздо лучше, чем злиться, огорчаться или радоваться».

– Юджиния, я не потерплю, чтобы мои дети вели себя, как дикари индейцы… – начал фразу Джордж, но запнулся.

Что-то – то ли изменившаяся поза, то ли опустившиеся плечи Джорджа – заставило Юджинию повернуться к нему, но когда он попытался продолжить: Честное слово, я не могу понять, как ты допускаешь подобные вещи, – сказанное им прозвучало таким пустым, таким лишенным какого-то смысла, что Юджиния опять стала смотреть на волны. «Какими счастливыми выглядят эти волны. Голубые, яркие, беззаботные». Она представила себя среди них, ныряющей, как русалка или дельфин, или покачивающейся на них, подобно маленькой белой уточке.

– …Я понимаю, что это… – мямлил Джордж, – что день был трудный… трудное время.

Ему хотелось, чтобы Юджиния еще раз посмотрела на него. На этот раз все будет хорошо. Вот только, если бы она… Что? Джордж не мог сообразить. Может быть, не следовало быть таким строгим с ней. Ну, тогда… про Огдена и вообще…

– Джини… Мы должны… Ведь мы же в одной упряжке…

– Как скажешь, Джордж, – поспешно ответила Юджиния. – Теперь вернемся к гостям?

«Во мне столько злости, что хочется плеваться», – неожиданно пришло ей в голову, но по привычке дальше этого ее эмоции не вылились.

Джордж недовольно глянул на палубу. Все сегодня идет наперекосяк! «Ну ничего, – сказал он себе, – завтра, когда мы будем одни… Мы все отрегулируем…»

– Ты же понимаешь, как это выглядит со стороны, Джини. Ведь это создает плохое впечатление… Нельзя, чтобы над нами смеялись. А ведь здесь все сливки общества. Ньюпорт и вообще…

Он чуть не добавил: «Ты же знаешь, как это важно для папы», – но вовремя опомнился. Не хватало только снова разворошить осиное гнездо.

Джордж выпрямился и попробовал улыбнуться.

– Перемывать грязное белье перед посторонними, так ведь говорится.

– Как скажешь… – Юджиния подняла на ноги сонного сынишку и вообразила, будто перед ней покрытое стерней поле. Похоже, это прошлогодняя трава, ее скосили, а то, что осталось, замерзло, засохло и побурело, и стоило дотронуться до него ногой, как оно рассыпалось на мелкие кусочки. Был снег – или пахло снегом, небо затянули свинцовые облака, и оно стало сумрачным, не было слышно никаких звуков, только громко хрустела стерня под ее ногами. Она шла по полям около Линден-Лоджа, почему-то одна, стараясь удалиться от дома Турка как можно дальше. «По-видимому, это было в первый год моего замужества, – решила она. – Со мной не было детей».

Юджиния заставила себя вернуться в настоящее.

– Поль, – ласково позвала она. – Поль! Пора просыпаться, милый. Пойдем, поищем твою подружку Прю и попьем твоего любимого теплого молочка.


Приблизительно в то время, когда близилась к завершению погрузка, на причале появился Браун. Увидев в первый раз все судно сразу, он остановился. Бекман не преувеличивал. «Альседо» и в самом деле красавец. Линии четкие, все блестит, ни пятнышка ржавчины. Судно новенькое, как с иголочки.

Он поставил на мостовую свой парусиновый саквояж, задумавшись, что же делать дальше. «Лейтенанту Арманду Брауну не пристало самому тащить свой багаж», – рассуждал он, но не знал, не против ли этикета будет остановить кого-нибудь из дюжины сновавших по пристани людей. Браун рассматривал яхту и тянул время, соображая, как ему поступить. «Важно, – сказал он себе, – не выглядеть чужаком. Джентльмены никогда не теряют присутствия духа, выдержку в них воспитывают с колыбели».

Прибытие Брауна заметил стоявший у сходней второй помощник капитана. «Вот он – наш «военно-морской атташе», – недоброжелательно подумал он, вспомнив торопливое разъяснение, которое сделал накануне вечером капитан Косби.