Прохлада и полумрак заведения слегка успокаивают нервы, и хотя я понимаю, что спирт в бутылках на полках горит не хуже бензина, без устали уговариваю себя, что не станут меня поджигать в середине дня у всех на глазах. Заказываю воду со льдом, грызу ледяные кубики, они противно хрустят на зубах, вызывая неприятные ощущения между лопаток.

    - Паршиво выглядишь, Белов. Виталик сказал, ты, как обычно, в *опе.

    - Рад вас видеть, Евгений Борисович, - улыбаюсь. Этот мужчина один из немногих, кто восемь лет назад безоговорочно встал на мою сторону, буквально запрещая говорить со следователем, пока не разработаем стратегию спасения. Не поверил Насте. Вы же помните, что меня вдобавок еще и за решетку упечь хотели? Дочка Чердака долго стояла на своем, пока отец жив был, выгораживала его, таких ужасов про меня нарассказывала... Но об этом позже. - Спасибо, что уделили время.

С этим умным, хитрым, вечно занятым бизнесменом мы почти три часа беседуем на разные темы, он осторожно, медленно и ненавязчиво минута за минутой вправляет мне мозги, терпеливо объясняя разницу между трусостью и здравым смыслом. По его словам, необходимо иной раз подумать головой и составить многоходовку, пусть даже первое в ней движение - назад.

- Но не убьют ведь? У меня здесь сестра, мать, девушка - как защитить? Что делать-то посоветуете?

- Не убьют, времена сейчас другие. Но на место поставят. Красиво. В назидание другим. Твой Марат Эльдарович не из тех, для кого все средства хороши, я с ним вел когда-то бизнес. Нормальный он, не психопат. Да и твои брыкания его больше раздражают, чем досаждают. Задел ты его как-то. Не знаю... понравился, может? Бросил ему вызов, они нашли индивидуальный подход. Признай, что осознал, - одумался, готов пойти навстречу. Эй, Белов, посмотри на меня. Нос не вороти, ты не за Родину бьешься, не за женщину и даже не за идею. А за бизнес идиота, который тебя подставил. Где Костиков сейчас? В Англии? Штатах?

- Конец-то этому будет когда-нибудь? Я им звонил, сам искал встречи - ощущение, что не нужен больше. Но и точку никто не поставил.

- Чему конец? Конфликту вашему? Суд когда? А вообще, подумай-ка о переезде, мой тебе совет. Хотя бы на время.

    О переезде? А с Верой что делать? Она согласится уволиться из своего ресторана ради меня? Да даже если и согласится, найти нас будет легко, слишком большая семья. Куда я, блин, денусь? Но как-то нужно на передний план выйти, чтобы близким из-за меня не прилетело. Прятаться - не мой вариант.

Хожу по квартире, грызу зубочистки, обдумываю, что делать дальше и как выбраться из бредовой ситуации, в которой оказался. Удобный я враг, даже бить не надо, руки марать, сам себя доведу, вытащи из кармана зажигалку.

    Достаю на балконе сигареты, пытаюсь прикурить, чиркаю спичкой - сука, при виде огня руки трясутся. Не могу к лицу поднести, еще чувствую на нем горючую жидкость, вдруг вспыхнет. Держу в руке долго, настраиваюсь, сердце колотится, ощущаю его где-то в горле, без шуток. Повторяю про себя, что не трус, справлюсь, смогу. Будь мужиком, Белов, мать твою, это просто свернутая бумага, забитая табаком, давай, ну же!

Пальцы жжет, роняю, тушу голой ступней, морщусь от неприятных ощущений, возвращаюсь в комнату.

    Пока еще не курю. Рано. Надо ждать еще.

Мама заявляется в половине пятого - спорю, умышленно выбрала день, когда Вера на работе. Без предупреждения приходит, как обычно, когда хочет застать меня дома. И хотя я теперь смотрю в глазок каждый раз, прежде чем открыть кому-то, впускаю ее.

Мама и раньше не любила ко мне ходить, потому что повсюду в комнатах висят фотографии обнаженных барышень, ее это смущает, а после того, как в мое отсутствие встретила здесь девицу, с которой спал пару лет назад и которая поговорила с ней вызывающе грубо, и вовсе перестала, обиделась.

    Неторопливо проходит на кухню, в которой долго рассматривает Верину фотографию, осуждающе цокает языком, пока я готовлю бутерброды с мягким сыром, луком и зеленью - новая страсть, руккола осточертела. Параллельно отвечаю на сообщения Джей Ви, который советуется со мной по каждой мелочи.

    - Моя работа, - заявляю с показушной гордостью, ткнув пальцем в Верин левый сосок.

    - Да поняла уже. Тебе помочь чем-нибудь, сынок? - Интересно, это она о бутербродах или моей гребаной, опять катящейся в ад жизни? Пожимаю плечами и на первый, и на второй вариант.

    «Соглашайся уже на любые уступки, пусть только деньги перечислят», - пишу Виталику, затем бросаю несколько раз «да» на уточняющие вопросы. Он занимается закупкой материалов, и каждую плитку, кирпич, мешок с цементом фотографирует и шлет мне, прежде чем включить в смету.

    - Нормально все, - говорю вслух, - не в первый раз, и не в последний. Вера ничего подобного не видела, вот и навела паники, перепугалась.

Посвящать маму в то, что миллионер, хозяин крупной сети отелей - теперь мой личный заклятый враг, не хочется. Лишних вопросов мама не задает, видимо, считая, что перемкнуло меня из-за Веры. Пока не решил, говорить ли правду.

На редкость не вовремя звонит отец, мать вздрагивает, впиваясь взглядом в экран оставленного на столе мобильного, надпись «ПАПА» мгновенно выводит ее из равновесия, заставляя ерзать на стуле, заламывать пальцы, теребить салфетки. А когда-то давно нам было хорошо втроем. Правда, я этого не помню.

    - Извини, - встаю из-за стола, выхожу в коридор, прикрываю дверь. Даже намек на то, что я продолжаю общаться с отцом, может испортить маме настроение, причем с каждым годом их вражда только набирает обороты, а с каждым моим новым приступом - выходит на новый уровень. - Да, пап? - уже в трубку.

    - Ты как, Витя?

    - Хорошо, а ты?

    - Да я-то что, вот в саду теплицу чиню, накренилась. Соня цветы пересаживает. Девочки мочат вампиров и мумий в какой-то новой компьютерной игре.

    Я уважительно присвистнул:

    - Хоть кто-то из вас занят полезным делом.

- Наглые стали обе, ничего по дому не хотят делать. Лишь бы в компьютер уткнуться или телефон. Но я им устрою, с первого сентября обе как миленькие начнут учиться, прикрою лавочку. Как Вера?

    - Вроде бы не пакует вещи, - хмыкаю. - Но ее паспорт на всякий случай припрятал среди носков.

    - Ну что ты такое говоришь, она хорошая девушка и любит тебя по-настоящему. - Он тяжело вздыхает, будто мешкает, а потом выдает: - Витя, а помнишь аварию под Мурманском? Чуть не погибли все, левый двигатель сдох, не садились, а парили. А как шасси не убралось на взлете из Сочи? А ЮКАС, ты помнишь? Я тебе рассказывал, как горел самолет, мы вытаскивали пассажиров. Всех не успели, меня капитан оттащил, иначе сгорел бы тоже.

    - Помню, конечно. Такое никогда не забудешь.

    Он потом месяц пил не переставая, откапывали. А следом уволился.

    - Ты думаешь, мне кошмары спать не мешают? И я живых людей из самолета не вытаскиваю ночь за ночью?

    Неожиданный переход, а главное, тон, с которым отец это говорит - назидательный, с нотками раздражения, - сбивает с толку. Он давно со мной не разговаривал так, словно вынужден на пальцах объяснять элементарные вещи.

    - Ты прав. У нас всех есть то, что мешает нас любить, - говорю осторожно после паузы, чувствуя, что ответить должен, но что именно - ни одной идеи.

    - Соня ни разу меня не попрекнула. После последней аварии два года назад пришел домой, ни слова не говорю, сунул ей копию заявления на увольнение по собственному, выпил полбутылки. Она детей спать уложила, сидела рядом - молчала, полночи ждала, как готов буду поделиться. Потом слезы мне вытирала, как сопляку тринадцатилетнему.

    - Я не знал, что ты уволился из-за ЮКАСА. Ты же всегда говорил, что на пенсию пора, устал.

    - Не все бабы - лицемерки, сынок, есть среди них образчики истинной женственности, которые обласкают, когда на душе кошки скребутся, а потом и в упрек не поставят, что видели тебя жалким и слабым, даже во время сильных ссор. Это семья называется. - Его тон нарастает, вместе с негодованием. Видимо, сутки только и делал, что обдумывал мою ситуацию. Отец уже явно не в себе: - Вы в своей гребаной Москве напрочь позабыли о том, что значит семья и доверие! Успешность, деньги, весь этот никчемный блеск ослепляет, я понимаю, но не равняй себя по другим. Ты хороший парень, и я очень горжусь тобой. Держитесь с Верой друг за дружку, и все у вас сложится.

    Так и стою, не зная, что ответить. А ведь в его словах чувствуется уверенность и... гордость, да? За свою семью, жену, жизнь? Вместо привычного сожаления, что все сделал неправильно, а ошибки фатальны и не поддаются исправлению.

    - Мы держимся, пап, - наконец, отвечаю. И это самая искренняя вещь, которую он от меня услышал за последние годы, как будто я решился признаться, что тяжело. Сильно тяжело, мать вашу. Прикрываю глаза, папа молчит, переваривает. Открываться больно, родным - особенно. Ведь дело ж есть до их мнения, многое от него зависит.

    - Я обещал сделать вид, что не в курсе, но Соня рассказала по большому секрету, а ей Вера - еще вчера, что ты ей предложение сделал. Это правда?

    - Правда.

     - Вы же в Сочи будете жениться? Приезжайте, устроим праздник!

    - Я бы хоть сейчас сорвался, но Вере отпуск не дают, у нее важная работа, ресторан участвует в каком-то конкурсе кулинарном. А бросать ее здесь не хочу. Ближе к октябрю приедем. Но ладно, мне пора. Извини, но... мама в гостях, неудобно ее надолго оставлять одну. Потом перенаберу тебя, хорошо?

    Небольшая пауза.

    - Привет передавай.

    - Ладно. Пап?

    - Да?

    - Рад был тебя слышать.

    Захожу на кухню и сразу получаю в лицо упрек:

    - Опять звонил напомнить, что я променяла жизнь единственного сына на личную? - с горечью.

    - Он так не думает. А тебе наговорил всего этого.. сколько лет назад? Три? Пять? ..на эмоциях, - вздыхаю, сажусь напротив. - Вы бы обсудили тот никчемный разговор спокойно, хоть раз. Всем бы полегчало.