Белов снова поворачивается лицом, присаживается на край ванны, взгляд привлекает пиратский флаг на груди. Она не знала, что он там вообще есть, страшная жуткая татуировка на обожженной коже. Большая, на всю правую сторону, с белым черепом и костями. А если приглядеться, это не просто череп: на сером фоне человек смотрится в зеркало и видит свое отражение. Она подходит ближе, чтобы лучше рассмотреть, Вик не шевелится, позволяет. Точно, если смотреть издалека - то серый череп с темными дырами-глазницами и полуразрушенными зубами, а если вблизи, то правая глазница - голова, шея, плечи человека, который смотрит на свое отражение в зеркале - левую глазницу. И отражение темное, мрачное, уродливое. «Я и моя душа», - приходит аналогия в лучших традициях Оскара Уайльда.

- Ты как? - спрашивает Вера. - Я таблетки принесла и воду.

- Кажется, нормально все. Не сработало в этот раз. Но я еще подожду несколько минут, мало ли. Это не всегда сразу. Ты иди.

Она садится рядом.

- А можно с тобой побыть?

- А хочется?

Он тянется к майке, но она останавливает его руку.

- Не обязательно, я уже все рассмотрела. Не прячься. Давай подождем вместе.

- Нахрен тебе это все надо, Вера? Нянькаться со мной. Отстой сегодня вышел, а не вечеринка, да? Как за годовалым ребенком за мной бегаешь, ни на минуту нельзя без присмотра оставить.

- Ну, я ж тебя не люблю, - говорит она, стараясь бодриться. - Поэтому и бегаю.

- И я тебя совсем не люблю, - он склоняет голову и утыкается своей макушкой в ее, так и сидят несколько минут, молчат. Вера без остановки моргает, прогоняя слезы, ванная  продолжает расплываться, кафель на полу то приближается, то снова отдаляется. Лечь бы на него, да зажмуриться. Хочется оплакивать Вика. Оплакивать живого человека, сумевшего каким-то образом зацепиться за этот мир и заставить свое изуродованное измотанное тело функционировать.

- Помнишь, ты спрашивала, показывал ли кому-то шрамы? Было однажды дело. Мне тогда начало легчать, - он выпрямляется, тычет на голову, - сам стал на заправку ездить, первые годы Артем мне машину заправлял, каждую неделю приезжал для этого, иногда чаще. Я ж езжу много за город на объекты, нельзя без машины. А от одного запаха бензина сразу крышу рвало. А потом вдруг смог сдержаться один раз, потом второй. Пересилил себя, победа была настоящая. Курить следом начал. К женщинам прикасаться потихоньку, раньше ведь не мог даже смотреть. Если порнуха приснится, я сразу на транках, как наркоман в бреду хожу, ногами шаркаю, в башке туман. А куда ж без женщин? Повсюду они. Хочется ведь постоянно. Дома иногда сидел месяцами. Потом отпускать стало со временем, только и работал, что на психолога. Помогло.

Ну и решил, может, настало время делать еще шаги. Может, не так все ужасно, может, терпимо даже, - поглядывает на нее выжидающе. Она слушает внимательно, кивает, поощряя, но смотрит в пол, на него не решается, только иногда бросает взгляды, и снова пол, в безопасность. Как же чисто и свежо здесь. Наверное, никто из гостей не знает о существовании этой комнаты, повезло, что Вик нашел ее. Он продолжает: - Гордиться-то, в общем, нечем. Купил проститутку на ночь, поговорил с сутенером, что нужна такая, чтобы... ну, опытная, чтобы не испугалась. Поначалу нормально было, она танцевала, раздевалась. Я смотрел. Потом снял майку, - усмехается, качает головой, посмеиваясь над собой же. Делает вид, что ему забавно, что уже пришло время как байку вспоминать тот случай. - Она как завизжит... Швырнула мне деньги, сказала, что лучше сдохнет, чем обслужит Фредди Крюгера. И свалила. На лестничной площадке одевалась, забыла у меня кучу тряпок, так спешила. Ну, тогда, в общем-то, границы я и установил себе.

Надо что-то сказать именно сейчас, но если она откроет рот, то начнет рыдать навзрыд.

- Такой вот я Вера. Весь такой. Ляжешь теперь со мной? - толкает ее локтем, посмеиваясь, между тем давая ей повод перевести тему. Вера цепляется за так необходимую передышку руками и ногами, переключает все внимание на нее, заслоняясь ею от его невыносимой боли и страха, как щитом.

Вера вскакивает с ванны, встает перед ним, упирает руки в бока и начинает возмущаться:

- Так и знала, что ты водил домой проституток, Белов. Фу-фу-фу, отвратительно!

Он смеется.

- Омерзительный тип, да?

- Еще какой, - она едва сдерживается, чтобы не начать на него кричать, все же отдает себе отчет, что они не дома и их могут подслушивать. Говорит полушепотом, но с надрывом. - Как ты вообще мог, Вик?! Как ты посмел сравнить меня с какой-то тупицей, которая не смогла придумать лучшего способа для заработка денег, кроме как данной от рождения вагиной?!

Он посмеивается над ней. А Вера изо всех сил старается смотреть на его лицо, руки, но взгляд не слушается - он шарит по его торсу, животу, ужасные детали мгновенно врезаются в память. Хоть бы не снились потом.

- Стыдно! - продолжает она. - Какая-то идиотка, которая умеет лишь ноги раздвигать за деньги, тебя обидела, и ты сразу поставил крест на мне, да? Спасибо тебе большое за сравнение, очень приятно. Доставил удовольствие.

В ответ лишь пожимает плечами.

- Да не собираюсь я тебя жалеть из-за этого, - а потом, понимая, что он может неверно ее понять: - в смысле, из-за того, что женщина в прошлом тебя отвергла. Я-то другая, для меня внешность - не главное. Я же видела шрамы давно. Да, не ожидала, что их так много, но, Вик, как ты вообще мог решить, что я поведу себя так же, как та никчемная шлюха?

Дальше она наконец-то плачет, теперь можно. Она сделала все так, чтобы он решил, что она не от жалости, а от обиды. Вик смотрит растерянно, все еще прижимает овощи к животу, но, кажется, его триггер молчит. Белов открывает рот, закрывает, снова открывает.

- Зря рассказал, да?

- Да. Не хочу даже думать, что по твоей квартире ходили какие-то девки, что ты был с кем-то из них так же, как со мной. Пожалуйста, давай обо всем говорить: о том человеке, на могилу к которому мы ездили, о пожаре, о том, что ты меня не любишь и никогда не полюбишь, но только не о твоих бывших.

- Извини, не хотел тебя расстроить. Правда, Вер. Не думал, что ты так это воспримешь.

- Просто пообещай, что больше никогда не будешь делать выводы обо мне на основе своего прошлого. Я не такая, Белов. Не такая, как те шлюхи. И я буду с тобой так долго, как ты захочешь, - больше она говорить не может, и так произнесла слишком много. Может, даже лишнее, просто понесло. Начала и не смогла вовремя остановиться. Вера решительно подходит, обхватывает ладонями его лицо, а потом целует.

Целует, потому что он в точности такой же, каким был еще час назад, до того, как она все увидела. Крепко зажмуривается. Он был обезображенным тогда, когда вез ее в машине к себе домой из парка, где с ней пытались познакомиться опасные парни, когда жалел, ласкал и шептал, что не любит, да с таким трепетом выдыхал эти слова на ухо, что она растворялась в его руках от собственной любви к нему. Его пальцы по-прежнему самые нежные и знающие, его смех - самый лучший звук в мире, а запах волнует ничуть не меньше.

Белов перехватывает инициативу в поцелуе, и Вера сильнее зажмуривается, а когда глаза закрыты, он так вообще тот же самый, которого она полюбила. Она стушевалась из-за шока, просто не ожидала. Разве можно подготовиться к тому, чтобы увидеть настоящую агонию, хоть она и в прошлом? Но к ней можно привыкнуть и не придавать значения. Вера, несомненно, привыкнет к его шрамам, а сейчас просто закроет глаза, и он окутает ее ароматом своей кожи, легонько коснется своим языком ее языка, проведет пальцами по ее телу, требовательно и настойчиво, зная, что не откажет. А она ему не откажет, никогда. Когда они наедине, позволит трогать там, где ему нужно, чтобы возбудиться и достичь своего пика.

Он усаживает ее на небольшой деревянный столик, убирая в сторону полотенца, проводит пальцами по ногам под платьем, касаясь кончиками белья, нависает над ней, большой, горячий, целует шею, за ухом, затем ниже, плечо, - как всегда, очень нежно, скользко, зубами стаскивает лямки платья и белья. А потом замирает, часто дыша на ее кожу. Замирает и молчит, не шелохнется. Время идет, тянутся минуты, он стоит, словно оцепенев, она ждет, затаив дыхание. Наконец, Вера не выдерживает, ей приходится открыть глаза и снова посмотреть на него.

Нет, привыкнуть пока не получилось. Совсем не получилось. Снова та же тошнота, тот же ком в горле и те же долбаные слезы. Как можно заниматься любовью, испытывая лишь бесконечное сожаление? Может, у нее получится чуть позже? Остается только верить в свои силы. А он словно чувствует ее состояние. Угадывает. Выжидает. Сложно расслабиться и не смотреть, когда в ванной так светло, что глаза режет. А погасить лампочки можно только снаружи. Чтобы выключить свет, придется высунуться за дверь, а они оба не готовы к этому. Если хоть кто-то выйдет наружу, момент будет упущен.

Она не готова к тому, чтобы вести себя как раньше. Как будто шрамы снова мифические, и она догадывается, что они там есть, но насколько все плохо - даже не представляет. Он просто шумно дышит, грудь тяжело подымается. А посмотреть на лицо - нет сил, перед глазами только его коричневая неровная грудь с ужасающим черным флагом, и близость его кошмарного прошлого кружит голову.

Если она попросит у него прощения, он когда-нибудь еще прикоснется к ней? Сможет унять свою гордость настолько, чтобы позволить привыкать к себе постепенно, как к какому-то чудовищу? У нее есть только один шанс быть с ним, но хочет ли она теперь этого?

    Глаза распахиваются шире, Вера смотрит на предупреждающий пиратский флаг, который в нескольких сантиметрах от ее лица. Не просто так Белов выколол его на груди. У него точно есть причины информировать о чем-то, об опасности. Хочет ли Вера быть с человеком, пережившим трагедию подобного масштаба? Справится ли? Не может быть, чтобы пожар прошел бесследно, никак не отразился на психике. У Вика слишком много правил, нормальной жизни с ним не будет.