Не то чтобы я собирался признаваться родителям, что кручу с Верой бурный роман и она давно живет у меня, но.. я действительно готовлюсь к тому, чтобы отпустить ее через месяц... но никак не передать обратно в заразные лапы Кустова. Я же знаю, какой он, он никогда не изменится. Я не пущу ее, только не к нему.

- Белов, пожалуйста, сделай, как просит мама, - на кухню заходит Артем, выглядит, как побитая собака, смотрит жалобно, а сам будто ростом ниже стал. Кажется, ему и правда плохо, кожа серая, взгляд потухший, он словно и правда умирает, хотя так быстро вирус бы не смог бы подкосить этого двухметрового лося. Видимо, сам себя доводит, как и Вера моя. Все наши страхи, блоки, неудачи берут начало в голове. Череп защищает обитель боли и удовольствия от механических повреждений, но проблема-то в том, что покромсать себя можно и без применения физической силы.

- Мы на этой неделе уже дважды завтракали вместе, - продолжает он. Об этом я не знал, и, видимо, замечая, как вытянулось мое лицо, он слегка улыбается. - И она дала понять, что все еще неравнодушна. Но... ей нужен толчок. Арину я пока не хочу впутывать, надеюсь, и не придется. Вера запуталась, растерялась, но она примет меня обратно, я уверен. И мы забудем эти чертовы недели, будто и не было их никогда. Как страшный дурацкий сон. Начнем с чистого листа.

Забудем те единственные несколько недель, когда я действительно хотел жить, как страшный дурацкий сон.

Мама кивает и сводит руки на груди в умоляющем жесте.

Вера не говорила, что виделась с Кустовым. Ни одного слова. Чувствую себя полным идиотом. Не может быть, чтобы она вернулась к нему после всего, что было. Да ну нафиг, не может этого быть.

С другой стороны, я совершенно не понимаю баб. Обихаживал Настю целый год, влюбился, что только ни делал, в лепешку разбивался. Она ясно дала понять - тоже сильно любит, но в трусы пустит только после свадьбы. Жениться в восемнадцать лет... так хотел ее, что, не поверите, готов был. Пообещал, что как поступлю в лётное, дадут общагу - и сделаю предложение официально. Все сделаю, так хотел сильно. С ума свела, красивая гадина, как картиночка. Ни одной бабы после нее не видел хотя бы отдаленно способной конкурировать. А он пришел из армии и трахнул ее в первую же неделю. Без всяких там штампов и обещаний, просто пришел, увидел, поимел везде, рассказывал потом еще подробно. Тогда таким неудачником себя чувствовал, что впору удавиться было. Вообще, не лучшее мое лето, если вспомнить, что после меня сожгли заживо. Несколько раз.

Потираю пиратский флаг на груди сильнее и сильнее. Горит он уже, но держится, выполняет свое предназначение: не выпускает черную гнилую злость наружу, из сердца. Защищает меня от ненависти, и тем самым других - от меня. Я ж болен дрянью, названия которой не существует, заразили, пока жгли, пока смотрели, как скулю от боли, обдирая ногти до мяса, царапая землю, бессмысленно пытаясь тушить ею себя, сознаюсь во всех мировых грехах, умоляю пристрелить, только прекратить все это. Передали яд от одной души другой. А избавиться можно, только если заново круг запустить, передать эту муку другому. Сказали мне тогда, что теперь я имею право карать, а значит, должен это сделать. А иначе гореть мне вечно в собственном аду, быть недочеловеком, вести войну с самим собой, в которой не стать победителем. Сказали, что должен сделать с кем-то то же, что сделали со мной, иначе от воспоминаний не избавиться, и люк в ад не захлопнуть. Ходить мне по краю всю жизнь, падая периодически. Представляете? Сказали мне, что люк этот гребанный заткнуть можно только другим человеком. Когда ты в пограничном состоянии между жизнью и смертью, подобная чушь почему-то обретает потаенный смысл. Застревает в голове, как пуля в кости, а потом растворяется, впитывается. На рентгене ее не видать, но на самом деле - никуда не девается годами.

Для души вообще существуют лекарства? Грязная она у меня, в пятнах, вытащить бы из тела, да выстирать, отбеливателем посыпать.

Смотрю на Кустова исподлобья.

Тогда, восемь лет назад, я еще не был уродом с огненной бурей в башке, и мне предпочли его. А теперь на что рассчитываю? Неужели ситуация повторится?

Смотрю на Артема, пытаюсь понять, почему этого уверенного в себе козла в женских глазах даже ВИЧ не портит?

- Я поговорю с ней, обещаю, - слышу свой собственный голос.

- Спасибо, брат, - он быстро обнимает меня, мои же руки по швам. Мама улыбается и кивает с благодарностью. - Если поможешь, считай, место крестного отца у будущих маленьких Кустовых - твое.

Еду домой злой, как черт, парковка у подъезда битком, почему все эти люди не на работе? Какой вообще сегодня день недели? Паркуюсь за два двора, иду по улице в домашнем спортивном костюме, сжимая руки в кулаки, не зная, с кем поделиться этой злостью, переживаниями, опасениями.

Что ж делать-то мне сейчас? Как поступить правильно? Даже в гребанное любимое кафе не пойти кофе выпить.

- Виктор Станиславович, вас можно на пару минут? - вдруг незнакомый мужской голос переключает на себя внимание. Оборачиваюсь - рядом остановился новейший черный «БМВ Х5», из которого вышел представительно одетый мужчина средних лет в идеально сидящем дорогом костюме. Смотрит на меня, вежливо улыбается. - Меня зовут Анатолий Петрович, я от Марата Эльдаровича, - тянет ладонь, приходится пожать. - Садитесь, прокатимся.

Скрещиваю руки на груди, поглядываю то на машину, то на Анатолия Петровича, понимая, что доброта в его взгляде наигранная и лживая, садиться в эту тонированную тачку с номерами три тройки точно не хочется. Выбросят потом где-нибудь в районе свалки со свернутой шеей, и никто ничего не докажет. Номер машины запоминающийся, но спорю, никто из прохожих не сможет назвать даже примерные цифры. Мгновенно вылетают такие из памяти.

- Виктор Станиславович, вы не переживайте, - услужливо открывает мне дверь, - у нас к вам деловое предложение, вам понравится.

- Рожу расквасить ваше предложение?

- Бог с вами! - занервничал он. - И в мыслях не было наносить вред вашему драгоценному здоровьицу, мы вас до дома подбросим и только. Ну, может, круг вокруг двора сделаем. Мы же знаем, где вы живете, не заставляйте к вам подниматься, на кофе напрашиваться. Вы ж не настолько гостеприимны.

Дома Вера, у нее выходной, как назло. Ко мне подниматься точно не надо. Вздыхаю и сажусь в машину. Анатолий Петрович присаживается рядом, впереди еще двое также одетых с иголочки незнакомых мне крупных мужчин. Каждый из них вежливо улыбается, жмет руку. Я в своем поношенном, пропитанным потом после вчерашней страсти с Верой, костюме и старых кроссовках выгляжу более чем нелепо.

Немого успокаиваюсь, хотя все еще некомфортно, когда дверь закрывается, и тонированная в ноль черная машина трогается с места. Слежу за дорогой, но водитель действительно нарезает круги вокруг дома. Пока что.

- Марат Эльдарович выражает вам благодарность за безупречную работу, которую вы выполнили для его отеля...

А чего я, собственно, переживаю? Не такие большие деньги они мне должны, чтобы убивать. Глупости, возни больше. Просто рано утром я плохо соображаю, да и Артем взбесил, заставил вспомнить бред сумасшедшего самопровозглашенного палача и мои бессвязные крики в больничной палате, что не будет этого никогда, и что на мне гребанная цепочка пыток прервется, что унесу ее с собой в могилу. Тьфу, забыть их давно нужно, и у меня же получилось. А вот Артем вывел из себя, и всплыло прошлое в памяти, только лишь о Насте подумал. Нужно врачу позвонить, чтобы успокоил. И закурить нужно. Зажигалки с собой нет, не ношу, в машине только лежит. Но чтобы добраться до «Кашкая», надо сначала из «БМВ» выбраться.

- ...нам крайне приятно было работать с таким обязательным, ответственным, пунктуальным человеком, как вы...

- Тем не менее, вы заявили в суде о моей профнепригодности, и разрываете контракт с «Континентом».

- Понимаете, какое дело, Виктор Станиславович, мы с вами люди умные, грамотные, хорошо выполняющие свою работу. Вы мне очень нравитесь, надеюсь, ко мне вы тоже проникнетесь симпатией.

- Сразу после того, как вернете мои деньги.

- Для этого мы и приехали сегодня к вам, - охотно кивает Анатолий Петрович, просияв широчайшей улыбкой, остальные мужчины в машине молчат. Мы едем уже третий круг вокруг дома. Он достает из сумки пакет и протягивает мне.

- Что это? - не беру в руки.

- Ваши деньги.

- Простите, но я привык получать зарплату на зарплатную карту, и чтобы деньги проходили через бухгалтерию с вычетом налогов. Не могу я, понимаете, обмануть государство, и присвоить себе его тринадцать процентов.

Анатолий Петрович смеется, словно моя шутка поразила его до глубины души.

- С вами так весело, Виктор Станиславович! Здесь половина суммы, которую по условиям контракта вам должен был заплатить «Континент», берите.

 Мои руки лежат на коленях.

- Берите же.

- В чем причина такой неслыханной щедрости? Оплатить аж половину моей работы.

- Берите, иначе не увидите вообще ничего. А денежки вам нужны, ипотека сама себя не погасит, да и машину могут отобрать за неуплату. Вы, кажется, просрочили кредит по ней?

- Вам кажется. Если я возьму свои честно заработанные, то должен буду чувствовать себя должным?

Интересно, моя дверь изнутри заблокирована? В случае чего рвануть через нее и бежать? День на дворе, улица людная, не погонятся следом. Не должны. А что потом делать?

- Да не бойтесь вы. Это обычная сделка, таких каждый день в Москве заключаются тысячи. Вы берете деньги и оплачиваете свои нужды, погружаетесь в новые проекты, вы ж такой талантливый, несмотря на молодость. Не губите свою карьеру, не рискуйте понапрасну. Все знают, что талантливые люди рассеянные, бумажная волокита им чужда, ну подумаешь, случайно потеряете бумаги по нашему контракту, удалите переписки, с кем не бывает? Никто не расстроится.