Нина Харрингтон - Весна любви

Она немного отошла в сторону.

– Вот так, отлично. А можете еще раз вот так ухмыльнуться? Замечательно. Перекосите еще немного рот на сторону. Превосходный образ для Хеллоуина!

– Если вы сейчас уйдете, я удвою плату.

Тони не двигалась с места. Обхватив руками резную спинку стула, она твердо стояла на ногах и готова была простоять так сколько угодно.

– Еще чего не хватало! Я обещала Фрейе, что выполню все в лучшем виде. Дала слово и назад его брать не собираюсь. Дело чести, слышали о таком когда-нибудь?

– Что вы говорите! – фыркнул Скотт. – А я думаю, причина в другом. Все художники обладают огромным самомнением. Вы хотите доказать отцу, что тоже чего-то стоите, верно?

Тони как обухом по голове ударили. Слова Скотта оказались слишком жестокими.

Внезапно на нее накатило все сразу: бессонница, переживания за сестру, тревожные мысли о контракте и, наконец, упрямство этого человека. Все смешалось, и Тони почувствовала себя совершенно опустошенной. С тоской глядя на портреты, написанные отцом, она изо всех сил старалась, чтобы Скотт не увидел ее слез.

Прошло несколько минут, прежде чем она хрипло прошептала:

– Мне жаль разочаровывать вас, мистер Элстром, но вы не правы. Моя ситуация не похожа на вашу. Отца не стало несколько лет назад. Доказать, что чего-то стою, я хочу только себе.

Скотт тоже помолчал, потом проговорил с тяжелым вздохом:

– Извините. Я не знал.

– Вы и не должны были знать. Но, как видите, ваш отец непременно хочет, чтобы на стене висел ваш портрет кисти Балдони, а я – последняя из Балдони.

Тони наконец рискнула взглянуть на Скотта и, к своему удивлению, прочитала в его глазах даже что-то вроде уважения. Она опустила напряженные плечи и продолжила:

– Фрейя заплатила мне половину суммы. Вы правы, я действительно не хочу возвращать эти деньги, к тому же я их потратила. Но и в вашей благотворительности тоже не нуждаюсь. Написать ваш портрет – моя главная цель и задача. Я могу работать по фото и наброскам, но это совсем не то же самое, что писать с натуры. Конечно, вы не сможете долго сидеть не шевелясь и смотреть в одну точку. Это я уже поняла. Так что скажите, как нам решить эту проблему?

Скотт обвел рукой комнату.

– Видите, что творится, мисс Балдони? Я только что стал главой компании, которой больше нет. Мой отец месяц назад прикрыл этот бизнес и уволил большую часть персонала.

Его ногти впились в спинку стула. Было видно, что он заметно нервничал.

– За эти несколько месяцев я должен уладить финансовую ситуацию и кое-что перестроить, потому что очень скоро здание будет продано другим людям. Эти три этажа перестроены в несколько роскошных апартаментов, по меньшей мере шесть.

– Апартаментов? О господи, какой ужас!

– Тут я согласен. Стенам двести лет, не сказал бы, что они особенно прочные. Но специалистам наплевать. Они задались целью радикально все перестроить. Двести лет коту под хвост.

– Вот оно что. Да, конечно, это многое объясняет, – тихо отозвалась Тони и взглянула на Скотта. – Судя по рассказам Фрейи, ваш отец принял бразды правления от дяди и проработал в компании большую часть жизни. Но его портрет не был написан, хотя он и верен традициям. Теперь все понятно. Это был его последний шанс оставить свой след в истории семейного бизнеса до того, как его закроют. – Она спрятала руки в карманы. – Ужасно грустная вышла история.

– А грустнее всего, – заметил Скотт, – что вы правы.

Он остановился у портрета, написанного отцом Тони. С картины на них смотрел молодой жизнерадостный блондин, образ которого весьма удачно передавали масляные краски.

– Мой дядя Нейл был прирожденным бизнесменом, яркий, харизматичный, настоящая звезда. Мог продать что угодно и кому угодно. Обожал появляться на публике, произносить речи, давать интервью. А мой отец… – Теперь и Скотт сунул руки в карманы брюк. – А мой отец всю жизнь был невезучим младшим братом, из тех, что донашивают старые вещи своих более успешных предшественников. К тому же и публичности не любил, предпочитал оставаться в тени. Дядя разъезжал по всему миру, распространяя карты Элстромов, а отец сидел в офисе и выполнял всю самую нудную и скрупулезную работу. В общем, каждый занимался любимым делом и все шло как надо. Пока жизнь дяди не прервала лавина в Гималайях. Тут все и рухнуло.

– Теперь мой черед огорчаться. Судя по всему, ваш дядя был достойным человеком.

– Он был просто потрясающим. Однако мой отец всегда чувствовал себя на его фоне каким-то неполноценным. Поэтому и не пересекался с семьей Балдони. Был уверен, что не заслуживает портрета. Дяди не стало, когда мне было двенадцать лет. Он всегда отличался непостоянством, в том числе в делах сердечных, поэтому никогда не был женат и наследников не оставил. Стало быть, унаследовать семейный бизнес мог только я. На мой восемнадцатый день рождения отец авторитетно это заявил. Сказал, что лишь греет мне место, ни на что не претендуя.

– Подождите-подождите. Вы хотите сказать, что отец не хотел, чтобы его портрет был написан?

– Нет. За дядиным изображением должно было последовать мое.

– Но почему?

– Однако в это Рождество стало ясно, такого никогда не случится.

– Не понимаю.

– Тут все просто. Два года назад я покинул это здание с намерением больше никогда не возвращаться. Но обстоятельства оказались сильнее меня. Как Фрейя ни старалась добиться успехов в картографии, получилось то, что получилось. Семейный бизнес прервался с увольнением отца. Я остался не у дел.

Скотт прислонился к стене. Было заметно, что каждое слово дается ему с трудом. Казалось, его голос шел из неведомых темных глубин.

– За два года отец полностью признал свое поражение. Мне нет места в семейной галерее.

Вообще. Никакого.

Он снова посмотрел ей в глаза с высоко поднятой головой. Глаза сузились и смотрели холодно.

– Теперь картина сложилась, мисс Балдони?

Тони присела на краешек стула и постаралась обдумать все, о чем Скотт только что ей рассказал.

Ну и ситуация! Неудивительно, что он такой ворчун! Тони по себе знала, что такое быть вырванным из привычной жизни и втянутым в совершенно иные, неприятные обстоятельства. Хуже не бывает!

Хотя почему не бывает? Ей пришлось гораздо хуже. Когда родители погибли в железнодорожной катастрофе, ей было всего восемнадцать лет. Она и понятия не имела, как устроить собственную жизнь, а тут еще нужно было поднимать десятилетнюю сестру. Скотту повезло больше. У него были родители и любящая заботливая сестра. Все они могли бы ему помочь. Если бы он сам этого захотел.

– Вы вообще не хотели заниматься семейным бизнесом?

– Не имел ни малейшего желания. И сейчас не имею. Но сами видите. Я пообещал себе покончить с этим в течение полугода. – Голос Скотта стал бесстрастным и мрачным, но, по крайней мере, он перестал ухмыляться.

Тони, взмахнув руками, поднялась со стула и улыбнулась ему как можно шире.

– Тогда все нужно понимать по-другому. Теперь вы глава бизнеса. Шесть месяцев или шесть недель, значения не имеет. Вы последний представитель клана Элстромов, и я просто обязана написать ваш портрет.

Она потерла руки. Брр, ну и холодина!

– Может быть, выпьем по чашечке кофе перед тем как приступить к работе?

Скотт даже не шевельнулся.

– Вы совсем не хотите сдаваться?

– Ни за что! Я уже столько всего о вас узнала, что этого хватит на десяток портретов. Так что теперь вы точно от меня не избавитесь.

Он подошел ближе. Еще ближе. Теперь она могла видеть каждый волос его светло-серой бороды и чувствовать горячее дыхание на своих щеках. Его кожа была красной и обмороженной, волосы явно нуждались в стрижке, но выглядел Скотт Элстром намного привлекательнее всех ее знакомых метросексуалов[1]. Ни одна женщина бы не устояла. Кроме нее любимой.

– Я вас одной левой могу отсюда вытолкать, вы это понимаете?

– Понимаю. – Она слегка коснулась его напряженных мощных бицепсов. – А я могу раззвонить об этом всем своим друзьям-журналистам. Представляете, какой поднимется скандал? А репортеры? Они будут преследовать вас двадцать четыре часа в сутки!

– Вот зануда! – сказал он низким, хриплым голосом.

– Вот ворчун! – парировала она и посмотрела в упрямые голубые глаза.

Время замерло. Теперь она могла услышать лишь стук часов да хриплое прерывистое дыхание.

И напряжение между ними, нарастающее с каждой секундой. Еще немного – и здание взлетело бы на воздух, настолько плотный от феромонов и тестостерона, что можно было резать его на куски и есть с чаем.

Она испытала почти облегчение, когда Скотт наконец отступил назад. Но, к ее изумлению, он схватил ее за руку и поволок в неизвестном направлении. Уж не собирается ли он, в самом деле, выставить ее на улицу?

– Пойдемте, – прорычал он. – Сейчас увидите, почему у меня нет времени на всякие портреты.

Это был типичный кабинет, одновременно не похожий ни на один из кабинетов, которые ей когда-либо доводилось видеть.

Все свободное и несвободное пространство было завалено кипами бумаг всех сортов, белой, в клеточку, в линеечку, исписанной всевозможными почерками, куча надорванных конвертов. Ящики столов и книжные шкафы были тоже битком набиты бумагами, преимущественно пожелтевшими от времени. Весьма относительное подобие бумажной стопки высилось посреди выцветшего коврика. У окна находилось что-то напоминающее диван. Четыре резные ножки торчали из-под скрученных рулонов, перетянутых лентами и резинками. Вероятно, рулоны заменяли диванные подушки. Креативно, ничего не скажешь. С краю стояла разрозненная картотека, а конверты, испещренные яркими причудливыми штампами, валялись как попало.

Книжные шкафы от пола до потолка возвышались у каждой стены. Тони едва разглядела сквозь толстый слой пыли, что эти самые шкафы вот-вот готовы лопнуть от бесчисленного множества папок всех цветов и размеров, распиравших их изнутри. Стопка тоненьких буклетов разлетелась по полу, и ничего не стоило случайно на них наступить. Скотт наконец выпустил ее руку. Тони подобрала с пола один из буклетов.