— Если ты — мальчик, то мальчик.

— Значит, девочка.

А дальше? Помолчать и положить трубку? Телефон отказывался помогать. Отказывался быть посредником-переговорщиком. Его не спросили, когда решили уйти и оставить ключи. Я выключила телефон и уткнулась в пузо Пуськи. Пузо быстро намокло, но рядом было запасное сухое пузо Гусли. Гусля лизала маленьким шершавым языком. От этого ее пузо намокло еще быстрее. Можно ли сбежать от любви? Легко. И происходит это на каждом шагу.

Хороший понт

В дверь позвонили. Слава пришел с шампанским.

— Пустишь?

— Заходи, я сейчас.

На минуту зашла в ванную умыться.

— Знаешь, я возвращаюсь в Питер.

Я обрадовалась этой новости, но из приличия решила сразу этого не показывать.

— Что-то случилось? Если из-за премьеры в Мариинке, то я тебя понимаю и с удовольствием ее с тобой отмечу.

— Это было бы понтарыло, — в его голосе звучала обреченность.

— Хороший понт — это хорошо.

— Хороший понт дороже денег?

— Хороший понт приносит денег — пора бы знать. Так что нечего бежать от действительности. Не спрячешься.

— Точно. Не спрячешься. Мне сегодня утром позвонила бывшая подруга и сказала, что беременна.

— Получается, не такая уж она и бывшая? Поздравляю!

— Получается.

— Почему ты не рад? Ребенок — это прекрасно.

— Не рад. Я сюда приехал, чтобы закончить эту бесконечную историю-истерику.

— Не судьба. Или не так уж сильно хотел, если ребенок будет. Кого обмануть хочешь, тезка?

— Никого.

— Знаешь, всё к лучшему. Потому что я тоже.

— Возвращаешься?

— И возвращаюсь тоже.

Слава явно не мог соединить части моей мысли.

— Понимаешь, дети могут быть не только у тебя, — я попыталась ему помочь.

— Ты беременна?!

— Скорее да, чем нет.

— И ты рада? — он хотел найти во мне союзника своей нерадости.

— Понимаю, что огорчу тебя, но — да. Надеюсь, и к тебе придет радость, еще до приезда домой.

— А может, нам какое-то общее решение найти? Встретились уже. Понравились друг другу. Или почти понравились.

— Гражданин России?

Слава не понял, о чем я, но решил продолжать говорить правду:

— Да.

Я решила ему ответить тем же — правдой:

— Свободен.

«Крестная»

Амалия Львовна понимала, что я уезжаю, но в душе не хотела меня отпускать:

— Девочка, а давай ты у нас культурой займешься?

— Не могу по причинам субъективной и объективной.

— Глаголь.

— Объективная — нет вышки.

— В смысле?

— Ну, так. Библиотечное училище. Потом на логопеда я не доучилась.

— Это поправимо. Давай, мы тебе направление в институт сделаем. Хоть на дневное, хоть на заочное?

— Спасибо.

— Ясно, ну, а субъективная?

— Не уверена, что задержусь надолго. Беременной велика вероятность оказаться. И не в будущем, а уже. Сейчас.

— Поздравляю, девочка, — Амалия поцеловала меня в лоб, — даже если и уедешь, в институт мы тебя определим.

— Спасибо.

— Ты вот что, девочка моя, съезди домой, посмотри и реши. Спокойно реши. Сейчас ты на взводе — я вижу. Если захочешь сюда — возвращайся. И с квартирой решим: хоть твою съемную выкупим, хоть общежитие или у меня живи. Пока мой дитятко дорогу домой найдет — мы твоего дитенка вырастить успеем.

— Спасибо.

— Про работу я тебе уже сказала. Одного не обещаю — мужика мы тебе тут не найдем. Но мы с тобой на курорт будем ездить! Хоть по два раза в год!

Я начала смеяться.

— Ты чего?

— Как в анекдоте, помните, про отдых знатной колхозницы в Сочи?

— Нет.

— Щас, — я начала показывать в лицах, — Мариванну, как знатную колхозницу, передовика социалистического труда, поощрили путевкой в Сочи. А она там возьми да и стань валютной проституткой. Месяц покуролесила. Вернулась. На нее настучали — назначили общее собрание для проработки. Президиум засел. Она поднялась на сцену: кровь с молоком, грудь колесом и в орденах.

— Ну, Мариванна, расскажи нам, как ты дошла до жизни такой? Мы тебе доверие оказали, а ты?

Мариванна набрала полную грудь воздуха, поправила ордена и говорит:

— Ну, что сказать вам, бабоньки… повезло!

Амалия смеялась до слез.

— А я-то всё думала, девочка, что ты к жизни не приспособлена.

— У Вас про курорт как в анекдоте прозвучало!

— Что я хочу сказать тебе, девочка, а ты запомни, — Амалия говорила, глядя в окно, — бывает муж родной, а бывает — не родной. И других мужей не бывает. И ничего ни от чего не зависит. И сколько лет вы вместе — не важно.

— А как понять?

— Не переживай, девочка, не ошибешься.

«Крестный»

Дверь в ювелирную лавка открылась прямо передо мной. Я испугалась. Из лавки вышел мужчина в черном костюме и в темных очках. Он поклонился и придержал дверь, чтобы я зашла внутрь. Не могу с уверенностью сказать, что посещение этой странной лавки входило в мои планы. Мужчина с черной цыганской шевелюрой, усами и бородой сидел в кресле. Он не встал при виде меня и не произнес ни слова. Он смотрел куда-то в себя, не замечая никого в комнате. Я села в кресло напротив него. Опять звучала механическая музыка. Безразличие хозяина странной лавки меня не трогало. Я только боялась уснуть под убаюкивающую механическую мелодию. Глаза слипались. Вдруг я услышала:

— Носите, Вам это необходимо.

Я подняла глаза на человека с черной шевелюрой, но кресло передо мной уже опустело. На столике лежало небольшое украшение на длинном шнурке. Тут же лежал листочек бумаги размером с ценник. На нем было напечатано: «Птица-душа оберегает душу человека во сне». Я пожала плечами, но оберег повесила шею.

На улице светило яркое солнце. Слезы потекли из глаз. Если смотреть на солнце сквозь слезы, то в картине прибывает красоты. Когда слезы оттого, что на душе хорошо, — они другие. В них соли не те, что в слезах от горя или обиды. И улыбка, когда слезы счастья, появляется сама собой. Не от мысли. Без перехода и сама собой. И слезы не высыхают, а льются сильнее. Избыток счастья и горя выходит из организма совершенно одинаково — слезами. И мы снова начинаем копить. Счастье и горе.

Петрович ждал меня у подъезда.

— Где тебя носит? Поезд через полчаса отходит.

— Какой поезд?

— Твой поезд, какой еще?

— Петрович, ничего не поняла, какой поезд? Я поеду, но не прямо сейчас.

Петрович не слушал, а буквально запихивал меня в машину. На заднем сиденье были все мои вещи. И корзинка с фирменными пирожками Алевтины Александровны.

— А Пуся с Гуслей?! К чему такая спешка?

— Алевтина их взяла, не волнуйся.

— Там еще паучок в хлебнице — за ним тоже присмотрите.

— За ним я лично прослежу… прости, Господи…

— Это не бред… он за новости хорошие отвечает.

— Тогда я его к себе заберу вместе с хлебницей…

Мы уже подъехали к вокзалу. Петрович занес мои вещи в купе. Я стояла у вагона и надеялась получить хоть какие-то объяснения.

— В общем, ты меня слушай и не противоречь! Ты, конечно, девка стоящая. Но мужу твоему надо памятник поставить. Про ребенка я ему не сказал, надеюсь, не уволит меня — это уж ты сама докладывай. «Сады» твои, Бога душу мать, достали. У него они.

Я всё поняла. Не было ни обиды, ни разочарования. Но ради приличия надо было изобразить праведный гнев:

— Так вот как… тайный агент, да? Кто еще засланец?

— Львовна — больше никто. Она пригрозила, что жене расскажет, если не расскажу, что за шашни у нас с тобой. Да и откуда деньги и почему их на твои проекты бредовые, прости Господи, тратить надо — тоже ей легче стало объяснить.

— То-то знакомая легкость в решении вопросов и выделении средств ощущалась… Петр Петрович, спасибо…

Глава 4

Любовь

Обратный путь оказался коротким. Из отпуска, пусть и замаскированного под побег, нормальная женщина всегда возвращается с прибавлением багажа. Это называется «сувениры». Чем их больше — тем удачнее прошел отпуск. Со мной возвращалась старая сумка, в ней болталась старая чашка с дурацким цветочным рисунком. Зонт тоже возвращался, правда, уже почти инвалидом. Из сувениров на шее висела птица-душа и в руке — завернутое в бумагу весло. Надо сказать, что смелости приехать в шмелевском прикиде мне не хватило. Возвращалась в своем старомосковском: джинсы, очки, только прическу полностью отреставрировать не удалось.

В киоске на вокзале купила шоколадку и дополнительного ангела-хранителя. В подарок. Метро. Двор. Позвонила в дверь. Мысли, что могу оказаться третьей лишней — не было. Интуиция или самоуверенность. Бог ее знает. В голове сидело: я вернулась домой. И любой другой здесь лишний. Но не я. Сашки могло не оказаться дома. Но опять какое-то чутье подсказывало, что он дома. И он открыл дверь. Протянул руку, чтобы взять сумку. Молча. Отнес сумку в комнату. Молча. Я в это время незаметно поставила в угол длинный сверток. На столике лежали мои ключи. И дисконтные карты тоже. Подумала: «Лучше молчите, предатели».

Я прошла на кухню и стала готовить чай. Молча. Достала две чашки. Прошла в комнату, достала из сумки шоколад и вернулась на кухню. Налила чай. Поломала шоколадку. Отправила Сашке SMS-ку: «Чай готов, стынет». Услышала, как протиликал его телефон. Он прочитал. Прошло пару минут. Он зашел на кухню. Молча пили чай. Как две кобры. Считать ли это достижением? Ощущения необычные для обоих. Он чувствовал, что я изменилась. И не изменилась. Раньше мы были как кобра и заклинатель змей. Иногда в роли заклинателя была я. Но таких ситуаций, когда я с дудкой, а он исполняет, было немного. И вот мы на равных. Мы одной крови. Одного племени. Две кобры. Можно было бы сказать: «два заклинателя», но прозвучало бы двусмысленно. Кобры — они хорошие. Когда не для посторонних. Хороший муж-кобра. Хорошая жена-кобра. Хорошие родители-кобры.