— Вы так считаете?

— До свидания, — всё, чем я могла ей помочь — это улыбка. Вот я и улыбалась.

Начинающая учительница вышла из магазина. Девочки кинулись меня поздравлять с дебютом. В голове крутилась мысль: «Значит ли это что-нибудь, когда первая книга, тобой проданная, называется «Война и мир»?». Девчонки на этот факт внимания не обратили. Они очень обрадовались появившемуся поводу для праздника. А праздник в книжном — это внеплановый чай и не с пирожками, а с тортом. Обмыть первую мою продажу собрался весь коллектив. Ирина Игоревна на правах руководителя решила толкнуть речь. Она сделала очень вдохновенное лицо и взяла паузу, во время которой должны были родиться проникновенные слова. Но на глазах у нее выступили слезы, и она сдавленным голосом смогла сказать только:

— Поздравляю!

Девочки активно захлопали в ладоши. Меня посетила догадка, что я пропустила что-то важное. Внезапно налетевшая эйфория также внезапно исчезла, и все стали просто есть торт. Потом Ирина Игоревна ушла в свой кабинет, а мы втроем остались. Зулька щебетала, а Ленка грустила.

— Что с настроением, Лен? — я долго сдерживалась, но чай с тортом всё-таки закончились, а любопытство мое осталось.

— Всё хорошо. И настроение хорошее, — прозвучало неубедительно.

— Заметно. Так на лице и написано.

— Да не выспалась просто, — Ленка посмотрела в окно и скривила лицо, — и погода тоску наводит.

— Погода зачудительная, — начала я ее «лечить», — потому как очень располагающая к распитию глинтвейнов у каминов.

— Вот — вот! — Ленка отвернулась от окошка. — Пойду кофе сварю. Хотя бы. В связи с временным отсутствием под рукой и глинтвейнов, и каминов. Вы не в курсе, когда нам рабочее место камином оборудуют? Кстати, у вас дома вода горячая есть?

— Не-а, вчера вечером отключили — опрессовка.

— Вот и у меня отключили, — Ленку как-то не порадовало, что мы с ней, пусть и поневоле, но оказались солидарны, — только у меня еще и холодную отключили! Сосед, ёшкин кот, ремонт затеял… Умылась утром стаканом воды. Еще выбирать пришлось: умыться или кофе выпить. А настроение у меня хорошее.

Ленка пошла заряжать кофеварку. На ее слова про воду никто не отреагировал. Громко не отреагировал. Мы не могли громко, потому что хохотали беззвучно. Это самый утомительный, самый трудный смех — когда истерика беззвучная. Это судороги и слезы. Со стороны — тупее пантомиму не придумаешь. Но тем, кто внутри ситуации, — полугодовая доза витаминов (их как-то умудряются считать ещё и через стаканы сметаны) обеспечена. А наши судороги потянули на все месяцев семь-восемь активной витаминизации.

Через неделю я могла безошибочно и с закрытыми глазами сказать: кто из наших зашел в магазин, кто чихнул или зевнул. Несмотря на большое количество времени, проводимого вместе, общего у нас не прибывало. Главным объединяющим началом в нас были халатики — серые с кармашками. Ирина Игоревна с моим появлением получила возможность почти всё время проводить у себя в кабинете, выходя к нам только на корпоративные чаепития и обеды. Она умудрялась есть и говорить одновременно, рассказывая нам какие-то истории, чаще занимательно-развивающие. Мы ее слушали как радио. Мы с Ленкой вообще больше слушали, потому что все паузы умудрялась заполнять Зуля.

Она категорически не терпела тишины. Но если Ирина Игоревна звучала как хороший лаунж, то Зуля — как «Пой, Вася!». У нее был очень высокий голос, таких называют «пискля». Но самое ужасное для двух флегм, меня и Ленки, было то, что Зуля говорила очень быстро. Когда была спокойна. А когда она волновалась, увлекалась рассказом или была напугана, то понять ее было просто невозможно. Включалось охранительное торможение. У окружающих, то есть у Ленки и меня. А Зуля ждала ответа и обижалась, что ее не слушают.

— Зуль, скорость моего восприятия катастрофически отстает от скорости твоего воспроизведения, — перед выходными я набралась смелости, чтобы начать этот непростой разговор.

Ленка одобрительно молчала. Зуля поняла, что одобряет Ленка именно мою реплику, а не предшествовавший Зулькин монолог.

— Не поняла, — Зуля впервые сказала два слова медленно.

— Катушечный магнитофон видела когда-нибудь? — руками я попыталась его изобразить.

— Нет, — третье медленно воспроизведенное слово.

Я побоялась акцентировать на этом Зулино внимание, а Ленка просто замерла в ожидании.

— Кассетный? — руки изображали эволюцию звуковоспроизведения.

— Кассетник, конечно, видела, — Зуля начала ускоряться.

Закралась мысль, что два и меньше слов — Зулька может говорить нормально, а с третьего автоматически включается ускорение.

— Вот представь: одно колесико спешит, а другое отстает. Что тогда будет? — я старалась навязывать ей свой темп.

— Будет жевать пленку, — подражательные способности у Зульки оказались неплохими.

— Повторяю: скорость моего восприятия катастрофически отстает от скорости твоего воспроизведения. Представь, что с моими и не только моими мозгами происходит.

Ленка кивала головой и дирижировала руками в такт моей речи.

— Жует? — Зуля выпучила глаза.

— В фарш.

— А что делать?

— Жалеть людей.

— Как?

— Говори простыми предложениями. Твой максимум — три слова. С четвертого ты разгоняешься, как болид.

— А минимум?

— Не ограничен.

— Но иногда тремя словами мысль не высказать.

— Утверждение спорное, но и тут есть вариант — начинай одновременно говорить и записывать то, что говоришь.

— Я пишу очень медленно! — Зуля взмолилась и даже сложила ладошки под подбородком.

— Вот и прекрасно! — хором сказали мы с Ленкой.

Зулька задумалась, а мы с Ленкой наслаждались почти забытой нами тишиной.

— Я так сразу не смогу! Я принесу радио, хорошо?

Мы сделали вид, что с трудом, но пойдем на уступки, и разрешили Зульке принести радио.

Встреча

Первую трудовую пятницу логично бы и отметить. Я решила отметить скромно, но в ресторане. Тем более, смена была Макса-Пашки, а мы с ним не виделись целую мою трудовую жизнь. У Пашки было много работы, поэтому посидеть со мной он не мог. Быстро накрыл стол, быстро поздравил с началом трудовой жизни и убежал, сказав, что сегодня всё за счет заведения. Сервировано было мило, как обычно, но аппетита еда не вызывала. От тарелки с мясом и овощами шел пар вместо аромата. Из вежливости я поковырялась вилкой в гарнире, отрезала несколько кусочков от бифштекса и отодвинула всё подальше от себя. Единственно съедобным в предложенном мне меню было вино. Пашка рискнул и принес не сухое, а мускат. Хороший такой, венгерский. Он красиво маслянисто вращался в бокале, потому что я крутила бокал. Делала глоток и крутила бокал, насыщая вино кислородом, а воздух ароматом вина. Бокал маленький, но сосредоточенность на нем была велика. Настолько велика, что я не заметила, как к моему столику подошел человек.

— Добрый вечер, у Вас свободно?

Я стала глазами искать Пашку. В зале его не было.

— Я жду, — сказала, глядя будто мимо собеседника. Хотя на самом деле именно на него я и смотрела.

Он был какой-то случайный. Для Шмелева случайный, как я еще совсем недавно. Говорил со столичным акцентом. Невысокий и очень плотный. Аккуратно подстриженный брюнет в голубой рубашке с коротким рукавом, светло-серых летних брюках и тесно-коричневых ботинках. Ботинки на нем были очень практичные. По ботинкам можно многое понять про мужчину. В данном случае было очевидно, что мужчина молодой, не эстет и ко всему в жизни относится практично. Хотя и чувства прекрасного он не лишен. Чувство это по будням обычно спит, как многие инстинкты. На эту мысль меня натолкнуло цветосочетание ботинок, брюк и рубашки. Они на первый взгляд абсолютно не сочетались, но в сочетании с прической и лицом всё выглядело довольно гармонично.

— Извините, — он воспринял моё молчание за вежливое предложение уйти.

— Парня из армии, — так я решила закончить свою фразу и дать парню шанс остаться.

Он не понял или просто не знал, как реагировать, и сел за мой столик.

— Бывает, — он растерялся и замер, потому что готового разрешения ситуации у него не было.

— Могу сделать перерыв на полчаса в ожидании, — а про себя добавила: «Перерыв в моей слишком праведной в последнее время жизни».

— Шутите? — он, подтверждая моё гадание на ботинках, стал аккуратно раскладывать на коленях салфетку.

— Шучу, — я глотнула вина и продолжила танец с бокалом.

— Бывает, — на этот раз он говорил не растерянно, а просто приговаривал. Он всегда и во всех ситуациях говорил слово «бывает».

— А я думала, что просто шучу, — сказала серьезным тоном, глаза при этом смеялись, но мой собеседник этого не замечал. Он был занят размещением себя в новом пространстве.

— Бывает, — он уже освоил пространство стола и, как кот, разомлев в тепле, мурлыкал сам с собой.

Я поняла, что надо задать какую-то тему, иначе его окончательно заклинит на дурацком «бывает».

— Предлагаю познакомиться, — в знак серьезности намерений я поставила бокал на стол и положила руки, как в школе за партой.

— Слава.

— Аналогично.

— Не понял?

А я поняла, кого он мне напоминает — сенбернара. Большого, медленного, доброго.

— Меня тоже зовут Слава.

— Шутка?

— Ярослава Львовна — если по паспорту.

— А я думал, что шутишь.

— Откуда приехал?

— Из Питера, а как догадалась?

— Здесь имя «Слава» под запретом. Во всех городах, кроме Питера, об этом предупреждают.

— Серьезно?

— А то! Ты бизнесом не занимайся, Слава, тебя развести очень легко.