Николь вздохнула. Как ей хотелось, чтобы ее надежда не оказалась напрасной. Почему она волнуется? Конечно, ее люди никогда не согласятся, чтобы она против своей воли вышла замуж за убийцу их хозяина. Отца в деревне любили, несмотря на то, что он был ленив и несколько легкомыслен в ведении хозяйства. В память об отце они откажут Гиллиаму.

Группа всадников одолела последний поворот, и возбуждение вытеснило все тревоги и заботы из сердца Николь. Она жадно всматривалась в ночь, стараясь не упустить ни одной мелочи. В свете звезд девушка могла видеть только неясные тени, но зато она слышала шум реки, бегущей вдоль дороги, и шуршание ветра в густом лесу. С каждым вдохом она втягивала знакомый запах дыма из очагов, аромат свежевспаханной плодородной земли и скошенной травы.

Они с шумом преодолели мостик и, так как собиратель пошлины давно отправился спать, беспрепятственно вступили в деревню под дружный лай собак и гогот гусей. Николь удивленно смотрела на аккуратные домики под соломенными крышами на фоне ночного неба. Она хорошо помнила, что в июне Гиллиам сжег здесь все дотла, готовясь к осаде Эшби, и в ноябре рановато было ожидать, что деревня возродится. Как это ее люди умудрились так быстро отстроиться?

Вместо того чтобы ехать к воротам Эшби, Гиллиам направил коня в другую сторону и остановился перед церковью, общей для господ и простолюдинов. Церковь стояла прямо под защитной стеной Эшби, выделяясь в темноте черным квадратом.

Николь улыбнулась, недоверчиво покачав головой. Как глупо с его стороны думать, что он может жениться на ней прямо сейчас. Люди наверняка не захотят вставать среди ночи, да и сам отец Рейнард всегда любил поспать. Ну что ж, пускай попробует. Ему же хуже.

– Теперь все, кроме Альфреда, оставьте лошадей и идите к дому управляющего, – велел Гиллиам. – Уолтер, расскажи Томасу о моих намерениях. Помоги ему поднять всю деревню. Я хочу, чтобы все до одного пришли сюда и стали свидетелями. Даю тебе четверть часа. Если потребуется, разрешаю тебе пригрозить оружием.

– Да, милорд, – ответил Уолтер. Заскрипело седло, зазвенел металл, жеребец, перебирая ногами, громко заржал. Пятеро солдат спешились и напряженной от долгого сидения в седле походкой направились к дому отца Тильды, быстро растворившись в ночной темноте.

– Джослин, тебе придется снова пересесть на пони, – сказал Гиллиам своему оруженосцу, спуская мальчика на землю.

Тот спотыкаясь побрел к пони и долго не мог попасть ногой в стремя, прежде чем наконец забрался в седло.

Гиллиам спешился и повернулся к оставшемуся подле него солдату.

– Альфред, поезжай с Джо в дом и подними прислугу. Возьми с собой вот это. – И рыцарь подал солдату плащ и меч.

Николь взглянула на пояс Гиллиама. Оружия на нем больше не было. Девушка, поморщившись, пожала плечами. Что ж, он лишает ее возможности отнять у него оружие, но и сам остается безоружным перед ней.

– Пришли двух конюхов, пусть отведут лошадей в конюшню, – продолжал отдавать приказы Гиллиам. – Только охрана может оставаться на месте. Все остальные станут свидетелями, даже стадо свиней. Принести все необходимое для костров и факелов. Я хочу, чтобы пламя горело по обеим сторонам входа в церковь и чтобы все держали факелы. Пусть будет светло как днем.

– Да, милорд, – ответил солдат и, держа в поводу пони Джослина, пошел к воротам дома, находившимся в нескольких сотнях ярдов.

Гиллиам подошел к Николь и положил руки ей на талию. Собираясь вынуть девушку из седла, он слегка обнял ее. Но Николь словно прилипла к седлу, понимая, что настало время собраться с силами и дать ему отпор.

– Итак, нашему миру конец, – констатировал Гиллиам без всяких эмоций. – Что ж, как хочешь. Но прими во внимание, миледи, что я устал и проголодался. Лучше не зли меня.

– Если хочешь отдохнуть и поесть, уезжай из Эшби, я тебя не держу. – Голос девушки дрожал; ее знобило. – Почему ты никак не уймешься? Я же сказала, что не выйду за тебя замуж. Ты не сможешь заставить меня силой.

– Вынь ноги из стремени или приготовься к боли, когда я стану вытаскивать тебя из седла. – В голосе рыцаря по-прежнему не было ни злости, ни раздражения.

Да, сопротивление, конечно, дело хорошее, но только не за счет собственных измученных ног. Николь высвободила ноги из стремян, и Гиллиам, взяв девушку на руки, понес ее к хижине позади церкви. Как и все домики в деревне, она была покрыта соломенной крышей. В загоне рядом с огородом вздыхали овцы отца Рейнарда.

Гиллиам прошел по хорошо утоптанной тропе к деревянной двери. Одной рукой ему пришлось стучать, а другой держать девушку, поэтому Николь, потеряв опору, чуть не упала. Невольно она вскинула руку и ухватила Гиллиама за шею; под пальцами чувствовались твердые мускулы. Он постучал в дверь второй раз.

– Отец Рейнард, откройте наконец своему господину!

Ветер обвевал Николь, играл волосами, добираясь до голой шеи. Ее накидка была завязана только на плечах, поэтому холодный воздух свободно гулял под ней. Николь, задрожав, прижалась к плечу Гиллиама. За дверью раздался скрипучий голос отца Рейнарда.

– Иду, иду.

От этих двух простых слов, произнесенных таким знакомым голосом, Николь сразу почувствовала себя под надежной защитой.

Она едва удержалась от радостного вопля. Дома! Она дома. Люди любят ее и никогда не позволят причинить ей боль или зло.

Засов со скрипом отодвинулся, двери на кожаных петлях, смазанных маслом, с тихим шорохом распахнулись.

– Входите, – пригласил священник и пошел обратно в единственную комнату. Его башмаки на деревянной подошве глухо стучали по утоптанному земляному полу. – Дайте-ка минуту, я зажгу лампу. А потом расскажете, что привело вас ко мне в столь поздний час.

Подойдя к очагу, отец Рейнард обернулся. В свете звезд его лицо, круглое как луна и такое же бледное, показалось из темноты. Девушка с радостью смотрела на него.

Большой крючковатый нос над широким ртом, бородка с проседью, карие глаза в паутинке морщин под густыми бровями. Священник был совершенно лысый, как будто природа намеренно удалила всю растительность у него с головы, придав ему неповторимый облик.

– Святой отец! – воскликнула девушка, не в силах больше сдерживать радость возвращения домой. – Это я, Николь!

– О миледи! – возбужденно воскликнул священник. – Слава Богу! Вот проклятые пальцы, никак не могу открыть.

Послышалось шуршание, зазвенел металл, потом появились тлеющие угольки в очаге. Священник подержал возле уголька камышовую палку, пока ее кончик не занялся, потом поднес палку к фитилю лампы. Тонкий язычок пламени быстро разрастался, запахло прогорклым жиром.

– Милорд, – сказал священник, – как хорошо, что вы принесли ее сюда, ко мне. Какое счастье, что она цела и невредима.

Освещенный желтым светом, отец Рейнард повернулся. Бледная кожа приобрела цвет слоновой кости, глаза превратились в две темные ямки. Седина блестела в бороде. Священник был в грубой крестьянской тунике, явно надетой второпях, потертый ворот свободно болтался на худой шее.

– Я не собирался идти сюда, но очень хорошо, что вы ей обрадовались. Святой отец, вы должны сейчас же нас поженить.

Николь посмотрела на державшего ее на руках мужчину. В свете луны был отчетливо виден его точеный мужественный профиль. Спокойствие Гиллиама нервировало ее. Она чувствовала бы себя лучше, если бы Гиллиам злился, тогда она могла бы по крайней мере накинуться на него.

– Что? – Брови отца Рейнарда поползли вверх, отчего на лбу образовались глубокие морщины. – Я думал, что вы уже вчера поженились, милорд.

– Возникли сложности…

– Я отказалась, – перебила его Николь. – Я вообще не хочу этого брака.

– Да что же тебя заставляет отказывать ему? – изумился священник.

Сердце Николь упало. Кто-кто, а отец Рейнард должен был ее понять.

– Это был не просто отказ, – заметил Гиллиам. – Впрочем, объяснение может подождать. Итак, святой отец, берите свое облачение и пойдемте в церковь. Возьмите все необходимое для церемонии.

Все еще держа Николь на руках, Гиллиам повернулся, давая понять, что разговор окончен, и пошел из хижины. Священник, которому ничего другого не оставалось, как следовать за рыцарем, подчинился. Он семенил за Гиллиамом, делая два шага в то время, как его спутник делал один.

Они завернули за угол церкви, и Николь увидела пустой двор. Девушка вздохнула с облегчением. Конечно, никто не пришел и не придет.

Священник открыл дверь и торопливо зашел внутрь церкви, звонко стуча каблуками по каменному полу. Гиллиам тоже вошел, но, переступив через порог, сразу остановился и опустил Николь на пол.

Колени девушки затряслись, ноги едва ее держали, рана заныла. Николь покачнулась и ухватилась за Гиллиама, чтобы не упасть. Он позволил ей вцепиться в его руку, потом обнял.

Пламя лампы священника металось на сквозняке, пока он пересекал церковь. Установив светильник на алтаре, отец Рейнард надел облачение поверх туники, потом повесил на грудь большой крест. Пламя в светильнике снова заплясало, приближаясь к Николь. Отец Рейнард остановился прямо перед ними… и в крайнем изумлении уставился на девушку, наконец как следует рассмотрев ее.

– Боже мой! Что они с тобой сделали?

– То, что вы видите, сделала она сама, пытаясь убежать от меня, – объяснил Гиллиам. – Опустите лампу ниже и взгляните, что на ней надето.

Отец Рейнард так и поступил, и его лицо невольно вытянулось. Толстым коротким пальцем он потрогал кольчугу, потом коснулся одного из коротких локонов, свисавших у щеки.

– Боже мой и все святые! На этот раз она сделала из себя мальчика! – пробормотал он, едва сдерживая негодование.

– На этот раз? – рассмеялся Гиллиам. – Расскажите-ка, святой отец, что еще она вытворяла? Мне не терпится услышать.

Николь передернуло от его веселья. На девушку снова накатила ярость, способность рассуждать здраво улетучилась.

– Не смейся надо мной!