– А какую музыку будем слушать? – заинтересовался тощий долговязый мужик в клетчатых пляжных бермудах и майке с портретом Че Гевары, странным образом сочетавшейся с замысловатой татуировкой на предплечье. – Если коньяк, то «Реми Мартин» хорошо идет.

– Господи, – простонал помятый мужчина с круглым пивным брюшком и темными кругами под глазами. – Опять! Ведь вам, кажется, говорили уже!

– Молчу, молчу, – обиделся фанат Че Гевары. – Подумаешь… Классику, что ли?

– В общем, да, – кивнул музыкотерапевт. – Именно классика так воздействует. Хотя, конечно, не только. Это у нас была, так сказать, разминка. А слушать мы сегодня будем «Шесть музыкальных моментов» Рахманинова и «Лунную сонату».

– Бетховена! Людвига ван! – перебила его Кармен, оглядев собравшихся с видом превосходства.

Мужчина с татуировкой фыркнул и пожал плечами.

– Давайте начнем? – предложил пианист. – Мы должны закончить к половине десятого, у вас ведь режим. А все вопросы вы потом зададите Михаилу Семеновичу.

Но заглянувшему в комнату-кабачок Михаилу Семеновичу никаких вопросов не задали: все присутствовавшие мирно дремали под убаюкивающие звуки волшебной «лунной» музыки. На столиках с оливково-зелеными столешницами лежали бубны и тоже, кажется, дремали. Главврач, оглядев картину, на цыпочках удалился, и вид у него при этом был весьма довольный.

– На сегодня все, всем спасибо! – Дирижер Павел Михайлович бодрым колобком соскочил со своего возвышения, на бегу пожал руки концертмейстеру группы скрипок Кириллу Петровичу и умчался за кулисы.

– Господа, напоминаю, что завтра репетиция переносится на одиннадцать часов! На одиннадцать, господа, все меня услышали? – поспешно прокричал инспектор оркестра.

Господа услышали и даже покивали, но вид у них был, как у школьников, которые спешат после звонка запихать в портфель учебники – и да здравствует свобода! Неважно, что вместо учебников – нотные листы, а вместо потрепанных ранцев – футляры для инструментов. Свобода, она и есть свобода, хотя с годами имеет печальное свойство перерождаться в осознанную необходимость. Только Кирилл Петрович собирался солидно, без суеты, чтобы не пришлось пережидать толкучку в дверях. А чего ему спешить – дети взрослые, на вторую работу бежать не надо, живет через дорогу, не всем же так везет.

– Арина, ты домой? Подбросишь меня до школы? Жена сегодня не может забрать, я обещал. – Леша, второй гобой, смотрел заискивающе: кому охота общественным транспортом пилить через полгорода.

– Подвезу. Мне только позвонить надо срочно, – отозвалась Арина, доставая из сумки сотовый.

Ольга Владимировна, концертмейстер скрипок, покосилась неодобрительно: телефон на сцене считался моветоном. Но Арина независимо дернула плечом – репетиция закончилась, дирижер ушел, и нечего ей указывать. Она торопливо набрала номер и стала ждать ответа. Библиотекарь Леночка, собиравшая с пюпитров ноты, подозрительно замешкалась рядом – девчонка слишком любопытна, да и болтать потом станет, ну и пусть, весело подумала Арина, ей нечего скрывать от общественности!

– Здравствуй, дорогой! Как у тебя дела? Прости, что не сказала тебе «доброе утро», но, как всегда, проспала, вскочила в последнюю минуту, и не до звонков было. А сообщение мое получил? Круто, да? В Швейцарию, представляешь?! В августе, на десять дней, и даже пару дней отдохнуть можно будет. Ой, а еще, слушай, такая новость! У Веры появился жених, представляешь? Интересно было бы на него посмотреть. Она его почему-то скрывает. В нашем возрасте новые романы заводить нелегко. Нет, я тоже за нее рада, конечно. Все-таки женщине всегда хочется опереться на мужское плечо, а она, бедняжка, всю жизнь одна. А ты сегодня во сколько приедешь? Я хочу быть дома к твоему приезду. Почему завтра? Ты нарочно, да? У меня завтра работа. А днем ты не сможешь? Я по тебе так соскучилась, любимый! Все-все, люблю-целую, я перезвоню!

– Арин, поехали? – Лешка топтался рядом, прижимая локтем футляр, в обеих руках – сумки с продуктами. – Что-то случилось?

– Нет, с чего ты взял? Мужу позвонила, все в порядке.

– Просто у тебя такое лицо…

– Проехали, Леша!

Нет, зря она так резко. И в самом деле все в порядке, ничего не произошло.

– Пойдем, Леша, а то будет твоя Ксюшка опять реветь в коридоре, что всех забрали, а ее забыли.

К последним концертам сезона чопорный филармонический зал преображался. Вместо стройных рядов кресел с малиновой обивкой по залу были расставлены пластиковые столики и стулья. А на столиках – вопиющее отступление от правил! – стояли бутылки шампанского, конфеты и фрукты. Замечательная традиция, которую публика, за зиму подуставшая от серьезного репертуара, сразу приняла на ура: в конце мая в афише была только легкая музыка, а слушателям не возбранялось притопывать в такт и даже подпевать.

Подпевать и притопывать Вера не стала, но настроение у нее было, мягко говоря, необычное. И сама себе удивлялась. Была ли тому виной возмутительно-легкомысленная весенняя погода (днем грянула первая в этом году гроза!) или то, что в программе сегодняшнего вечера значились не Мусоргский и не Бетховен, а «Джаз энд блюз «Ритм дорог» Элвина Аткинсона? Но она никак не могла сосредоточиться на музыке, хотя и честно старалась. Раньше подобного никогда не случалось!

Сначала она рассматривала музыкантов. Пианист был толстый, круглолицый, молодой, с веселыми и лукавыми глазами. Девушка за контрабасом, напротив, худа, как палка, и уморительно серьезна, будто на экзамене. Певица, тощая жилистая негритянка с копной кудрявых волос, жестко и властно буквально тащила всех за собой, задавая темп и настроение. Ударник, невероятно обаятельный, длиннорукий и длинноногий негр, театрально страдал, лупил барабаны, как живые существа, словно они нашкодили и в чем-то перед ним виноваты, потом радовался жизни, гладил их – и опять бил остервенело, а иногда, по-мальчишески озорничая, оставлял в покое барабаны и отбивал ритм на собственной лысой голове.

Солисты прямо-таки превзошли себя, и мужчина, сидевший за соседним столиком, заорал «Браво!» так оглушительно, что Вера едва не упала со стула. Она обернулась, посмотрела укоризненно, но мужчина ее взгляда не заметил, продолжая орать и отчаянно бить в ладоши. Вера, пожав плечами – все-таки филармония, а не стадион, – тоже похлопала и принялась украдкой рассматривать соседей.

Их четырнадцатый столик был рассчитан на «шесть персон». Себя Вера, как женщина воспитанная, персоной номер один называть не стала. Таким образом, первый порядковый номер присвоили пожилой даме, сидевшей по левую руку от нее. Странно, удивилась Вера, ни за что не заподозрила бы ее в любви к негритянской музыке. И на других концертах она эту даму никогда не видела – а за зиму все лица примелькались, и многие, будучи не знакомы, раскланивались в фойе. Наверное, ей сделали подарок дети, ведь не каждая пенсионерка может выложить семьсот рублей за билет. Хорошо, что папа получает пенсию как инвалид войны, да еще всякие льготы, вздохнула Вера, ее зарплаты хватало бы только на квартплату и бензин. Хотя откуда бы тогда у нее взялись деньги на машину? Ей и бензин был бы не нужен…

Негритянка взяла в руки саксофон, а ударник вдруг запел. И Верины мысли потекли в другом направлении, впрочем, столь же далеком от музыки. Персонами номер два и три стала супружеская пара в летах, очень интеллигентного вида. Они явно разбирались в джазовой музыке и были искренне увлечены исполнением.

Сидела за их столиком и еще одна супружеская пара, и Вера, как ни старалась, почему-то не могла заставить себя не рассматривать их украдкой. Обоим лет по тридцать, не более. Мужчина в джинсах и куртке от спортивного костюма, с бритой головой, короткой толстой шеей и квадратным подбородком. Вера предполагала, что он увлечен, наверное, кикбоксингом, а не джазовой музыкой. В антракте мужчина сбегал в буфет и принес тарелку бутербродов с рыбой и с колбасой, которые теперь с увлечением поедал, не особенно интересуясь происходящим на сцене.

Его жена была беременна. Больше в ней не было ничего особенного или примечательного: простенькое личико, серые глаза с едва подкрашенными ресницами, прямые светлые волосы, собранные бархатной резинкой в узел. Одна недлинная прядь постоянно выбивалась, и женщина мягким движением заправляла ее за ухо. На шее нитка дешевых бус под жемчуг, которые она задумчиво перебирала пальцами, и Вера отчего-то не могла оторваться от этих пальцев и бусин. Она была вся какая-то аккуратная, чистенькая, правильная. Видимо, врач сказал ей, что беременным полезно слушать музыку, а она решила, что все будет делать так, как положено. От осознания этой правильности и будущей определенности жизни ее лицо светилось покоем и довольством. Как и Вера, женщина вряд ли слышала музыку: она пришла сюда ради ребенка. Иногда она вопросительно посматривала на мужа и улыбалась ему мимолетной улыбкой, а он отрывался от очередного бутерброда и нежно гладил ее по руке своей здоровенной лапой. И тут же исподлобья оглядывал окружающих: не угрожает ли кто-то или что-то спокойному благополучию его супруги и его будущего ребенка. Было понятно, что любая угроза пресечется мгновенно и жестко.

«Никто и никогда не заботился так обо мне, – вдруг подумала Вера. – Никто и никогда не смотрел так, будто я центр Вселенной и вокруг меня вращаются все планеты. И не стремился уберечь меня от…» Господи Боже, да от чего ее беречь, если она и сама со всем прекрасно справляется! Зато Вера ни от кого не зависит и ни к кому не должна приспосабливаться, смотреть вот так вопросительно и снизу вверх, как его жена. Веру ее собственная жизнь абсолютно устраивает. Точнее, устраивала… до последнего времени.

Саксофонистка играла медленную мелодию, и саксофон пел, как человек, хрипловато, устало, томительно-нежно. Прикрыв глаза, Вера вдруг представила себя на месте этой женщины. И что сидящий рядом с ней мужчина – ее мужчина! – вот так же гладит ее по руке и готов защищать ее от всего мира. Она вдруг смутилась, будто окружающие могли прочесть ее странные мысли. Какая глупость! Что она себе насочиняла?! Вадим… Да, Вадим другой. Он слушал бы музыку, а не смотрел бы по сторонам, как охранник при важном начальстве. Нет, не так. Они вместе слушали бы музыку, им было бы хорошо вдвоем. Втроем с музыкой. И никто бы на них не таращился, потому что они были бы совершенно незаметны, как пожилые супруги, сидящие напротив нее. Гармония никогда не бросается в глаза.