Вадим выглядел, как картинка, и это ее не удивило. Она и сама на сей раз постаралась одеться так, чтобы чувствовать себя уверенно, – брючный костюм и даже сапожки на невысоком каблучке. Она обувала их только по торжественным случаям. Но все же ей было бы легче начать разговор, если бы Вадим не выглядел так… благополучно. Может, он начал новую жизнь, в которой Вере нет места? Тогда ее визит лишен смысла. Но тут Вадим неловким, каким-то детским движением, прижав ладони к дужкам, поправил очки, и она заметила, с каким тревожным ожиданием и даже, пожалуй, с испугом смотрит он на нее с высоты своего роста.

– Давайте на подоконник сядем? – с облегчением и даже с озорством предложила Милица Андреевна. – Стоя все-таки неудобно разговаривать.

– Господи, какой я дурак! – расстроился Вадим, сгребая с подоконника вещи и смахивая рукой пыль. – Ждал вас целый день, а не догадался у соседей пару стульев попросить. Впрочем, я еще и не знаю никого, только позавчера переехал. А как вы меня нашли?

– Съездила с утра в ваш Смазчиков переулок.

– Господи! – изумился Вадим. – Да там же сейчас грязь непролазная, тает все.

– И ваши соседи любезно объяснили мне, что вы уехали, – продолжила Милица Андреевна. – Тогда я догадалась позвонить господину Ларионову. Он мне летом свою визитку для вас передал, я телефон на всякий случай записала, перед сыном похвастаться, он этого Ларионова отчего-то уважает. Хотя дело вкуса, конечно. Я этому вашему Ларионову позвонила, и он мне все рассказал.

Милица Андреевна очень гордилась своей тонко проделанной работой и явно ждала похвалы. Но Вадиму было не до политесов. На самом деле его интересовало не то, как его нашла Милица Андреевна, а зачем. И он лихорадочно соображал, как заставить ее перейти к делу. Ничего не придумав, брякнул:

– Вас Вера послала? То есть я хотел…

– Нет, я пришла по своей инициативе, – сразу став серьезной, ответила Милица Андреевна. И увидев, как вытянулось лицо Вадима, поняла, что пришла не зря. – Вы сказали, что хотите с ней расстаться, и она вела себя достойно. Вы же видите, она вам даже не позвонила. Но ей было бы легче, если бы она знала ответ на один вопрос – почему? Почему вы оставили Веру именно в тот момент, когда ей особенно была нужна ваша поддержка, когда она только похоронила отца? Вера слишком гордая, чтобы просить у вас ответа. Она решила, что вы опять… заболели. А я решила выяснить. Кстати, я очень рада, что Вера ошиблась в своих предположениях.

Вадим, глядя на сидящую на подоконнике Милицу Андреевну, вдруг уселся прямо на пол, ссутулившись и неловко подвернув ногу. Смотрел на Милицу Андреевну уже снизу вверх, как побитая собака. Точнее, не смотрел, а поднимал голову, будто проверяя, слушает ли.

– Я был у Веры на девять дней… после похорон. А накануне мне в школу пришло письмо. Я еще подумал, почему в школу, правда, мой старый адрес мало кто знал. Письмо от Бориса Георгиевича.

Милица Андреевна вытаращила глаза и едва не свалилась с подоконника.

– Вы… ничего не путаете? Вы же сами сказали, что после похорон…

– Да. Там было написано, что это его последняя воля, и письмо мне пошлют, когда он умрет.

– Какая чушь! Как в плохом кино, – возмутилась Милица Андреевна, едва обретя дар речи. – Борис Георгиевич был искренним человеком, очень эмоциональным, он не стал бы писать вам, он бы просто сказал вам все, что думает!

– Вероятно, но это было как бы завещание. Последняя воля.

– Дайте письмо! – потребовала Милица Андреевна. – Немедленно!

– У меня его нет, – развел руками Вадим. – Я его сразу порвал и выбросил. Зачем мне хранить такую бумагу. Я и смотреть на нее не мог.

– И напрасно! Напрасно! Вы только все запутали! – закричала Милица Андреевна и вдруг, спохватившись, спросила: – А что же было в письме?

– Борис Георгиевич обвинял меня в том, что я украл брошь его покойной жены. Что я негодяй. И требовал, чтобы я оставил Веру в покое. Он написал, что у Веры есть жених. То есть был до нашей с ней встречи. И этот человек подходит Вере гораздо больше, чем я, с ним она будет счастлива. А со мной – нет.

В комнате повисло долгое молчание.

– Вы узнаете почерк? – поинтересовалась Милица Андреевна.

– Н-нет. Почерк как почерк. Обычный.

– Обычный! – вдруг зло передразнила его Милица Андреевна. – Как вы могли поверить в этот опереточный сюжет? Вы же знали Веру, знали Бориса! Какой жених, какое завещание?! Почему вы не пришли к Вере с этим письмом, почему не объяснились?

– Потому что Борис Георгиевич написал мне, что Вера презирает меня и любит одновременно, но эта любовь не принесет ей добра. Она не в силах сделать выбор, и он требует, чтобы это выбор сделал я и не мучил его дочь.

– Вы не понимаете, что это абсурд? – закричала Милица Андреевна, скатившись-таки с подоконника.

Теперь она нависала над сидевшим на полу Вадимом и потрясала у него перед носом растопыренной ладонью.

– Он обвиняет вас в воровстве и одновременно апеллирует к вашей порядочности! Только идиот мог поверить в это! Только идиот мог согласиться на такое! Не сказав ни слова, ничего не объяснив! И выбросить письмо!

– Значит, я идиот, – усмехнулся Вадим. – Я поверил. И выбросил.

– Это не Борис! Не Вера! – бушевала Милица Андреевна. Желая выразить свои чувства, она, не глядя, схватила с подоконника подвернувшийся под руку предмет и швырнула его об пол. Предмет, к счастью, оказавшийся металлической кружкой, подпрыгивая, укатился в угол. – Это… Это… О, я знаю, кто это! Я догадывалась! Да-да! Подождите! Мне только нужно оружие… Нет, орудие! Танк! Не меньше! Чтобы наверняка! И я найду! У меня связи!

И прежде, чем перепуганный Вадим пришел в себя, Милица Андреевна погрозила кому-то кулаком и вылетела из его квартиры, так хлопнув дверью, что в коридоре с тихим шорохом сполз на пол кусок старой штукатурки.

Восемнадцатого марта Милица Андреевна шумно праздновала свое шестидесятилетие. Ожидались гости в количестве семи человек, всем заранее разослали красиво оформленные приглашения. Лина Георгиевна с утра пораньше трудилась на ее кухне: пекла свои знаменитые пироги, на сей раз один большой с картошкой и грибами и два маленьких с яблоками и корицей. А именинница занималась собой – выбирала подходящий наряд, причесывалась и волновалась.

Особый шарм мероприятию придавал тот факт, что делала это Милица Андреевна уже во второй раз, потому что шестьдесят лет ей исполнилось в сентябре позапрошлого года. Ну и что, если дама, выглядящая гораздо моложе своих лет, решила привести в соответствие форму и содержание, для чего пришлось отмотать время назад? Вреда от этого никакого. К тому же ей срочно понадобился повод собрать всех вместе у себя дома. Не ждать же до осени, в самом деле?!

Лина Георгиевна трудилась в кухне и делала вид, будто сердится. Она знала, что у подруги день рождения осенью, а сейчас Милице – шестьдесят один с половиной. Но она была женщиной великодушной, и беспокоило ее отнюдь не это. Беда в том, что Милица категорически отказалась посвятить подругу в суть дела. Да еще и мотивировала это тем, что Лина якобы не умеет держать себя в руках, при первом же случае норовит удариться в слезы, а еще у нее на лице все написано, поэтому из стратегических соображений ей просто лучше ничего не знать. И теперь Лину Георгиевну распирали, как дрожжи тесто, противоречивые эмоции. С одной стороны, Милица отчасти права – Лина всегда отличалась эмоциональностью, а в последнее время и вовсе переходила от слез к смеху мгновенно. С другой стороны, признавать это было обидно. И ждать кота в мешке, обещанного на сегодня, тоже обидно. Милица, посторонний вроде бы человек, так много сделала для их семьи, что стала почти родной, а родню надо поддерживать, а не расспрашивать. Если добавить сюда любопытство, которое росло буквально ежеминутно, то станет понятно, почему Лина Георгиевна, хлопоча в кухне, постоянно вздыхала, произносила шепотом длинные монологи или усаживалась на табуретку, сосредоточенно глядя перед собой в пространство и забывая обо всем на свете. Чудо, что пироги при этом все же удались, судя по запаху, который распространялся из кухни на всю квартиру.

На запах выплыла из комнаты и хозяйка дома. Лина Георгиевна, только что привставшая с табуретки, чтобы начать чистить яблоки, приоткрыла рот и молча села обратно. Довольная произведенным впечатлением именинница прошлась взад-вперед по тесной кухоньке, чтобы аудитория могла насладиться зрелищем. Посмотреть было на что. На Милице Андреевне было прелестное летнее платье в мелкий цветочек, оно отлично сочеталось со светлыми босоножками. Но поверх всего этого легкомыслия был надет серый милицейский китель.

– Да ладно, не пугайся, – великодушно утешила она подругу, насладившись произведенным эффектом. – Я сниму, когда гости придут. Так просто… к случаю. Были, знаешь ли, когда-то и мы рысаками. Я, между прочим, майор милиции в отставке. Полгода до подполковника не дослужилась… Но связи у меня остались, имей в виду. А впрочем, сама увидишь. Слушай, пирог с картошкой уже готов? Дай кусочек, с утра ничего не ела.

– Ни за что, – заявила Лина Георгиевна. – На что будет похож надкусанный пирог?

– А отрезать? Я кусать и не буду… – с надеждой уточнила Милица Андреевна. – Ну, пожалуйста!

– Не дам. Как я поставлю на стол пирог с откромсанным куском? – оскорбилась Лина Георгиевна. – Съешь хлеба с маслом… именинница.

– Я для кого стараюсь? – возмутилась Милица Андреевна. – Для себя?

– Для нас, для нас! Вера на тебя молиться готова! И Вадик от нее не отходит. Я потому и домой уехала. Теперь я за Веру спокойна, – зачастила Лина Георгиевна, отрезая хлеб, намазывая маслом и укладывая сверху колбасу. – Вот, кушай на здоровье! Чайку погреть?

– Погрей, – разрешила Милица Андреевна. – Молодым надо помогать. Они глупые! Особенно Вадим. Это надо же – поверить в такое!

– Мила, но кто же это все устроил? – не выдержала Лина Георгиевна. – И зачем ты все это придумала с днем рождения? Кто еще придет? Восьмой – кто? Я голову сломала. Я, ты, Вера с Вадимом, Маша с мужем, Арина. А еще кто? Хватит уже в молчанку играть, честное слово! Я же не маленькая, имею право знать, что ты тут затеваешь!