– Не надо так говорить, – тихо произнесла Милица Андреевна.

– Я виноват прежде всего перед детьми. Они выросли с мыслью: папа их бросил, папа виноват, папа им должен, чтобы загладить свою вину. И еще – пока они дети, я вдвойне виноват и должен им вдвойне. Теперь они не хотят становиться взрослыми. Дочери двадцать пять – она не работает и не собирается, переходит из одного платного института в другой. Когда она пишет мне сообщения, то называет себя уменьшительным именем – Настенка. Или подписывается – «твоя принцесса». У нее даже мальчика нет. Наверное, мальчики не любят папиных принцесс. Сыну двадцать один, учится кое-как, чтобы в армию не забрали. Я покупаю ему одежду, даю на карманные расходы… А он, между прочим, уже женат! На однокурснице. Его жене, кстати, дает деньги ее отчим. Так что моя ситуация не уникальна.

– Кто же знал, что так обернется, – искренне сочувствуя, вздохнула Милица Андреевна. – Вы же хотели добра.

– Если бы я знал, что так все обернется… Господи, я поступил бы точно так же! Я не мог не уйти от Арины. Я бы там умер. Я не мог не подыгрывать ей, иначе она свихнулась бы еще тогда… – Алексей Анатольевич, наконец, вспомнил о присутствии в кабинете постороннего, неприязненно покосился на Милицу Андреевну и спросил: – Вы пришли научить меня жить? Учите, я слушаю. Очень внимательно. – И замолчал, выжидательно глядя на посетительницу.

Она тоже молчала, совершенно растерянная таким поворотом. Алексей Анатольевич махнул рукой, как бы досадуя на себя за собственную несдержанность.

– Я не знаю, почему я должен с вами говорить об этом. Но если вы так заботитесь об Арине, вероятно, вы сможете хоть что-то ей объяснить. Я не сумел.

– А вы пытались?

– Нет! Что я мог ей сказать? Прекрати меня любить? Я тебе строго-настрого запрещаю? Какое я имел право? Да и все думал, что само утрясется. Столько лет прошло. Она привыкла меня любить, я привык делать вид, будто верю. Как-то и вправду уже почти по-семейному. В смысле, в каждом доме свои тараканы. У нас такие вот. А у нее копилось-копилось – и прорвалось.

– Почему?

– Все было более-менее спокойно, пока я не женился опять. Это произошло три года назад. Арина меня даже поздравила. Но, оказывается, она придумала себе, будто я не люблю свою вторую жену. Что она меня на себе женила. А живу с ней так, по привычке. Или удобно мне… Я не знаю. А люблю Арину, но тайно. Прошлой осенью она случайно увидела нас с женой. Лиза тогда была беременна. Она, кстати, очень не хотела, чтобы о ее беременности знала моя бывшая жена. Женщины становятся суеверными в такие периоды. Я не говорил, конечно, но кто мог предвидеть случайную встречу в магазине? Вечером Арина позвонила, сказала что-то гадкое. Я ответил резко. Но сколько можно было в это играть? Я хотел расставить точки над i, тем более что Лиза всегда переживала по поводу наших отношений. И постоянных звонков. Арина сорвалась. Впала в истерику. Караулила меня возле дома, приходила на работу, совершенно как тогда, когда мы разводились. Я не ожидал. Так длилось довольно долго, несколько месяцев. Пока я не понял, что она нездорова и уже не контролирует себя. После Нового года уговорил ее лечь в хорошую клинику. Она просила, чтобы я ее навестил, но врач сказал, что этого лучше не делать, да я и сам не хотел… не мог. После выписки врач сообщил, что ей лучше, они продолжат лечение, и со временем она успокоится. Арина перестала звонить мне ежедневно, в последнее время мы общались через детей. Честно говоря, я вздохнул с облегчением. Я надеялся, что все кончено. А вы говорите… Я не знаю, что делать. У нас с Лизой растет дочь, я люблю жену. Мы в ответе за тех, кого приручили? Но она же человек, а не прирученный зверек. Взрослый самостоятельный человек. В конце концов, мать взрослых детей! Но дети все эти годы тоже играют роли статистов в придуманной Ариной игре в великую безответную любовь. Повторяю: в ней пропала талантливая актриса. Если бы Арина не занималась музыкой, то наверняка играла бы в театре. Как там у них говорят – такая вера в придуманные обстоятельства! Но мне моя роль надоела, надоело что-либо изображать, тем более что ни к чему хорошему это не привело. Я не могу за нее отвечать всю жизнь. И не стану. Так что извините меня, уважаемая…

– Милица Андреевна, – совершенно подавленная, прошептала посетительница.

– Уважаемая Милица Андреевна, вы приехали зря. Я понимаю, что вы явились ко мне из самых лучших побуждений, желая добра Арине. Но это, извините, слишком сложная ситуация для того, чтобы в нее вмешивался посторонний человек. Тем не менее спасибо за визит, я сделаю выводы. А сейчас простите, мне пора идти.

Милица Андреевна поспешно схватила сумку и, даже не простившись, покинула кабинет. Судя по выражению лица секретарши Олечки, та подслушивала и была в полном восторге от полученной информации. Но на Милицу Андреевну взглянула с негодованием – лезет старуха не в свои дела, достает любимого шефа.

– Алексей Анатольевич, чай готов, будете?

– К черту! – ответил из глубины кабинета шеф. – Мне бы рюмку водки и палача. Достали!

Милица Андреевна сочла за лучшее побыстрее убраться из адвокатской конторы, провожаемая осуждающими взглядами сотрудников: похоже, начальника тут все любили и априори были на его стороне. Кроме того, полученная информация требовала осмысления.

Вернувшись домой, Милица Андреевна заварила себе такого крепкого чая, что даже крупный кусок лимона не повлиял на насыщенность его густо-коричневого цвета. Композицию довершили три ложки сахара, и это при том, что вообще-то она всегда пила чай некрепкий и без сахара. Но где-то вычитала, что именно крепкий сладкий чай положительно влияет на мыслительный процесс. А повлиять на него было необходимо, потому что процесс никак не запускался. Всю дорогу домой (Милице Андреевне повезло протиснуться в автобус и занять место у окна) она пыталась собрать воедино обрывки мыслей и фраз, которые вертелись в голове. Милица Андреевна надеялась, что, должным образом сгруппированные и обобщенные, они сложатся в ясную картину, которую она мечтала увидеть больше, чем посетитель Лувра Мону Лизу. Но не тут-то было. Мысли скакали по-блошиному и не поддавались систематизации в принципе.

Чай и заветная тетрадка в клеточку являлись ее последней надеждой. Больше помощи ждать было неоткуда. Милица Андреевна отпила глоток горячего чая, поморщилась и решительно вывела на чистом листке цифру 1. После чего опять надолго погрузилась в размышления.

Через два с половиной часа исчерканная и помятая тетрадка была отброшена в сторону, а Милица Андреевна, творчески растрепанная и с горящими глазами, принялась бегать по комнате, хлопая себя по бокам. Если кто-нибудь заглянул бы в отброшенную тетрадку, в общении с которой Милица Андреевна провела целый вечер, то очень удивился бы. Несколько страниц были исписаны совершенно безобразным неразборчивым почерком и исчерканы вдоль и поперек. Но зато на пятой или шестой странице, под аккуратной двойной чертой разборчиво и красиво, как пишет учительница в тетрадке у первоклашки, было написано всего три строчки:

1. Ономастика – это наука!

2. Вадим! Срочно!

3. Нам нужен танк!

Побегав по комнате, Милица Андреевна, очевидно, пришла к выводу, что эта мера малоэффективная и ожидаемого успокоительного влияния не оказывает. Распиравшей ее информации требовался выход. Поэтому она набрала номер Лины Георгиевны и, дождавшись ответа, без пауз проговорила в трубку:

– Лина, привет! Кажется, я знаю, кто взял брошь. И даже думаю, что ее еще можно вернуть. Мне нужно несколько дней для выяснения одного вопроса, поэтому Вере пока ничего не говори. И меня ни о чем не спрашивай, когда смогу, я сама тебе расскажу.

Воспользовавшись паузой, в которую ввергла эта новость собеседницу, успевшую сказать лишь «здрасьте», Милица Андреевна поспешно бросила трубку. С удовлетворением кивнула сама себе, пробормотав фразу из старого еврейского анекдота: «Теперь пускай у нее голова болит!» – и с чистой совестью отправилась спать. От усталости она едва держалась на ногах.

Сказать, что Вадим волновался, значит не сказать ничего. С самого утра он не находил себе места, все валилось у него из рук, и он ужасно жалел, что назначил свидание на вечер. Он должен был немедленно, как только она позвонила, приехать к ней, чтобы спросить наконец, рассказать… да черт знает что сделать, лишь бы как-то прекратить эту пытку, длившуюся очень долго. И силы его были на исходе.

Сегодня он все равно не мог работать, ушел после обеда, пригрозив сомневавшимся гипертоническим кризом. Вадим ходил по комнате, спотыкаясь об узлы и коробки, и не имел ни малейшего представления, чем себя занять. Он забыл, что сегодня вообще ничего не ел, только утром выпил стакан чая, больше в доме ничего не было. И в магазин не зашел. Весь день думал только об одном – о предстоящей встрече. К восьми вечера уже не находил себе места, делал круг по комнате и подходил к окну, чтобы увидеть ее, когда она пройдет через двор к подъезду.

И, конечно же, все пропустил. Звонок в дверь прозвучал, как выстрел. Вадим вздрогнул от неожиданности и почувствовал, как отчаянно заколотилось сердце. Это она. Наконец-то! Он метнулся в прихожую, рывком распахнул дверь и отступил в сторону, пропуская гостью.

На пороге стояла Милица Андреевна.

– Ох, простите! Я сейчас! Да где же тут выключатель, черт возьми… – Вадим, отшвырнув ногой какую-то коробку, шарил рукой по стене.

В прихожей зажегся свет, и Милица Андреевна вошла. Остановилась, боясь наступить на один из многочисленных узлов и пакетов.

– Извините, у меня тут беспорядок, – произнес Вадим, провожая гостью в комнату. – Ничего не разбирал. Все равно ремонт делать. Вещей у меня мало, но зато пианино, синтезатор, компьютер. Ноты! И книги вот еще забрал. Наши с мамой. Они у знакомых на даче хранились, спасибо им. Я сейчас…

Он поискал, куда посадить Милицу Андреевну, но ничего подходящего не обнаружил, а садиться на коробку с книгами они оба не стали. Стояли посреди комнаты, освещенной тусклой лампочкой без абажура, и молчали. Вадим боялся начать разговор, которого ждал целый день. А Милица Андреевна рассматривала Вадима. Нет, она не была сбита с толку. Что-то в этом роде она и ожидала увидеть: он был в серых джинсах и серой кофте грубой вязки, с большими пуговицами – очень модной и наверняка дорогой. Красивая стрижка (впрочем, его волосы трудно испортить), очки в большой пластмассовой оправе. В таких, вспомнила Милица Андреевна, всегда выступает по телевизору один модный телеведущий.