– Верочка, расскажи! – Милица Андреевна сама не заметила, как перешла на «ты». – Мы поможем.

– Нечем помогать, – звенящим голосом сказала Вера. – На девять дней вы приходили, помните? И он был.

– Да, он весь вечер не спускал с тебя глаз, – подтвердила Милица Андреевна. – Очень за тебя переживал. Осунулся и похудел. Ты же видела, какие у него были круги под глазами.

– А когда вы ушли и мы остались одни, – монотонно продолжила Вера, – он сказал, что… он слабый человек. Недостоин меня. Он для меня будет обузой, и без него мне будет лучше. Без него! Мне! Лучше! Вы понимаете?!

Вера уже кричала. Лина Георгиевна испуганно вжалась в угол дивана. Милица Андреевна, не спрашивая согласия, сунула Вере аптечный пузырек, заставила глотнуть прямо из горлышка. Она помнила, как волшебно тогда подействовало это зелье на нее, должно подействовать и на Веру.

– И где он теперь? Вера, не молчи, расскажи. Лучше сразу. – Она обняла ее за плечи и прижала к себе.

– Ушел. На прошлой неделе уволился с работы. Я хотела ему позвонить, спросить почему… Почему, за что?! Но не смогла. Я больше его не видела. Вадим опять спился, наверное. А может, он и вправду тогда… взял брошь. И теперь может ей спокойно распорядиться. Ведь кто-то же ее взял, эту проклятую брошь! Вы же сами мне тогда говорили: пол бетонный. Вот я и треснулась головой со всего размаху. И еще вы тогда сказали: Вера, вы можете узнать, кто вор, и простить его. Я ведь и тогда понимала, что это Вадим. Больше некому. Но я его простила. Думала… Пусть, пусть я глупо поступила. Арина правильно говорила, я не святая, а дура, самая настоящая дура. Она про него сразу все поняла, Арина лучше знает людей. Но почему именно сейчас, когда мне так плохо? Когда он мне так нужен?!

У Милицы Андреевны не было ответа. Она просто молча сидела, прижимая к себе Веру и тихонько покачиваясь, будто убаюкивала ребенка. И Вера постепенно затихла, обмякла, склонив голову на плечо Милице Андреевне, а потом неожиданно провалилась в сон.

– Господи… – выползая из угла дивана, простонала Лина Георгиевна. – Что творится на свете! Такую девочку обмануть! Такую чудесную, добрую девочку! Мила, скажи, за что ей все это?

– Подожди, – осторожно укладывая Веру на освободившееся место, пробормотала Милица Андреевна. – Слушай, Лина, а при передозировке твоей этой настойки что бывает?

– Вопрос неизученный, – сразу перейдя на деловой тон, сообщила Лина. – Это же не промышленное производство, никаких испытаний… Мой рецепт. Но я думаю, ничего страшного. Проспит сегодня и завтра до обеда, и все.

– Пусть спит, – вздохнула Милица Андреевна, укрывая Веру пледом и подтыкая края. – Я и сама едва на ногах стою. Я у вас сегодня останусь ночевать. Мне так спокойнее будет.

Утром Милица Андреевна и Лина Георгиевна долго ходили на цыпочках под дверью комнаты, где спала Вера, прислушивались, вздыхали. Беседовать по привычке уходили в кухню. Но разговаривать было не о чем. Тяжесть свалившейся на Веру беды была и так неподъемна, а ее еще усугубило предательство человека, на поддержку которого она рассчитывала.

Уже под вечер приехала Арина. Привезла продукты, DVD-проигрыватель, диски с какими-то фильмами – а еще запах как-то вдруг наступившей весны, свежести, ритм нормальной жизни, которая, не замечаемая Верой, текла за окном. Осторожно вошла в комнату к Вере, тетушка и ее подруга не возражали, они и сами уже начали беспокоиться. Вера, услышав шаги, проснулась. Арина стала ей рассказывать о каких-то общих знакомых, и уже вскоре Вера слабо улыбалась. Затем Арина, смешно причитая и коря свою техническую неграмотность, с грехом пополам подключила проигрыватель и поставила старый фильм про Анискина, который с первых же кадров вызывал добрую, слегка снисходительную улыбку. Поесть Вера отказалась, но умница Арина заявила, что голодна, как волк, утром она не завтракает, а потом ей было некогда, и есть в одиночестве отказывается. Вера согласилась выпить кофе. А заодно – съесть булочку с корицей. Арина купила их в магазине неподалеку, и они были еще теплыми.

Лина Георгиевна, окрыленная успехом, метнулась в кухню, чтобы включить кофеварку и красиво положить булочки на яркую тарелку. И сварить любимую Верину овсяную кашу, может, Арина волшебным образом заставит Веру и каши поесть? Пока Вера и Арина, усевшись на диване, смотрели телевизор и ели булочки (и кашу!), Милица Андреевна и Лина Георгиевна тихо, как мышки, пили чай в кухне, боясь спугнуть перемены к лучшему.

– Как хорошо, что у Веры есть такая подруга! Арина просто золото! Она и в прошлый раз приезжала, сумела Веру расшевелить, – зашептала Лина Георгиевна. – Слушай, Мила, а что, если я попрошу Арину у нас пожить? Как думаешь, согласится? От нас с тобой толку мало, а они – молодые, быстрее найдут общий язык.

В другое время Милица Андреевна непременно бы обиделась за свой богатый жизненный опыт, который совершенно неуместно было противопоставлять природному оптимизму младшего поколения. Но на сей раз ее голову занимали другие мысли.

– А Маша как на девять дней приезжала, так больше и не была, представляешь? – продолжила Лина Георгиевна. – Хотя какие у нее дела? Дочь взрослая, уехала, работа – через два дня выходной, она сама говорила. Что бы не приехать, не поддержать подругу? Звонит только. Бывают такие люди, которые чужой беды сторонятся. В радости-то каждый может, а вот в горе…

– В радости и в горе, – пробормотала, думая о своем, Милица Андреевна. – Говоришь, не приезжала?

– Вот именно! И ты знаешь, что я считаю? Конечно, это Вадим брошь украл. Если человек предатель, то он, скорее всего, и вор, одно к одному. Но если не он…

– Ты о чем? – проявила, наконец, интерес Милица Андреевна.

– Я говорю, что если не Вадим украл брошь-то, – оглянувшись по сторонам, зашептала Лина Георгиевна, – то это точно она.

– Кто?

– Маша! Живет одна, а дочь за границей учится. В ушах бриллианты. Да, она еще вроде в январе на права сдавала, Вера рассказывала. Зачем ей? Машины-то у нее нет! И любовника никакого, может, и нет вовсе. Украла нашу брошь, продала. А теперь ей стыдно Вере в глаза смотреть! Вот она и выдумала – пойди проверь! – Лина Георгиевна в подтверждение своей мысли пристукнула по столу сухоньким крепким кулачком так, что ложечка в чашке звякнула.

– Маша, говоришь? – промолвила Милица Андреевна. – Вероятно, ты права. А проверить можно, отчего нет? Вот я прямо сейчас поеду к ней и спрошу.

– Да ты что? – испугалась Лина Георгиевна, не ожидавшая, что ее умозаключения вдруг воплотятся в реальность. – Не надо, Мила! А Вера что скажет?

– Ничего! Ты ей не сообщишь ничего, а она – мне, потому что в таком случает она ничего и знать не будет, – провела инструктаж Милица Андреевна. – А я, надеюсь, что-нибудь узнаю. Ты совершенно права: странно, что Маша избегает вас. Она не произвела на меня впечатления черствого человека. И вдруг такие перемены. Должна же быть для этого какая-то причина. Ты ее адрес знаешь? Сейчас как раз магазины закрылись, она уже должна дома находиться. Адрес можешь где-то посмотреть?

– А мы пару раз к ней заезжали с Верой по делам, – вспомнила Лина Георгиевна. – Ой, Мила, какая ты…

– Какая?

– Решительная. И не отступаешься.

– Это точно, – согласилась, уже одеваясь, Милица Андреевна. – Я привыкла доводить дело до конца. Тем более, что это теперь уже не только Верино дело, но и мое. А раз Арина пришла, вы и без меня обойдетесь.

Милица Андреевна уже с полчала топталась перед запертой дверью подъезда – домофон то ли был испорчен, то ли еще что-то, но после набора номера квартиры он издавал ехидное «пи-и-и» и, подмигнув красным глазом, умолкал. У Милицы Андреевны замерзли ноги, тяжелая сумка, которую некуда было поставить, кроме как на таявший снег, оттягивала руки. Но уходить она не собиралась, ходила взад-вперед, чтобы согреться. В голове у нее никак не складывалась парная, казалось бы, картинка: Вадим на кладбище, держащий почти на весу еле стоящую Веру, укрывающий ее от ветра, и Вадим, бормочущий что-то об ошибке и расставании. Он наверняка не смотрел Вере в глаза, вдруг подумала Милица Андреевна. Он бы не выдержал ее взгляда. И еще назойливо вертелась засевшая фраза: «В горе и в радости, в горе и в радости…»

– Что, простите? – На Милицу Андреевну смотрела молодая женщина с коляской, она только что подошла к подъезду, возле которого та приплясывала.

– Я… ничего, извините, – смутилась Милица Андреевна. – А вы из этого подъезда? Я в девяносто вторую, а там домофон не работает. Давайте я вам дверь подержу…

– Спасибо большое! А в девяносто второй нет никого, – пояснила женщина, с трудом пропихивая коляску в дверной проем.

– Как? А Мария Николаевна? – удивилась Милица Андреевна. – Я к ней…

– Маша переехала. А вы не знали?

– Ой, беда какая! – расстроилась Милица Андреевна, заходя вслед за женщиной в подъезд. – И телефон, как назло, недоступен, целый день звоню. А я ей деньги должна за книги, ей теперь от начальства попадет. Может, дочка дома?

Она надеялась, что молодая мама, занятая подъемом коляски на второй этаж, не обратит внимания на слабые места придуманной на ходу версии. Так и оказалось.

– Нет, Ира тоже уехала. Я вам могу Машин адрес дать, – предложила женщина. – Ее квартира как раз над нашей, так она телефон оставила, на случай, если протечка или еще что. И адрес тоже.

Через полчаса Милица Андреевна садилась в автобус, чтобы ехать на другой конец города, в новый микрорайон «Академический», где теперь, как оказалось, на улице с симпатичным названием Вишневая жила Мария Николаевна Милова.

Милица Андреевна очень удивилась, увидев, что по указанному адресу находилась не одна из новеньких разноцветных шестнадцатиэтажек, а коттедж в два этажа даже не с балконом, а с мезонином. Улица Вишневая, расположенная на краю микрорайона, у самого леса, состояла из таких коттеджей. От автобусной остановки она шла пешком до улицы Вишневой минут сорок – вот и объяснилось непонятное желание Маши сдать на права. Без машины сюда добираться сложновато, особенно по вечерам. Ситуация становилась все загадочнее.