— Но мне трудно будет туда ходить и ухаживать за могилкой, — попыталась возразить мать.

— Жить с ним тебе было куда труднее, мама, — пришел ему на помощь Борис. — Так что сходить на кладбище, прибрать могилку ты сможешь!

Сообща все же уговорили и, к неудовольствию ее ортодоксальных подружек, дедушку Илью достойно похоронили по православному обычаю. Из уважения к его друзьям и соседям устроили поминки, на которые пришли все желающие, причем из-за голодного времени в дом набилось немало таких, кого они даже не знали.

Пришел помянуть деда Илью и сосед Николка Коршунов. На похоронах его не было, после смерти своей матери он сутками работал в мастерской, выполнявшей военные заказы. Домой заходил редко. Выглядел Николка заморышем, ему нельзя было дать его шестнадцати лет.

— А где ты ночуешь, — удивился Тёма, — прямо у себя в мастерской?

— Еще чего, — пренебрежительно ответил Николка. — У баб, конечно. Мужиков то — раз-два и обчелся! А их — вона сколько: и солдатки тебе, и вдовы. Любая готова пригреть.

Он по-свойски подмигнул Тёме и предложил:

— Если хочешь, айда со мной! Устрою такую кралю — не пожалеешь. Только одна беда, пожрать ни у кого нет. Да и выпить вряд ли найдется.

Но Тёме было не до любовных утех. Он недоверчиво усмехнулся.

— Неужто у тебя силенок хватает? Посмотришь: в чем только душа держится? А говоришь — бабы на тебя зарятся.

— Еще как! — Николка самодовольно выпятил хилую грудь. — Ссорятся даже. Ты не смотри, это я с виду такой хиляк. У меня машинка — любой взрослый мужик позавидует, — ухмыляясь, похвастался он. — Бабы это ценят.

Глава 11

Поворот в войне

Отгремела победная битва на Курской дуге, в которой Гитлер собрал в кулак последние силы, чтобы добиться перелома в ходе войны в свою пользу, разгромив наступающие части советской армии. Развернулось невиданное по своим масштабам танковое сражение под Белгородом, в котором был окончательно сломан хребет германской военной машины. Фронт отодвинулся далеко от Москвы. Настало время перебазироваться на Запад и госпиталю Сергея Ильича Наумова. Но его ждало новое назначение.

Как выяснилось позже, причиной стал конфликт, который возник между ним и комиссаром госпиталя Иваном Гавриловичем Батуриным. Все на той же почве вступления Наумова в партию. Комиссар, старый большевик, был ревностным блюстителем морали и, несмотря на то, что очень ценил своего энергичного начальника и всячески помогал ему в работе, все же не спешил давать ему рекомендацию.

— Не пойму, что тебя смущает Гаврилыч, — обиделся Сергей Ильич. — Мы с тобой больше года вместе. Ты все обо мне знаешь Я у тебя как на ладони. Почему отказываешь в доверии? Сам же говоришь, что мне цены нет!

— Как начальнику госпиталя. Это верно, — со свойственной ему прямотой ответил Батурин. — А член партии должен быть без грехов со всех сторон.

— Это какие же у меня грехи? — рассердился Наумов. — Пашу с утра до вечера, всего себя отдаю работе. Семья у меня крепкая. Чего еще надо?

— Будто сам не знаешь, за что тебя исключили, — нахмурился комиссар. — Мне сдается, Ильич, что ты все еще слабоват по бабьей части. Хотя это правда: семья у тебя хорошая, а внучка — просто чудо!

— Ты говори прямо: в чем дело, — потребовал Сергей Ильич, хотя отлично понимал, на что намекает его заместитель. Но и объясниться было необходимо.

— Я ведь, Ильич, не слепой. Думаешь, не знал, что ты завел шашни с Петренко, когда жены не было? — строго посмотрел на него Батурин. — Да и люди мне об этом докладывали. Кто посмеивался, а кто и осуждал.

— Ну так это — дело мужское. Я ведь семью не бросил, — смущенно возразил Сергей Ильич. — Меня не за бабу исключили, а за то, что смалодушничал, не указал в анкете про Колчака.

Иван Гаврилович задумчиво пожевал губами:

— Может, и так. Но меня все же смущает твоя неустойчивость по этой части. Давай, Ильич, еще немножко повременим. Хочу удостовериться, что с тобой такое больше не повторится. Вот мы снова на фронт отправляемся. Там и посмотрим.

— Обижаешь, Гаврилыч! Испытание мне решил устроить? — гневно повысил голос Наумов. — А если меня там сразу убьют? Я хочу умереть коммунистом. Считаю, что заслужил!

— Не дави на меня, Ильич! — тоже повысил голос комиссар. — Я ведь тебе не отказываю. Говорю только: повремени. На фронте тебя и примем!

— Вот, значит, как? — вспылил Наумов. — Вряд ли мы сможем с тобой дальше работать, раз ты считаешь, что я недостоен быть в партии!

— Ну что ж. Раз так — я поговорю об этом в политуправлении, — сухо ответил Батурин. — Думаю, что нас разведут.

Наверное, у Ивана Гавриловича были там большие связи, так как вскоре их действительно развели, но с госпиталем уехал он, а Наумова без объяснения причин перевели на новую должность, объявив благодарность и повысив в чине до майора медслужбы. Об этом ему объявили по телефону, а письменный приказ привез нарочный. В нем говорилось, что Сергей Ильич Наумов назначается начальником эвакогоспиталя 4064 в Пушкино и ему надлежит в трехдневный срок сдать дела и прибыть на новое место службы.

* * *

Сергей Ильич был обескуражен таким поворотом дела, но стойко перенес удар и энергично занялся переездом в Пушкино. Прощание с персоналом госпиталя было трогательным. Он был строг, но его уважали за образцовый порядок и прекрасную организацию работы. Даже виновник расставания — замполит Батурин расчувствовался, обнял его и сказал:

— Ты сам это решил, Ильич! А мне, поверь, очень жаль, что так вышло. Хорошо было с тобой работать!

Сборы были недолгими, хотя вещей, на удивление, оказалось очень много. Кроме всякого домашнего скарба, детской кроватки и одежды, надо было найти место и для солидного урожая, собранного Темой. Одной картошки было десять мешков, что по тем временам составляло большое богатство. Так что наряду с легковушкой, в которую поместились Анна Михеевна, Леля и Вика со всем наиболее ценным и хрупким, пришлось взять еще и грузовик.

Эвакогоспиталь 4064 находился в нескольких километрах от подмосковного поселка Пушкино, на территории бывшей радиостанции Коминтерна. До войны отсюда велись агитационные передачи, здесь же временно обитали многие вожди международного рабочего движения, а в последние годы такие известные, как Георгий Димитров и Долорес Ибаррури. Однако в критический момент войны, уступив требованиям союзников, Сталин упразднил Коминтерн.

Назначение начальником этого госпиталя было явным повышением, и это утешило Сергея Ильича. В отличие от ветхого дворца графа Панина, новые прекрасно оборудованные корпуса Коминтерна были более приспособленными для лечения и скорого возвращения в строй раненых бойцов, и в связи с этим предназначались в основном для офицеров. Кроме того, в одном из корпусов помещался партизанский спецдом, сюда на отдых перебрасывались через линию фронта командиры крупных отрядов. Поэтому снабжение госпиталя было намного лучше других.

Командование и врачи жили в небольшом, но комфортабельном корпусе, который раньше предназначался для лидеров зарубежных компартий. Для семьи начальника госпиталя отвели три смежных комнаты на втором этаже, а по соседству с ними, в небольшой спальне, которую загромождала огромных размеров кровать, поселили старенького зубного врача с супругой. По преданию, эта широченная кровать принадлежала прославленному лидеру испанской компартии, та якобы обладала бурным темпераментом и активно использовала ее по назначению со своими возлюбленными. Так это было или нет, но послужило поводом для шуток.

— Наверно, в наших старичках тоже играет кровь, как представят себе, что выделывала на их кровати Ибаррури, — посмеивались, глядя им вслед. — Говорят, пламенная Долорес загоняла мужиков до седьмого пота!

Тёму тоже разбирал смех, когда представлял себе этих старичков на ложе, достойном Екатерины Великой. В Пушкино все ему нравилось, но особенно партизанский спецдом: там в холле стоял настоящий большой бильярд. Тёма любил играть на бильярде, и у него неплохо получалось, но на таком большом еще никогда не пробовал. Было здорово и то, что на территории был глубокий пруд, где водилась рыба и можно было купаться, а за высоким забором росли грибы.

Разместились удобно, хотя Тёме, как всегда, пришлось спать на диване в общей комнате. Но он к этому уже привык. Через несколько дней его вновь зачислили электриком и пришлось приступить к работе.

* * *

От Марка Горкина не было ни слуху ни духу. Леля часто плакала и, следуя своему убеждению в женском непостоянстве, Тёма исподволь ревностно за ней следил, опасаясь, как бы с отчаяния в кого-нибудь не влюбилась. Но сестра вела себя безукоризненно, хотя уже вполне оправилась от родов и за ней вовсю ухаживали выздоравливающие офицеры.

— Вот увидишь, Марик обязательно вернется, — по случаю и без него часто повторял Тёма, стремясь поддержать в сестре силу духа. — Таких, как он, ни штык, ни пуля не берет!

Леля была с ним по-прежнему холодна, но разрешала подолгу играть с Викочкой, и, как вскоре он убедился, все же любила и о нем заботилась. В это время возникла учебная проблема, связанная с предстоящим призывом Тёмы в армию. Теперь призывали уже с семнадцати лет, и он не успевал закончить десятилетку.

Анна Михеевна огорчалась.

— Ведь так Тёмочка может остаться без среднего образования. Пока будет служить, все забудет!

— Напрасно беспокоишься, мама, — успокаивал ее будущий призывник. — Ты же знаешь, что я умею самостоятельно заниматься. Как вернусь, все сдам и получу аттестат!

Эту проблему помогла решить именно Леля. Это она нашла в газете объявление Московского авиационного института о приеме на его подготовительное отделение. Набирали учеников девятых и десятых классов, обещая после года занятий принять у них экзамены на аттестат зрелости.