Клавдия Осиповна давно овдовела, и одна растила двоих детей. Но у нее была вязальная машина и ее трикотажные кофты и свитера пользовались спросом, она хорошо зарабатывала.

— А как же Машенька? Ты что же, отберешь у нее маленькую комнатку? Она ведь обидится, и тогда у вас начнутся раздоры. Пусть уж лучше живут с нами.

— Это будет неправильно! — резонно возразила Клавдия Осиповна. — У тебя совсем другая обстановка. Вы все ютитесь в одной комнате, твой сын — почти взрослый парень. А со мной будет жить дочь. Как говорят в Одессе, — рассмеялась она, — это «две большие разницы»!

— А что касается Маши, то девочка все уже понимает и не обидится.

— И все же не следует торопиться со свадьбой, — не сдавалась Анна Михеевна. — Пусть сначала определятся с учебой. Вот Леля поступит в медицинский, пойдет учиться Марик, — и дай им Бог счастья! — И, понимающе взглянув на Клавдию Осиповну, добавила: — Ну а если что случится, тогда уж придется поспешить с регистрацией. Ты ведь не станешь возражать, Клаша?

Этот разговор состоялся еще до начала войны. А теперь, когда Марк рвался на фронт, он уже не возобновлялся, и Тёма заметил, что больше всех из-за этого переживает Леля. Его сестра, несмотря на свой юный возраст, была сдержанна в проявлении своих чувств и ни с кем не делилась, разве только с матерью. Но однажды она все-таки не сдержалась и высказала жениху все то, что было у нее на душе.

— Вот уж правду говорят, что мужчины делают все, чтобы их было меньше, — с обидой бросила Леля, когда Марк сообщил ей, что наконец-то начальство аэроклуба дало согласие на его призыв в армию. — Неужели, Марик, ты предпочитаешь бросить меня и погибнуть на фронте, чем остаться дома и жить вместе?

— Как ты смеешь говорить такое? — возмутился Марк. — Разве я могу остаться дома, когда нужно бить врага? Я же к этому готовился и смогу лучше других. Мне совесть не позволит отсиживаться за спинами моих товарищей!

И стал горячо ей доказывать:

— Ну почему ты заранее меня хоронишь? Всех немцы не перебьют! Особенно тех, кто их не боится и умеет воевать! А кто же тогда выиграет войну, если самые бойцы будут прятаться под юбки? Значит, по-твоему, пусть другие отдают жизнь за нашу победу?

— А почему ты думаешь, что ты лучше других? — голос у Лели дрогнул и на глаза навернулись слезы. — И без тебя там справятся те, кого ты здесь готовишь. Тебе же говорили, что это дело важнее. А ты меня бросаешь, — она все же заплакала. — Это нечестно после того, что было. Это — преда-ательство!

— Предательство? — аж взвился от возмущения Марк. — Разве я отказываюсь на тебе жениться? Да я хоть сейчас готов! А вот, если я, здоровый бугай и к тому же комсомольский секретарь, призывавший товарищей идти на фронт, буду отсиживаться в тылу — тогда это будет настоящее предательство!

Задыхаясь от гнева, он выскочил из комнаты, а Леля ушла к себе, плотно закрыла дверь, и Тёма долго слышал как она тихо плакала в подушку… Через несколько дней он узнал от Маши, что Марка направили в специальный отряд для заброски во вражеский тыл. Состоялось ли их прощание с Лелей, она не знала.

* * *

Всеобщая мобилизация сказывалась. На селе не хватало рабочих рук, и Тёму, как и многих других московских школьников, отправили в колхоз на прополку овощей. Их поселили в местной школе, неплохо кормили, и хотя работать днем приходилось много, зато по вечерам было весело. Играли в лапту и футбол. Даже устроили соревнования по волейболу.

Когда вернулись домой, Москву было не узнать. Фронт неумолимо приближался к столице и, в ожидании налетов вражеской авиации, в городе осуществили маскировку наиболее важных исторически значимых объектов. Возвели такие декорации, что не только с воздуха, но и на земле нельзя было узнать Красной площади и Кремля, Большого театра, музеев, библиотеки имени Ленина. Особо постарались закамуфлировать оборонные заводы и военные объекты.

Повсюду расположились зенитные батареи. Одна из них была совсем близко от Тёмы — у Чистопрудного бульвара, рядом с метро, и он вместе с ребятами часами наблюдал за тем, как несут вахту орудийные расчеты. Наряду с ними и истребителями ПВО, московское небо охраняли многочисленные аэростаты заграждения. Их то и дело проносили по улицам города, перебазируя с места на место.

Ночью Москва погружалась во тьму — повсюду строго соблюдалась светомаскировка. В подземных станциях метро и подвалах больших домов организовали бомбоубежища. Особенно будоражили всех учебные воздушные тревоги. Тогда звучали громкие предупреждения по радио, пронзительно выла сирена, и толпы людей, многие с детьми на руках, устремлялись к метро и в сырые полутемные подвалы.

Чтобы не ходить в бомбоубежище, Тёма сразу вызвался дежурить во время воздушных тревог на крыше своего дома. Из-за этого ему пришлось выдержать бой с матерью.

— Я категорически против! Вот пойду и добьюсь, чтобы тебя вычеркнули из дружинников, — возмутилась Анна Михеевна. — Это безобразие, что используют малолеток, да еще без обучения! Ты же свалишься с крыши!

— Ну почему же без обучения? Нам показывали, что надо делать, если упадут зажигалки. А на крышу я и раньше лазил, когда был еще пацаном, — возражал ей Тёма. — Меня этому учить не надо, мама! И какой же я малолетка, раз уже в седьмой класс перешел?

Но Анна Михеевна стояла на своем:

— Но вы с ребятами туда просто забирались, чтобы посмотреть. А теперь ведь надо бомбы гасить. Тут запросто сорваться можно!

— Ничего со мной не случится, мамочка! — горячо заверил ее Тёма. — Не бойся, я буду осторожен! — И привел самый сильный, по его мнению, аргумент. — Ты что, хочешь, чтобы сожгли наш дом? А я этого не допущу!

Анна Михеевна продолжала сопротивляться, хотя и не так уверенно, ибо доводы Тёмы на нее все же подействовали.

— И без тебя есть кому с этим справиться!

— Нет, мама! Рассчитывать, что кто-то все сделает за нас — скверное дело, — рассудительно, как взрослый, ответил он, «дожимая» мать. — Мне ведь скоро в комсомол вступать, а я буду с детишками в бомбоубежище отсиживаться? Отец и Марик на фронте воюют, а мне надо здесь делать, что смогу!

Анна Михеевна не нашлась, что возразить, и лишь огорченно махнула рукой.

* * *

Вскоре начались массированные воздушные налеты на Москву. Вот уж никто не думал, что такое возможно! Дежуря на крыше своего дома, Тёма почти ежедневно наблюдал незабываемое ночное зрелище. Все небо было в перекрестных лучах прожекторов, которые то и дело выхватывали из тьмы какой-нибудь из гудящих на большой высоте немецких самолетов. Сразу начинали бить зенитки, и было видно, как его атакуют наши истребители. Не раз объятые пламенем вражеские стервятники падали, и при ударе о землю гремели мощные взрывы.

Однако, несмотря на большие потери, отдельные немецкие самолеты все же прорывались к Москве и беспорядочно сбрасывали свои бомбы, вызывая многочисленные пожары. Несколько тяжелых бомб упало в районе Чистых прудов, а одна совсем недалеко от Тёминого дома, в Армянском переулке. Тогда погибло особенно много людей.

— Давай сбегаем посмотрим, — предложил Тёме дежуривший с ним на крыше Вовка Алексеев, когда дали отбой воздушной тревоги. — Наверное, большая бомба в дом попала. Так грохнуло, я чуть на тротуар не свалился! Хорошо, вовремя уцепился за трубу.

— А нам не попадет? — усомнился Тёма. — Вдруг снова будет налет и объявят воздушную тревогу?

— Так быстро фрицы не вернутся, — заверил его Вовка. — В любом случае успеем. Только посмотрим — и сразу назад!

Они вылезли через чердак на лестничную площадку, бегом спустились по ступенькам и помчались во весь дух по Покровке к Армянскому переулку. От знакомого им большого кирпичного дома остались лишь груды кирпича и обломки перекрытий, которые завалили вход в бомбоубежище. Оттуда доносились крики и стоны. Завал был оцеплен милицией и его поспешно разбирали спасатели.

Когда вход в бомбоубежище наконец очистили от обломков, — стали выводить и выносить пострадавших. Жертв было очень много: тяжелая фугасная бомба прошила все этажи и разбила бетонное перекрытие подвала. Санитарные машины не успевали увозить раненых. Мертвых укладывали тут же, у входа, на брезент. В воздухе стоял сплошной женский плач — к тому же уцелевшие жильцы остались без крова.

Вернувшись домой, Тёма узнал, что такая же бомба разрушила еще один большой, и самый красивый, дом на Чистопрудном бульваре, там жили его тетя Инна с бабушкой Верой Осиповной. Об этом ему сообщила взволнованная Леля.

— От дома остались одни руины! Вся проезжая часть и трамвайные пути засыпаны обломками, — рассказала она брату. — Сосед, Нил Федотыч, шел из своего ресторана и видел это своими глазами.

— А мама где? Почему ты одна? — забеспокоился Тёма.

— Мама очень испугалась за тетю Инну и бабушку, — объяснила Леля. — Сразу побежала узнать, что с ними.

— Да чего ихнему дому сделается? — пожал плечами Тёма. — Он ведь стоит далеко, в глубине двора.

— Ты что — дурак? — покосилась на него Леля. — Мама не за дом испугалась, а за них самих! Их бомбоубежище как раз под тем домом, в который попала бомба.


Когда вернулась домой Анна Михеевна, все прояснилось.

— Слава Богу, на этот раз с ними ничего не случилось, — переведя дыхание от быстрой ходьбы, сообщила она детям. — Бабушка Вера приболела, и тетя Инна, побоявшись оставить ее одну, не пошла в бомбоубежище. Оттуда все еще вытаскивают людей. — Анна Михеевна устало опустилась на стул. — Боюсь, что жизнь Инночки и мамы теперь будет в опасности при каждом воздушном налете!

— Это почему же? — удивился Тёма. — И в наш дом может попасть бомба.

— Все может быть, — согласилась Анна Михеевна, — но их положение намного хуже нашего. — И терпеливо пояснила: — Инночка уверена, что целью бомбежки была зенитная батарея, что расположена у станции метро. А бомбы попали в окрестные дома из-за неточности немцев.