Инга подскочила и уселась по-турецки, прижав к животу плюшевую собаку.

— Знаешь, Ромка говорит, что поцелуи — это все игрушки для маленьких, это все не то. Нужно попробовать настоящий секс!

Инга решительно ударила плюшевую собаку кулаком между глаз. Игрушечные глаза с бегающими зрачками съехались у переносицы.

Ника зажмурилась и тихо засмеялась.

— Чего смеешься? — насторожилась Инга.

— Так…

— Ну-ка выкладывай! Нет, ты меня на смех поднимаешь, что ли? — Инга шлепнула сестру игрушкой. — Разве у вас с Колей не так? — Она вытянулась рядом с сестрой и подперла голову кулаками.

— Не так… — протянула Ника. По ее лицу плавало блаженство. — Когда он меня целует, я схожу с ума…

Мне кажется, что мы летим в пропасть… Что у меня под ногами нет земли…

— Ну-ка, ну-ка, поподробнее!

— Когда он первый раз меня поцеловал… — Ника закрыла глаза, словно так удобнее было восстанавливать в памяти ощущения. — Я думала — упаду в обморок. Но он крепко держал меня обеими руками, был такой нежный…

— А потом? — Глаза Инги сверкнули почти болезненным любопытством.

— Потом мы целовались везде — под лестницей в институте, в метро, в ГУМе, на Чистых прудах, в общежитии…

— Да не перечисляй ты ГДЕ, расскажи лучше КАК!

Инга нетерпеливо махнула собачьим ухом. Голову своей игрушки она пристроила под подбородком.

— Когда он наклоняет голову и я ощущаю его запах, мне самой хочется потянуться к нему лицом, потрогать рукой его кожу…

— У него нет прыщей?

Ника прыснула и потом расхохоталась.

Инга в недоумении уставилась на сестру.

— Как будто я спросила что-то из ряда вон выходящее! Вокруг полно прыщавых парней. Можно подумать; у вас на Руднике атмосфера особая.

— Он не из поселка, а из города, я же тебе говорила…

— Какая разница! Велик город… И ведь вот надо было тебе с ним в Москве встретиться. Или ты его нарочно искала?

— Да нет же! Разве я тебе не рассказывала? Мы встретились на вокзале. Вместе ехали в одном поезде, возвращались после каникул.

— И он тебя узнал? — недоверчиво прищурилась Инга. Что-то ее в этой истории раздражало, она сама не могла понять — что.

— Узнал. Потом мы поехали вместе на метро, он проводил меня до общаги, и я пригласила его на чай.

— Романтично, — лаконично заключила Инга и снова уселась напротив сестры. — Но не перспективно.

— Почему?

— А потому. Ты из провинции приехала. Тебе надо не своих братьев-лапотников подбирать, а искать москвича, чтобы в Москве остаться.

Ника только улыбалась, слушая рассуждения сестры.

— Хочешь, я тебя познакомлю с кем-нибудь из Ромкиных друзей?

Ника повертела головой. Нет. У нее есть Коля.

Глупенькая Инга! Разве кто-то может сравниться с Колей?

— Ну чем, чем он тебя так покорил? — не унималась Инга. — Почему ты от него так тащишься? К тебе с вашего курса кто-нибудь клеился?

Ника кивнула.

— Ну и?..

— Ты знаешь, Инга… — Ника уселась напротив сестры и положила на колени подушку. — Я не хочу тебя обидеть и обобщать не хочу. Но мне показалось, что в Москве ребята больше сосредоточены на себе.

— Что ты имеешь в виду?

— Даже если ты их чем-то заинтересовала, то все равно — разговоры о себе, какой я умный или крутой.

Самолюбования много, снобизма.

— А Коля?

— А Коля, он — рыцарь. Он и руку подаст, и через лужу перенесет, и… Он совсем другой! Коля заботливый. Вот я болела, он меня чаем с ложечки поил, за лекарствами бегал.

— Рисуется! — фыркнула Инга.

— Да нет же! Он очень искренний! Все, что он делает, — все честно. Я ведь его давно знаю. В лагере в него все девчонки были влюблены.

— Это еще ни о чем не говорит.

Спор прервал звонок в дверь. Пришел отчим Инги, Геннадий Львович. Он сразу бросился к телевизору и согнал их с дивана.

— Девчонки, футбол! Переключаем на футбол и — тихо у меня, мышками!

— У-у, — скривилась Инга, — опять футбол… — Но тут же скомандовала Нике:

— В ванную!

Сестры заперлись в ванной. Ника устроилась на табуретке между батареей и стиральной машиной. Пена под струей вода разрасталась и пухла.

— Погадай мне! — попросила Инга, пробуя пальцами ноги температуру воды в ванне.

— На кого? На тебя? На него?

— На меня.

Ника достала из кармана висящего здесь же клеенчатого фартука колоду карт. Колода — сугубо гадальная, ее прячут здесь от родительских гостей, чтобы не заиграли.

— Ну? Дорога выпадает?

— Погоди. Король крестовый. Хлопоты. Разговор с бубновой дамой.

— А дорога?

— Это я тебе что было раскинула. Теперь — что на сердце.

Ника раскладывает карты на белой поверхности стиральной машины.

— На сердце свидание. Интерес твой. Король опять крестовый. Вот видишь, карты не врут!

— А под сердцем?

— А под сердцем.., постель!

— Да? Значит, все-таки будет?

От возбуждения блеск в глазах Инги становится мерцающим. Ее белая головка в облаке искристой пены кажется Нике воплощением беззащитности и кротости. Но Ника хорошо знает сестру. Это только видимость. Инга — очень целеустремленный человек. Ей, Нике, еще поучиться у сестры. Внешность у Инги ангельская. На ее нежных руках с тонкими, какими-то даже детскими пальчиками абсолютно ровные, один к одному, длинные, идеальной формы, ногти. Ножки тридцать пятого размера имеют опять же трогательно-розовые пальчики, которые хозяйка никогда не забудет вовремя обработать и покрыть лаком. Нике далеко до Инги. Руки по сравнению с руками сестры ей кажутся грубоватыми, как их ни мажь кремом. И как это Инга умудряется в любой ситуации выглядеть с иголочки и будто только что от парикмахера? Впрочем, Нике грех жаловаться. Небо ей ниспослало любовь.

Это важнее.

— А на себя погадаешь? — поинтересовалась Инга, разглядывая вытянутую из воды ногу.

— Нет, на себя не буду.

— Не хочешь знать свое будущее?

— Хочу, но не буду.

— Странная ты, Никуша. — Инга блестит глазами из своей пены. — Иногда мне кажется, ты что-то таишь в себе. Что у тебя есть тайны от меня, честное слово.

— С чего ты взяла? — искренне удивилась Ника. — Какие такие тайны?

— Ну, например, у меня от тебя секретов нет. Я с тобой всем делюсь. Даже самое интимное рассказываю.

— И я.

— Правда? Правда-правда? — Инга кинула в сестру клочок мыльной пены.

— Конечно!

Ника сунула колоду в карман фартука.

— А если у тебя с Колей что-то такое будет.., ты ведь мне расскажешь?

Ника молчала. Она не планировала это событие, как планировала его Инга. Это нелепо и смешно.

Она пожала плечами.

— Смотри же! У нас нет друг от друга тайн! — напомнила сестра.

* * *

То, что машина, на которой Инга с Романом ехали на дачу, принадлежала не Ромке, а его отцу, Ингу ничуть не смущало. Машина отцова и дача отцова. Но когда-нибудь… Инга хорошо знала это правило: есть у отца — будет к у сына. Впрочем, в отношениях с парнями материальная сторона для Инги никогда не стояла во главе угла. Боже упаси. Это люди, выросшие в нищете, как правило, рвутся в клочки из-за материального благополучия. Она — нет. Она, слава Богу, никогда ни в чем не нуждалась… А случись такое — два отца не дадут пропасть. Нет, ее занимало другое…

Но, что ни говори, приятно ехать в просторной «Волге» цвета зимнего вечера, рассекать засыпанное снегом Подмосковье и предвкушать пьянящий свободный вечер…

Дача Ромкиных родителей оказалась двухэтажным строением вполне в профессорском духе 80-х: скромненько, но со вкусом.

Пока Ромка расчищал снег перед гаражом, Инга открыла дверь и вошла внутрь. Уютненькое гнездышко. Плетеное кресло-качалка, стеллажи с книгами, камин, диван с небрежно наброшенным клетчатым пледом. И ни-ко-го.

Инга громко хлопнула в ладоши и подпрыгнула.

Свобода! Она — в недосягаемости для мамы, для отца, для дяди Гены, для всех. Они считают ее ребенком, а она совсем взрослая. Никто не будет опекать ее и поучать. Она насладится свободой на полную катушку.

Вот! Наслаждение! Да, пожалуй, так: чувственное наслаждение. Это именно то, к чему она стремится. То, что жаждет испытать, то, что движет ею в последнее время. Ускользающее и непонятное для нее. Любовь?

Инга, не снимая дубленки, стала подниматься по лестнице вверх, к спальням. Любовь… Да, она хочет быть любимой. Чтобы ее баловали, заботились о ней, с ума по ней сходили. Но чтобы самой поклоняться, сходить с ума, заботиться? Ну уж нет. Она пока не сумасшедшая. Женщина должна лишь позволять любить себя. Говорить о своих чувствах, если это необходимо, — пожалуйста, сколько угодно. Но чтобы носки стирать? Рубашки гладить? Сюси-пуси всякие разводить? Это не для нее.

Инга распахнула ближайшую к ней дверь. Медвежья шкура на полу, ворсистое покрывало на внушительной двуспальной кровати. Плотные темные шторы на окнах. Бронзовые подсвечники на прикроватных тумбочках. Ничего гнездышко… Внизу хлопнула дверь.

Инга вернулась на лестницу, перегнулась через перила.

Внизу, весь в снегу, с охапкой поленьев в руках стоял Роман. Сейчас, в сдвинутой набок ондатровой шапке и распахнутой дубленке, он выглядел очень даже ничего. Скажем так: не как всегда.

— Фу, какой ты копуша… — Инга вытянула губы трубочкой. — Я тут совсем замерзла.

«Сейчас я тебя обогрею, мой птенчик», — полагалось ответить пылкому влюбленному, но Инга услышала следующее:

— Придется немного померзнуть. Дом прогревается довольно долго. Достань-ка спички в сумке.

Инга без особого энтузиазма двинулась в сторону большой спортивной сумки. Там она нашла спички и газеты. Принялись растапливать камин. Вопреки ожиданиям березовые чурбачки не спешили разгораться.

Чего-то им не хватало.

Инга устроилась в плетеном кресле. Ей ничего не оставалось, кроме как, покачиваясь, наблюдать колдовство ее избранника у камина. Газета сгорала, поленья дымились и — все.