После обеда они отправились на прогулку по улице Ту-До, дошли до французского посольства и возвратились в квартиру Томаса. Вечер был теплый и безветренный, полный романтической прелести. Томас почувствовал, как в нем возникает знакомое ощущение одиночества.

Отель, где остановилась Абигейл, был через дорогу, но когда она попросила Томаса напоить ее кофе, он смягчился. Квартира не слишком шикарная, объяснил он, всего две комнаты, балкон, простая мебель и много книг. Абигейл понравилось.

— Я устала от Бостона, — сказала она, проводя кончиками пальцев по книжным корешкам. — Все эти бессмысленные вечеринки, приемы, по пятницам — симфонические концерты. Иногда хочется волком взвыть. Я хочу сделать что-нибудь такое, что изменило бы мою жизнь. Надоело плыть по течению.

— Ну так делай.

— Что, Томас?

Он засмеялся и налил два стакана бренди.

— Это тебе решать, Абигейл.

Она усмехнулась:

— Может, пойти в монахини?

— А что на это скажет Бенджамин?

— Ему все равно. — Она отошла от книжного шкафа и взяла предложенное бренди. — Он больше меня не хочет.

Томасу стало неловко.

— Абигейл…

— Мы не спим вместе уже полгода. — Потягивая бренди, она нагло смотрела на Томаса из-за стакана; она даже не покраснела, и казалось, наслаждается его дискомфортом. — Тебя шокирует моя откровенность?

— Нет, — спокойно ответил он. — Просто я не знаю, чего от тебя ждать, что ты скажешь в следующую минуту. Ты и ребенком была своенравна. Совершенно непредсказуема.

Абигейл пожала плечами:

— Я эгоистка. Люблю поступать так, как мне хочется.

— Пожалуй, с этим можно согласиться.

— Я хочу, чтобы меня любили, Томас, — сказала она надломившимся голосом.

Он откашлялся:

— Каждый человек этого хочет.

Она презрительно фыркнула и вдруг спросила:

— А что бы ты стал делать, если бы я сейчас скинула с себя одежду?

Пораженный Томас не нашелся, что ответить.

Она засмеялась, довольная его реакцией. Отставила бренди и начала неторопливо расстегивать блузку.

— Абигейл, не надо.

— Когда мне было лет четырнадцать-пятнадцать, — продолжала она, — я любила прохаживаться мимо твоего дома и мечтать, представлять себе, как ты дотрагиваешься до моей груди. Я становилась старше, мне хотелось, чтобы ты касался языком моих сосков. Ужасно, правда, Томас? — Она расстегнула блузку, вытащила ее из-под юбки и бросила на пол. На ней был кружевной бюстгальтер, но сквозь двойной слой тонкой материи Томас прекрасно различал коричневые соски. Абигейл улыбнулась. В ее невозможно синих глазах сверкнули капельки слез. — Я ужасная, я знаю.

— Нет, вовсе нет, Абигейл. Ты в незнакомой стране, ты растерялась…

— Я не растерялась. Я прекрасно знаю, чего хочу.

— Абигейл…

Она сняла с плеч бретельки, и бюстгальтер соскользнул вниз. На груди и руках блестели крошечные капельки пота. Ее груди были полные, красивые, соски удивительно темные, вытянувшиеся. Бюстгальтер последовал за блузкой.

— Бенджамин просит, чтобы я дала ему развод.

По щекам у нее полились слезы. В теплой, сыроватой квартире Томаса было так тихо, что слышалось дыхание.

— Полюби меня, Томас, — прошептала Абигейл. — Не отталкивай меня.

Предощущая в себе пробуждение страсти, Томас поспешно поднял с пола бюстгальтер и протянул его Абигейл:

— Я провожу тебя до отеля.

— Нет!

С внезапностью и энергичностью, поразившей Томаса, она привлекла его к себе, взяла его ладонь и приложила к своей груди.

— Полюби меня, — молила она. — Прошу тебя, Томас… Пожалуйста!

Он убрал руку.

— Но не так же, Абигейл! Потом я возненавижу себя за то, что воспользовался тобой. И ты себя возненавидишь. — Он смотрел как бы мимо нее. — Давай забудем этот эпизод.

Она проворно надела бюстгальтер.

— Мне не забыть.

И она действительно не забыла. Пришла к нему на следующий день. И через день. Не разоблачалась, не умоляла, просто рассказывала Томасу, как за последний год намучилась в браке, как ей одиноко, как хочется ей быть хорошей матерью Квентину, несмотря на грозящий развод.

— Разумеется, я разрешу ему встречаться с сыном, — говорила она. — Мы постараемся, чтобы наш разрыв привлек как можно меньше внимания. Просто мы не сошлись характерами с Бенджамином. Нет смысла поддерживать отношения, которых, по существу, уже нет.

— Очень жаль, Абигейл, что у вас так вышло. Я люблю и тебя, и Бенджамина.

— Нечего жалеть. Поверь, все к лучшему. — Она храбро улыбнулась, но скоро помрачнела. — Боюсь, я уже непривлекательна для мужчин. Я прекрасно понимаю, что не красавица…

— Брось. Ты очень интересная женщина.

Абигейл вскинула брови:

— Тогда почему ты отвергаешь меня?

Он улыбнулся:

— Уверяю, вовсе не потому, что не испытываю искушения.

Это ей и хотелось услышать.

На следующий вечер она пришла к Томасу с пластинками Фрэнка Синатры и Дюка Эллингтона. Включив старенький проигрыватель, они танцевали до полуночи. И занимались любовью до рассвета.

Так продолжалось до конца ее десятидневного визита в Сайгон.

И хотя Томаса заворожили ее молодость, оптимизм и симпатичная развязность, все-таки он не мог освободиться от мысли, что совершает нечто дурное. Ведь Абигейл замужняя женщина. Никаких формальных подтверждений разрыва, а тем более развода, не было. Томас считал, что она должна разобраться с одним мужчиной, прежде чем пускаться во что-либо серьезное с другим, но, вспомнив Жана-Поля Жерара, он понял — Абигейл не из тех, кого смущает адюльтер[22].

Проводил ее Томас со смешанным чувством печали и облегчения.

Она обещала скоро вернуться.

— Я обожаю тебя, Томас, — сказала Абигейл, поцеловав его в аэропорту. Даже когда он повернул прочь, она продолжала стоять с полуприкрытым ртом.

Но через две недели прилетела не Абигейл. Прилетел Бенджамин. Он объявил, что вице-президентом его компании стала его жена, а «Вайтейкер и Рид» добился выгодного контракта от правительства Соединенных Штатов.

— Абигейл любит повторять, что мы сделаем состояние, покуда в Индокитае идет война, — радостно изрек Бенджамин.

Стивен предупредил отца, чтобы тот не принимал болтовню Бенджамина слишком серьезно:

— Абигейл возвратилась из путешествия, полная идей, как «Вайтейкер и Рид» может делать деньги в этой стране, и все эти идеи так или иначе подразумевают, что американское военное присутствие в регионе будет наращиваться. Сейчас она, вероятно, сочиняет депешу в Конгресс. Бенджамин совсем с ней свихнулся. Но ничего — несколько дней в обществе Блэкбернов, и он вновь придет в норму.

Потрясенный вероломством Абигейл, Томас больше не мог ей верить ни в чем.

— Судя по тому, что она говорила, когда была здесь, у меня сложилось впечатление, что Бенджамин просит развод…

— Бенджамин? — расхохотался Стивен. — Она над тобой посмеялась. Да он боготворит Абигейл! Что до меня, так я не доверил бы ей своих детей, даже если бы отправился всего-навсего в соседнюю комнату.

Томас кивнул. Ну и болван же он.

Он решил не думать больше об Абигейл. Бедственное положение в Южном Вьетнаме занимало все его мысли.

Вскоре, теплым, дивным вечером его сын привел ужинать Жана-Поля Жерара.


Фактически, это была первая встреча Томаса Блэкберна и Жана-Поля Жерара, родовитого бостонца и французского гонщика. До этого их связывала только Гизела. Она с любовью рассказывала им друг о друге. Томас был ее благородным приятелем, чья обстоятельность ее и восхищала, и забавляла. Они познакомились в Париже в 1931 году, когда он был безнадежно влюблен в Эмилию. Гизела и несколько ее обожателей — иногда по отдельности, чаще все вместе — показывали ему город. Естественно, это случилось задолго до того, как Гизеле вздумалось объявить себя репрессированной венгерской баронессой. Тогда она была просто Гизелой Жерар, шаловливой, очаровательной молодой женщиной, которой нравилось танцевать, смеяться и любить. После смерти Эмилии Гизела не послала ни цветов, ни формального соболезнования. Она написала Томасу, что передаст деньги в некий монастырский приют в Провансе в память его супруги, и сестры-монахини обещали назвать одну из сироток Эмилией. Томас не мог поручиться, что так оно и произойдет, ибо Гизела легко загоралась новыми идеями, но редко их осуществляла. Однако он оценил ее красивый жест.

Жан-Поль был ее единственным сыном — ее «капризом», как она называла его, появившимся на свет потому, что ей вдруг очень захотелось иметь ребенка. Кто его отец, она не говорила, поскольку презирала социальные конвенции вроде замужества и моногамии. Вторая мировая война ее несколько отрезвила, но Гизела сумела сохранить жажду жизни. Когда Жану-Полю исполнилось шестнадцать лет и он пожелал жить самостоятельно, она искренне обрадовалась. Ее сын стал профессиональным автогонщиком, обладателем Гран-При. Это ее не огорчало и не радовало, поскольку Жан-Поль не признавал ее матерью. Она поселилась на Ривьере под именем баронессы Гизелы Мажлат и наслаждалась новым периодом своей жизни.

Томас часто спрашивал себя, знала ли Гизела, что Жан-Поль развлекается под личиной Кота? Не это ли разочарование толкнуло ее на самоубийство? Или она не смогла примириться с потерей Камней Юпитера?

Однако все эти вопросы не относились к разряду тех, что можно задать гостю, а посему Томас любезно сделал вид, будто не узнает сына покойной приятельницы, а ныне вора в бегах. Очевидно, он или покинул Францию без украденных драгоценностей, или успел промотать добычу. Годы, проведенные в Иностранном Легионе, ожесточили его. Хотя ему было всего двадцать восемь, вокруг глаз легли глубокие морщины, а огрубевшая кожа делала его много старше. Но он был крепок и мускулист — сказывалась постоянная тренировка. Интересно, подумал Томас, увиваются ли вокруг него женщины, как прежде, или они узнают в Жане-Поле Жераре человека, много повидавшего и испытавшего, которому практически нечего терять? Во время разговора он сообщил, что уволился из легиона и приехал во Вьетнам, потому что здесь его знание французского и армейская выучка могут пригодиться, как ни в одном другом месте.