У Квентина не нашлось контраргументов. Может быть, он скромен, может быть, чуток. Люди так говорят, ну и что? Он слаб, как отец. Вот мама сильная. Джейн ее просто недопонимает: Абигейл Рид никогда не допустит, чтобы кто-то над ней главенствовал. Ее уважают за непогрешимость, честность, благородство, деловую хватку и прозорливость. Квентин ей не соперник.

Газон резко обрывался каменистым уступом, нависавшим над скалистым берегом. Квентин подошел к самому краю и посмотрел вниз, словно с высоты пятиэтажного дома. Начинался прилив, и вода бушевала на крупных камнях, пенилась, клокотала. Ветер Атлантики обдувал разгоряченное после бега лицо, развевал влажные волосы, но Квентин не замечал холода. Как страшно оказаться среди пенных бурунов! Ведь он такой слабый пловец. Но даже если бы его прибило к какой-нибудь суше, вряд ли бы он долго протянул. И прилив увлек бы его за собой.

Квентин содрогнулся от страшных мыслей. Надо срочно взять себя в руки.

Прошлой ночью ему снилась Там. Впервые за много лет. Он видел ее как наяву. Каждая черточка запечатлелась так ясно. Блестящие черные волосы рассыпались по плечам, когда она оборачивалась к нему с белозубой улыбкой. Лицо нежное и несказанно прекрасное. Искристые черные глаза и маленький чувственный рот. Она почти не пользовалась косметикой и выглядела словно красивая девочка. Квентин без устали кадил ей фимиам. Она обзывала его расистом, американской свиньей, а он соглашался и оправдывался, расхваливая ее ум и самостоятельность. Заканчивалось это обычно в постели, где она проявляла себя искусной, опытной любовницей. Весьма взрослой.

«Я не могу жить без тебя», — повторял он ей много раз.

Проснулся Квентин весь в поту, разбитый, с этой же фразой на устах. И долго еще ему казалось, что он чувствует легкий аромат ее дорогих духов. Она никогда не говорила, что это за духи, — это секрет, говорила она. Квентину не нравилась ее чисто вьетнамская склонность к загадкам и тайнам.

Утренняя пробежка оказала волшебное расслабляющее воздействие. Утром он позвонил секретарше и предупредил, что будет позже, но теперь подумывал о том, чтобы вовсе не ехать в город. Можно остаться здесь, пройтись вдоль скалистого берега. Камни скользкие от сырости, надо быть осторожным.

Или не надо?

Он горько усмехнулся. Это будет трагической случайностью, не так ли? Станет ли тосковать по нему мать, или, упиваясь всеобщим вниманием, позабудет печаль? Сначала молодая вдова, теперь безутешная мать.

— Господи, — пробормотал Квентин, стараясь отогнать мрачные мысли.

Он быстро зашагал к дому. Влажные кроссовки хлюпали на каждом шагу. К ногам прилипли мокрые травинки. Он вспомнил, как когда-то мечтал жить здесь с Там, хотел, чтобы огромный дом наполнился детьми. Квентин шагал по напитанной влагой лужайке и почти наяву видел, как они бегут к нему навстречу и кричат «Папа, папа!», а он берет их в охапку.

Почему Там вдруг разлюбила его? Почему она не смогла простить?

Оказалось, что к нему по газону и правда кто-то идет. Но не ребенок, — мужчина. Квентин похлопал глазами, подумав, что видение приняло другой облик. Но чем ближе он подходил, тем ясней различал мужскую фигуру: белые, как снег, волосы, прихрамывающая походка.

Тот сам француз. Жан-Поль Жерар.

Квентин замедлил шаг, но не побежал прочь, что было бы не лишено смысла. Ведь он мог с легкостью удрать от этого немолодого человека. Однако, как он не хитрил, француз всегда доставал его в Сайгоне. И в Бостоне он его отыщет, если уж задумал.

Когда они поравнялись, Квентин прочистил горло и сказал:

— Вы пришли убить меня.

Жерар захохотал страшным смехом из самых кошмарных снов Квентина.

— Можешь не продолжать: ты тоже думал, что я мертв. Или только надеялся?

— Я много лет не думал о вас.

Опять смех. Но глаза француза оставались мертвенно-тусклыми. Отсмеявшись, он сказал:

— Лжец.

А ведь правда.

— Что вам угодно?

— Во всяком случае, не твоя смерть, — сухо произнес Жерар. — Нет, друг мой. Это было бы слишком просто для нас обоих. Я не причиню тебе вреда. Наша Сайгонская договоренность потеряла силу.

«Договоренность» эта была не чем иным, как заурядным шантажом. Квентин прибыл в Сайгон в октябре 1973 года — почти через восемь месяцев после подписания Парижского мирного соглашения. Он с презрением отнесся к американцам, которые, вместо того чтобы помогать, эксплуатировали эту страну. Они поддерживали и насаждали тайную проституцию, наркобизнес, ввергали народ в нищету. Они были американцами, позорившими свою нацию. А потом Квентин так просто, так глупо, стал одним из них. Сыграв на страхах прекрасной вьетнамки, он заставил ее вступить с ним в интимные отношения. По крайней мере она делала вид, что любит его. Когда он улетел в Бостон и не торопился возвратиться, она предположила худшее. И не стала ждать, оказавшись в объятиях Джеда Слоана. Квентин задним числом спрашивал себя, кто кого использовал?

Но Жерар шантажировал его вовсе не по причине любовной связи с Там. По собственному недомыслию Квентин оказался втянутым в сеть американских граждан, организовавших доставку наркотиков в Соединенные Штаты. Жан-Поль Жерар это пронюхал и пригрозил «засвидетельствовать» участие Квентина в преступной организации главе компании «Вайтейкер и Рид» — если Квентин не откупится. И Квентин заплатил. Он передал Жерару не одну тысячу долларов, пока не убедился, что единственный выход — во всем признаться матери и просить ее о помощи. Она приняла решение: сын должен остаться дома. Он так и поступил, а в августе 1974 года стал управляющим компании «Вайтейкер и Рид», он надеялся, что Там поймет — он любит ее и непременно возвратится, чтобы забрать ее к себе.

Однако он так и не вернулся в Сайгон. Ведь для этого пришлось бы пойти против матери, да и риск встретиться с Жераром был велик. А Там тем временем нашла другого мужчину.

Квентин с завистью смотрел на француза, не обращавшего внимания на изморось и промозглый ветер.

— У твоей матери кое-что есть, — спокойно произнес Жерар, — и я хотел бы это получить.

— Глупости, — не в силах скрыть потрясение, сказал Квентин. Что общего может быть у Абигейл Рид с этим бродягой? — У моей матери нет ничего, что пригодилось бы такому, как вы.

Жерар усмехнулся, открыв ряд просмоленных, щербатых зубов.

— Ты и правда так думаешь? Она очень богатая дама, друг мой.

— Так вам нужны деньги…

— Нет, отрезал Жерар. — То, что мне нужно, тебя не касается, но если она откажется добровольно это отдать…

— Держитесь подальше от мамы, — сказал Квентин, собрав все свое мужество. — Если вы…

Жерар жестом приказал ему замолчать.

— У меня нет времени выслушивать всю эту дребедень любящего сына. Твоя мать не нуждается в защите. Во всяком случае, в твоей. У нее имеется ценная коллекция сапфиров. Я приехал за ними. На твоем месте я убедил бы ее отдать их мне.

— Вы рехнулись.

— Пока нет, но скоро я перестану за себя отвечать. Однако не важно, друг мой. Сапфиры. — Взгляд Жерара стал вдруг живым, сверлящим. — Скажи ей, хорошо?

Ошеломленный Квентин смотрел вслед страшному человеку, удалявшемуся прихрамывающейся походкой не торопясь, с большим достоинством. Француз пересек газон и пошел по асфальтированной дороге, пока не скрылся за посадками елей, придававшими усадьбе уединенность и скрывавшими дом от посторонних взглядов. Квентин, если бы захотел, мог бы без труда догнать его. Потребовать объяснений. Мог бы задушить этого тощего, изможденного человека. Но несмотря на шрамы, хромоту и годы, Жан-Поль Жерар показал себя очень ловким человеком.

Интересно, есть ли у него доказательства того, чем занимался Квентин в Сайгоне? Неужели опять надо идти к матери и умолять ее о помощи — чтобы никто не узнал об ошибке, которую он совершил по глупости пятнадцать лет тому назад и которая, словно дамоклов меч, продолжает нависать над ним?

Квентин судорожно передернулся. Как обычно, он не знал что ему делать.

Жан-Поль влез в «субару», угнанную со стоянки близ Бостон-Коммон. У него не было денег на прокат. Довольный тем, что нагнал страху на Квентина, он выехал на скоростное шоссе и направился в сторону Бостона, выдерживая разрешенную скорость. Пусть Абигейл знает, что он не собирается сдаваться. Он будет закручивать штопор все сильней, пока она не отдаст «Камни Юпитера».

— Да, — мадам, — прошептал он, — успех будет за нами.

Он остановился у придорожной закусочной. Заказал кофе и сахарное печенье, обычную пищу последних нескольких дней. С того момента, как в Гонолулу ему попался на глаза «Успех», он спал час-другой, не больше. Ничего, после отоспится. Сейчас надо бодрствовать. Прошлую ночь в комнате Абигейл свет горел почти до утра. Жан-Поль представлял, как она строит планы извести его. Еще он видел Джеда Слоана, входившего в дом Томаса Блэкберна на Западной Кедровой.

Вот еще проблема: Джед Слоан и Ребекка Блэкберн.

С ними он разберется позже.

В Бостоне он оставил «субару» на Кембридж-стрит, близ Бикон-Хилл, совершенно не испытывая угрызения совести: угнал он машину почти с пустым баком, а возвратил наполовину полным.


Квентин принял душ, побрился и надел свой лучший костюм. Не то чтобы успокоившись, но овладев собою, он набрал номер матушки (дома на Маунт-Вернон) из своей спальни.

И повесил трубку, прежде чем она ответила. Нет, к черту, не станет он ей звонить!

Она непременно заедет сегодня в свой офис. Там они и поговорят с глазу на глаз. Надо быть осторожным. Даже в затруднительном положении Абигейл умеет сохранять самообладание, но Квентин надеялся, что он сможет сквозь любую завесу разглядеть какие-нибудь подробности, касающиеся француза и этих сапфиров.

Неужели мама однажды сделала глупость, за которую Жан-Поль осмеливается шантажировать ее?