Джед с трудом убеждал себя не наседать на Томаса, но все-таки поторопил его вопросом:

— Кто он?

Томас помотал головой, словно отгоняя тягостные воспоминания. Явно, что этот жест предназначался не Джеду.

— Ты приехал, потому что доверяешь мне, правда?

Джед кивнул.

Томас положил руку к нему на плечо и сжал с такой силой, какой Джед не ожидал от восьмидесятилетнего старика.

— Тогда поверь мне, — сказал Томас, — что лучше всего для тебя и для твоей дочери, чтобы ты возвратился домой и дал мне возможность самому во всем разобраться. Четырнадцать лет назад ты поступил как надо. Тогда ты понял, что лучше уехать, не требуя ответов. Ради Май. Что ж, с тех пор ничего не изменилось.

— Май в безопасности, — сухо заметил Джед. — А я намерен разыскать этого парня. Мне безразлично, чем он занимался в семьдесят пятом. Я хочу знать, что он задумал сейчас. Если это не касается моей дочери, тогда Бог с ним. Но если…

— Джед, отправляйся домой.

— Не могу. Будь что будет, на этот раз я не уеду.

— Раньше ты таким не был, — решительно сказал Томас. — Ты поступал разумно.

Джед хотел было не согласиться, но услышал в коридоре шаги.

— Дед, ты не переборщил? Такое количество карри может убить даже лошадь. У меня весь рот горит… — Она замолчала, войдя в гостиную.

Джед затаил дыхание. В мандариновой блузке и узкой черной юбке она выглядела великолепно. Сразу видно, что богата и уверена в себе. Постарела, но стала еще красивее. Глаза все такие же синие, а короткие волосы такого же незабываемого каштанового оттенка. Джед с досадой понял, что за четырнадцать лет ему не удалось забыть, что когда-то любил Ребекку Блэкберн. Любил и потерял ее.

— Привет, Ребби, — вот все, что он сумел вымолвить.

— Джед…

Она произнесла это шепотом, и в этот момент Джед понял, что Томас Блэкберн прав в одном: с тех пор ничего не изменилось.

Глава 13

Ребекка приехала в Бостон в 1973 году изнурительно-жарким воскресеньем накануне Дня труда[14]. Она не была в этом городе десять лет — с тех пор, как они переехали с Бикон-Хилл. Она возвращалась в город своего детства одна, на поезде компании «Амтрак». Мать не одобрила ее выбор. «Почему именно Бостон? — спросила она. — Тебя принимают в Стэнфорде, в университете Вандербильта, в Северо-Западном. Почему ты выбрала Бостонский университет?»

Потому что он в Бостоне, и Ребекка мечтала возвратиться туда все время, пока жила во Флориде. Она собиралась специализироваться в политических науках, поступить в школу государственного управления имени Джона Кеннеди, служить своему народу. Она должна восстановить доброе имя Блэкбернов, которое до истории с Томасом пользовалось высочайшим уважением. Она должна начать свой путь именно в Бостоне.

Но матери она всего этого не сказала. Просто объяснила, что в Бостонском университете ей предложили самые выгодные материальные условия, и это было правдой. Стипендии она добилась без особого труда, потому что росла без отца, была старшим ребенком в семье, где, кроме нее, пятеро детей, и еще потому что была способная.

— Не провожай меня, — сказала она матери. Дженни Блэкберн не скрывала своего облегчения. Она не может ехать в Бостон. И Ребекка хотела, чтобы у матери на этот счет не было никаких терзаний.

И вот, с битком набитой дорожной сумкой, оттягивавшей плечо, Ребекка добиралась от вокзала до общежития. В метро она единственная не сетовала на духоту. Конечно, можно было позвонить деду, размышляла Ребекка, и уговорить его встретить ее, но зачем беспокоить его понапрасну? Она ничего не слышала о нем с тех пор, как уехала с матерью и братьями из Бостона. Дед не ответил на шквал писем, которые она написала ему в первые одинокие месяцы во Флориде. О том, что он жив и здоров, она догадывалась по лицу матери, которое по-прежнему становилось напряженным и нервозным при упоминании о Томасе Блэкберне.

И в любом случае Томас не одобрит, что его внучка будет получать образование «не на том» берегу реки Чарлз. Все Блэкберны учились в колледжах Кембриджа[15].

Вот бы сказать ему, что Радклиф был пятым колледжем, куда ее приняли, и первым, который она отвергла!

Соседкой по комнате оказалась маленькая, озорная восемнадцатилетняя девушка, приехавшая из округа Вестчестер. Звали ее Софи-Лоретта Менчини, или просто Софи. У нее было двадцать восемь поясов и дюжина сумочек. Ребекка, у которой того и другого имелось по одному экземпляру, старательно сосчитала их. Софи скривилась при виде убогого гардероба Ребекки и потрепанного толкового словаря, который та привезла из Флориды, и тут же окрестила Ребекку библиотечной крысой. Они сразу подружились.

— Зачем тебе столько карандашей? — спросила Софи.

— Это пастель. Я собираюсь прослушать еще и курс живописи. — У Ребекки, сколько она себя помнила, всегда была тяга к искусству, но она не считала это занятие подходящим для карьеры, назначенной возместить урон, который понесло имя Блэкбернов.

— Ну, ты даешь, — сказала Софи.

— Просто у меня решительный характер, — засмеялась Ребекка.

Промозглым октябрьским днем Томас Блэкберн потерял надежду, что внучка навестит его, и сам отправился к ней. Он нашел Ребекку в библиотеке, просторной и прекрасно спланированной, оборудованной куда лучше, чем он предполагал. Правда, огромные окна с манящим видом реки Чарлз он счел ненужным излишеством и, кроме того, его покоробила необходимость давать объяснения у стола контролера. Неужели он похож на человека, способного пронести украденные книги в подштанниках?


Он сразу узнал ее, свою подросшую внучку. Она расставляла на полках книги из огромных кип, громоздившихся на тележке. Томас с неудовольствием поморщился, увидев ее. Ребекке изменял вкус, равно как и всей нынешней молодежи. На голове у нее пестрела повязка, закрученная в узел на затылке. Его жена сооружала нечто подобное, когда прибиралась на чердаке. А джинсы и яркий свитер были такие дырявые, что даже не стоило их зашивать. И хотя на лице у Ребекки не было косметики, ее кожа выглядела свежей даже под слоем библиотечной пыли, а глаза радостно сверкали. Нос гордо очерченный, прямой — это от Блэкбернов. А упрямый подбородок — чисто ирландский, от «папы» О'Кифи. Ребекка, по мнению деда, даже во рванье отличалась своей породой, но не стоит говорить ей об этом, не то рассердится.

— Прекрасное занятие для субботнего вечера, — пробормотал Томас. — А время на учебу у тебя остается?

Она обернулась, и по искоркам, промелькнувшим у нее в глазах, Томас понял, что она узнала его, только быстро скрыла удивление и, как ему показалось, радость от того, что видит его.

— У всех сутки одинаковые — двадцать четыре часа.

— Как это верно сказано, — похвалил Томас и взял с тележки том Аристотеля. Много лет не перечитывал он греческих философов. — Надо полагать, эта работа и есть часть федеральной программы поддержки студентов из обнищавших семей?

— Не обязательно из обнищавших. Помощь оказывается также студентам из семей со средним достатком. Чем меньше может позволить себе семья, тем больше стипендия.

— И у тебя, конечно, самая большая?

Она натянуто улыбнулась:

— Не самая.

— Работать вот заставляют, — заметил Томас.

— Я и правда чувствую себя словно на работе. С утра здесь. Конечно, если бы у меня был богатый и щедрый дед, который оплачивал бы мои расходы…

Он засмеялся, гордый своей внучкой. За словом в карман не полезет, рубит с плеча. Так и надо, если она собирается жить в Бостоне. Ему захотелось обнять Ребекку, прижать ее к себе, но он удержался и только спросил:

— Когда ты заканчиваешь?

— Через сорок минут.

— Хорошо, жду тебя внизу, у кафедры выдачи.

— Зачем?

— Пойдем вместе обедать, — подмигнул он ей, подумав, как хорошо, если бы все стало так же, как было до смерти Стивена, когда они все делали вместе и понимали друг друга с полуслова. Но те дни давно минули. Он сам положил им конец. — Я приглашаю тебя в «Ритц».

Ребекка захохотала, а Томас отвернулся, чтобы она не увидела его реакции. В ее смехе он услышал Эмилию, и она вспомнилась ему вдруг так отчетливо, как будто последний раз он видел ее не сорок лет назад, а этим утром.

— Куда тебе до «Ритца», — сказала внучка. — А если бы ты даже и мог себе такое позволить, то все равно не стал бы тратить деньги. А вообще-то у меня нет времени на поездку в центр.

— Все двадцать четыре часа расписаны по минутам?

— Еще бы!

— Тогда пойдем в какую-нибудь студенческую забегаловку на Коммонуэлт-авеню. Выбирай, в какую.

И он ушел, прихватив с собой том Аристотеля, чтобы не скучать эти сорок минут.

Ребекка выбрала студенческую столовую рядом с библиотекой, потому что не хотелось мокнуть под дождем и потому что у нее были туда талоны. Дождь нисколько не смущал Томаса, но к талонам он отнесся с пониманием. Не стоило пренебрегать дармовой пищей. Опять же не придется платить по счету в ресторане. Обед оказался относительно недорогим, и он наложил в тарелку столько, сколько осмелился. В углу был свободный столик. Томас поразился, до чего хорошо ему среди студентов. Он даже вступил в спор с соседним столом, за которым шумно разговаривала компания, по поводу неизбежности вьетнамской войны.

— Как ты узнал, что я в Бостоне? — поинтересовалась Ребекка.

— От матери. Не делай удивленные глаза. Поскольку она глубоко меня презирает, то считает своим долгом раза два в год направлять крайне официальные послания с твоими фотографиями и сухим отчетом о том, как у тебя идут дела.

— И ты ей отвечаешь?

— Никогда. Зачем причинять ей лишние неприятности?

Ребекка подобрала губы. Томас знал: это значит, что она задумалась. Он продолжал: