— Полкило чего? — тут же спросил невидный лысоватый, полненький мужичок, назвавшийся ранее капитаном Бурсевичем. Сидел в комнатке и еще один, еще не старый, но совершенно лысый, как бильярдный шар, и с огромными черными бровями. Этот лысый, Муха чувствовал, и был главный — очевидно, большая шишка, к нему он тут же и повернулся:

— Полкило… Да дряни какой-то полкило! Да! Только мне это ни к чему. Я таким не занимаюсь. Я ничего такого… Я правду говорю! Я с повинной…

Выражение лица у лысого было недоброе, и он поочередно сверлил то одного, то другого участника очной ставки тяжелым взглядом.

— Ну, если с повинной, — процедил он, — давай говори все как есть.

Муха понял, что нужно действительно говорить все как есть — то есть валить мокруху на Рому Юшко — а он, Муха, не делал, не думал, да и вообще…

«Утопит к чертовой матери, — ерзая на стуле, тягостно размышлял Юшко, слушая, как разливается соловьем Муха. — Посадят и не посмотрят, что я эту… и пальцем не тронул». Когда же Мухин коснулся темы платы за убийство Соболевой — полкилограмма кокаина, — у Юшко потемнело в глазах. Теперь такой срок припаяют… Муху меж тем несло все дальше и дальше. Он зачем-то приплел сюда и поручения, которые ему раньше давал Рома… Скотина, добра не помнящая. Завалил дело, так и взял бы все на себя! Все равно от наркоты скоро сдохнет… Юшко ненавидящим взглядом полоснул Муху так, что тот даже поперхнулся на середине фразы. Молчать дальше значило просто позволить этому ублюдку себя закопать.

— Он все врет, — выдавил он наконец из себя. — Я его просил просто… сходить, позвать… мою девушку. Мы… договаривались за подснежниками поехать… Я… не знал! Честное слово, я ничего не знал!

— Что?!! — подскочил Муха и едва не бросился на обидчика. — Как это — ничего не знал?! Какие подснежники?! Вот пидор вонючий, а?! Я это, что ли, сам все придумал?! — Он завертел во все стороны головой, как бы призывая в свидетели своих добрых намерений присутствующих, и закончил: — Да я вообще в аптеку шел! За пенталгином!

* * *

Муху уже давно куда-то увели, хотя тот кричал, хватался за мебель, сопротивлялся и все рвался обличать его, Рому; вышел и тот, бровастый и лысый, с тяжелым взглядом. В кабинете остались только задержанный Юшко и капитан Бурсевич. Юшко молчал, раздумывая, когда же, как в кино, капитан Бурсевич предложит ему сигарету и поведет задушевный разговор. Капитан же, не обращая никакого внимания на его молчание, крутился как заведенный — принимал звонки каких-то, видимо, вышестоящих над ним людей и звонил сам, быстро отдавая распоряжение за распоряжением, в том числе на осмотр и обыск Роминой машины… Короче, вертелся, как незначительный винтик огромной машины, а он, Рома, собственно и заваривший эту самую кашу, сидел как бы ни при чем. Не пришей кобыле хвост, одним словом. Полноватый, с залысинами капитан то звонил в какую-то там прокуратуру и деловым тенорком с кем-то базарил, то просто слушал начальственное бульканье в трубке и почтительно докладывал:

— Ага… Ага… Есть… Делаем… Так точно!

Как будто Рома и не сидел в углу кабинета, как будто он, Роман Юшко, был уже вещью, от которой ничего больше не зависело. Кончив звонить, капитан Бурсевич стал перебирать на столе бумажки и, найдя нужную, быстро принялся что-то писать. Юшко кашлянул. Капитан искоса на него взглянул, затем вернулся к своей писанине. Пишет! Что ему! Не у него сейчас роются в машине и в квартире. Если найдут… «Найдут точно, — тоскливо подумал Рома, — если не дома, то уж в машине точно найдут. А там граммов сто пятьдесят. Муха, сволочь, сдал с потрохами. А ведь это даже не мое — не мое! И кокс не мой, и Соболеву не я убивать придумал… Да я и не убивал! Что же я, собственно, сделал такого? Да ничего! А напишут сейчас… Всех собак на меня повесят…»

— Это не мое, — каким-то чужим, слишком тонким и пискливым голосом, который не понравился ему самому, выдавил он наконец и закашлялся.

— Что не ваше? — подняв от бумаг голову, поинтересовался равнодушный капитан.

— Не мое… В машине и дома…

— А, вы про кокаин? — Бурсевич отложил ручку в сторону. — Полкило… Солидно! Хранение и распространение в особо крупных размерах. Отлично! — Он потер свои пухлые ладошки, а Роман Юшко облился потом, хотя в комнатке было отнюдь не жарко. — А почему не ваше? — иронически поинтересовался капитан.

— Не мое, — уже твердо заявил Роман Юшко. — Меня… подержать просили… Я понятия не имел… что это кокаин… Не знал ничего…

— Все так говорят, — неотзывчиво бросил собеседник. — Хранение и распространение в особо крупных размерах, — повторил он. — Сколько там? Полкило, говорят?

— Какие там полкило! — горячо возразил Юшко и запнулся. — Я ничего не знал, клянусь! Я здесь ни при чем! Я все расскажу! Только с одним условием, хорошо?

— Каким условием? — Капитан не спеша возил ручкой по бумажке, ему, видимо, не был уже интересен ни Ромин кокаин, кстати, уже найденный, ни сам Рома, о котором Муха уже такого наговорил, что и оставалось капитанишке этому только одно — оформить свои бумаженции по всем правилам их ментовской канцелярии и препроводить Рому в камеру.

— Так рассказывать? — как-то уже совсем заискивающе произнес Рома. — Только с одним условием? Хорошо? Вы напишите, что я к этому кокаину не имею никакого отношения? А?

— Ну говорите, — как-то лениво разрешил Бурсевич. — Написать-то все можно. Бумага, она все стерпит. Только я уже устал писать сегодня. — Капитан развел в стороны пухлые ладони, как бы показывая, что от писанины на них нет живого места. — Я диктофончик включу. Не возражаете?

Роман Юшко пожал плечами. Он не возражал.

* * *

Двери им открыла сама Эвелина Даугуле — с распущенными по плечам светлыми волосами и в белоснежном атласном халате.

— Кто там, Лина? — негромко поинтересовался откуда-то из глубины мягкий баритон.

— Это из милиции, Радик, — спокойно ответила она, появляясь в комнате в сопровождении эскорта незнакомых мужчин. — Да, я не совсем поняла, что вам угодно, господа?

На слегка порозовевшем лице ее играла приветливая улыбка и не дрожал ни один мускул.

«Ну и выдержка у бабы!» — восхитился про себя майор Банников, вслух же сухо произнес:

— Вот постановление на обыск в вашей квартире, Эвелина Антанасовна. Пожалуйста, ознакомьтесь.

Из-за спины тяжеловесного майора между тем робко выдвинулись понятые — молодая, деревенского вида дворничиха с мужем. Дворничиха, белившая во дворе деревья, так и осталась в рабочем синем халате с брызгами извести; муж ее выглядел совершенно по-домашнему — в спортивных штанах и шлепанцах на босу ногу. Колоритная парочка мялась в дверях, переглядываясь и явно чувствуя себя не в своей тарелке.

— Да вы проходите. Сюда садитесь, чтобы хорошо все было видно, — пригласил майор.

— А шо шукать будэтэ? — простодушно поинтересовалась дворничиха, с сомнением поглядывая то на свои запачканные грязью рабочие туфли, то на светлый ковер на полу.

— Золото-брильянты, — хмуро ответил Банников и кивнул одному из пришедших: — Давай, Володя, начинай…

Дворничиха только удивленно качнула головой, а сонные глаза ее мужа стали вдруг совершенно осмысленными и заблестели. «Будет теперь чего порассказать куму за пивом!» — так и читалось в его взоре. Он поудобнее уселся, вздохнул и сложил здоровенные ручищи на коленях, решив, видимо, ничего не упустить.

Даугуле осталась стоять где была — рядом с Хлебниковым. Профессор тоже был в атласном халате и шлепанцах — только у него и халат, и туфли были черными. Волосы Радия Вадимовича были еще мокрыми — наверное, перед приходом милиции он принимал душ. В отличие от безмятежно-спокойной Даугуле он был хмур, и выражение лица у него было брезгливое, как будто в светлой гостиной своей подруги он вдруг увидел целую россыпь черных тараканов.

Тайник обнаружили только через три часа, в комнате, которая была рабочим кабинетом Эвелины Даугуле. Он был устроен по образу и подобию тайников, которые устраивают в исторических драмах романтические персонажи. Из роскошно изданной книги Шарлотты Бронте была вырезана середина, и внутри образовавшейся полости лежал некий предмет, с легким шорохом спланировавший на пол. Проголодавшиеся и подуставшие понятые вытянули шеи — посмотреть, чего же такого нашли наконец в этой самой квартире, где до сих пор не было обнаружено ни золота, ни бриллиантов, по крайней мере в том количестве, в котором они ожидали их увидеть.

Банников подошел к выпавшему предмету, осторожно взял его двумя пальцами за торцевые стороны и положил на стол. Это был блокнот малого формата, в кожаном переплете, практически совсем новый. Банников слегка повернул его так, чтобы свет падал косо, и на странице стал четко виден весь текст записки, написанной с твердым нажимом и начинавшейся с обращения — «Радик!».

— Есть, — почему-то шепотом сказал Банников подошедшему сзади Бухину, который приехал сюда час назад. — Есть, Саня. Нашли.

Бухин посмотрел на текст, который знал уже наизусть из материалов дела, текст, который все время почему-то сам лез ему на глаза и в котором не было как раз этого единственного слова «Радик!».

— «Радик! Я ухожу. Мне все надоело. Я устала. У меня нет больше сил вести подобный образ жизни. Прощай. Твоя А.», — с выражением прочитал Бухин, не глядя в блокнот, и повернулся к Хлебникову: — Знакомый текст, правда, Радий Вадимович? Это ведь вам писала записку покойная Воронина? Очень умно было оторвать обращение, и получилось, что она сама выбросилась из окна. Только не умно было такую улику прятать, а тем более нести к своей любовнице.

— Это не мое, — сухо ответствовал Хлебников, подойдя к столу и невидящим взглядом окидывая лица присутствующих. — Я этого сюда не приносил.

— Ну, экспертиза покажет, приносили вы это сюда или нет, — заметил Банников, осторожно пряча блокнот в пакет.