— Катерина.

— Так и пишите: «Об упокоении Катерины». Давно умерла?

— Только что. — Он дернул углом рта.

— Так, значит, «новопреставившейся Катерины».

— Может, вы мне сами напишете? — Он протянул ей бумажку и ручку.

— Нет-нет, молодой человек. Это, знаете, лучше самому. Очень вам сочувствую. — Она спрятала пухлые руки за спину и отступила на полшага назад.

Банников кое-как нацарапал на листке требуемое и показал ей.

— Правильно?

«Баба Вера» едва взглянула на бумажку и кивнула, собираясь уйти, когда он снова окликнул ее:

— А вы, случайно, не знаете, какая церковь тут еще есть поблизости?

— Да ты, сынок, не ездий никуда, — внезапно вмешалась в разговор какая-то совсем старенькая, согнутая клюкой, но бойкая бабка в синем рабочем халате. В руках у нее были ведро со свечными огарками и тряпка. Она деловито пристроила ведро прямо под ноги майору и взмахнула ветошкой. — Тута, — она топнула ногой в тапке в мраморный пол, — тута самое место что ни есть святое! Святей тольки на Святых горах! И крест с кумпола два раза громом сносило, слыхал? Такое место сильное! Никого не слухай, сюды тольки и ходи!

С купола Благовещенского собора действительно два раза при сильном урагане сносило крест, но обычно это истолковывали совсем иначе.

— Тута и молися, — продолжала старушка. — Тута место святое, намоленное, лучшей не надо! Тольки если хвораешь сильно, к Пантелеймону сходи, хужей не будеть…

Забелина стояла в сторонке, но не уходила, явно наблюдая, что же он будет делать дальше. Он взял со стола свою бумажку и сунул ее в окошечко.

— Да, дайте мне еще семь свечей, — попросил он.

Идя обратно к машине, он зачем-то стискивал в кармане ручку, которой написал «за упокой новопреставленной Катерины», и беспрерывно нажимал на кнопочку: щелк-щелк, щелк-щелк. На душе было почему-то особенно мерзко. Сходил в храм! «Надеюсь, Катьке это не повредит», — пробормотал он, включая фары. Туман все никак не рассеивался и даже как будто стал гуще. Золотого креста на колокольне он так и не разглядел.

* * *

Ей приснился отвратительный кошмар, который повторялся с удручающей регулярностью, и после него она чувствовала себя совершенно разбитой. Ей снилось, как она, будучи маленькой девочкой, тонула в каком-то пруду на окраине их поселка, захлебывалась мутной водой, опускалась на илистое дно, отталкивалась от этого отвратительно мягкого дна ногами, всплывала, пробивая головой тяжелую зеркальную пленку, хватала спасительный глоток воздуха и вскрикивала: «Помогите!» И тут же снова погружалась в воду с привкусом тины, снова шла на дно, снова отталкивалась, уже слабее, и снова пробивала головой зеленоватое зеркальное полотно… С каждым погружением она чувствовала, что силы покидают ее, и крик «Помогите!» выходил все тише и тише, но на пустынном грязно-желтом берегу все так же никого не было, и она знала, что скоро не сможет даже крикнуть, а только засипит, а потом уже не сумеет и оттолкнуться от дна…

Она не знала, почему и зачем снится ей этот странный и страшный сон, снится упорно и постоянно, с самого детства. Она никогда не боялась воды и уж тем более никогда не тонула. Почему? Откуда в ней это совершенно определенное чувство, что с ней это было? Катя с силой вдохнула воздух, как будто ей все еще не хватало его, взяла на руки теплого Афиногена, недовольного тем, что его извлекли из-под одеяла, и подошла к окну. За стеклом висел молочным киселем плотный туман, такой густой, что даже соседнего дома не было видно. Вчера Наталья сказала, что Катина идея насчет обедов для «белых воротничков» и студентов «просто не идея, а бомба». Сегодня на улице уже должны выставить объявление, что в ресторане «Париж» желающие могут дешево и вкусно пообедать в малом зале. Конечно, такие студенты, какой она была совсем недавно, не могут себе позволить обедать в ресторане «Париж» «дешево и вкусно», пусть и в малом зале, — они будут по-прежнему покупать булочки в буфете, а вот некоторая прослойка станет здесь постоянными клиентами. Здесь, в центре города, кроме больших вузов и огромного студенческого общежития «Гигант», пруд пруди всяких контор. Клиенты найдутся. Тем более что стандартные обеды будут обильными и действительно вкусными, а по иным меркам — и дешевыми. И придутся как раз на то время, когда и кафе, и ресторан пустуют. Еще Катя предложила купить машину, которая будет чистить и мыть ковры прямо на месте. Она подсчитала, что машина окупится примерно за три химчистки, ведь не успели открыться, а в некоторых местах уже нужно чистить. Даже Инна стала по-другому смотреть на новую хозяйку, без глубоко спрятанной снисходительности в глазах, почти как на равную. Пошутила вчера, что в ресторанном бизнесе она сделала бы головокружительную карьеру. Катя, смеясь, сказала, что подумает. В самом деле, не сидеть же ей у Натальи на шее без всякой пользы? Вот и сейчас ей нужно к маникюрше, а потом к парикмахерше. Все это, разумеется, личные Наташины мастера и подчиненные, и им даны строгие указания, но самой-то Кате каково чувствовать себя нахлебницей?

Финя спрыгнул на пол и теперь терся о ноги, мяукал, явно зазывал ее в кухню, завтракать.

— Есть хочешь?

Он толкался головой, как бы говоря: есть — это мы всегда готовы. А ты вот готова? Готова?

— Всегда готова, — ответила она ему, а заодно и всем остальным.

* * *

— Рома, ты хорошо понял?

— Да понял я, понял… Чего не понятного? Линочка, радость моя, не пойму причину твоего волнения… Сделаем, Линочка, клиентка останется довольна. А она ничего бабец, темперамент чувствуется. — Не замечая тяжелого взгляда, Роман Юшко небрежно вертел в пальцах фотографию. Шея, грудь, колье на груди — все высшей пробы. Ну что ж, видимо, намечается приятное разнообразие. А то в последнее время старые кошелки совсем осточертели. Похоже, она еще и молоденькая к тому же, эта, как ее? Он перевернул фото. А, да… Катерина Соболева. Впрочем, у него были клиентки и за шестьдесят. Работа есть работа, особенно если за нее хорошо платят. Но лучше иметь дело вот с такой цыпочкой, кто ж поспорит… Даже по снимку видно, что кожа у этой Соболевой нежная, мягкая… атласная… Он внезапно ощутил под своей рукой упругое женское бедро. Фотография выскользнула у него из пальцев и плавно спланировала на пол.

— Рома, ты что, спишь? — раздраженно спросила Эвелина.

Он вздрогнул и очнулся. Бедро под рукой исчезло.

— Да что-то устал, — неопределенно протянул он. — Линочка, у тебя разнюхаться нет?

— На! — Она бросила ему согнутый пополам плотный белый конверт. — Так и знала, что ты попросишь.

— Спасибо, радость моя. Может, дамочку угостить придется. — Уголки его губ хищно поползли вверх. — Чтобы были незабываемые ощущения… Сколько ей лет, этой… Соболевой?

— Двадцать восемь. Кофе будешь?

— Кофе? Кофе буду, — оживился он. — И вообще, Лин, зачем нужно было дергать меня в такую рань? Семь часов только.

— Работать будешь, когда скажут, хоть в четыре утра. Понял? — холодно заметила Даугуле.

— Понял, — зло ответил он и поджал ноги. — Чего ты сегодня такая… неласковая?

Над туркой уже поднималась ароматная пена, и Лина боялась ее упустить. Ромочка сидел надувшись, как богатая невеста на смотринах. Он всегда считал себя пупом вселенной. Все должны были им восхищаться! В противном случае у этого Нарцисса тут же портилось настроение. Вот сейчас он, как пить дать, выставит на обозрение свои ноги. Не иначе, туфли новые купил. Она ловко сняла турку с конфорки.

— Классные шузы, правда? — спросил Роман Юшко, закидывая ногу за ногу. — Настоящая змея… кучу бабок за них отвалил…

Лина фыркнула. До чего же он любит всякое барахло! Дорогой одежды и обуви у него пруд пруди. Да, все комплексы родом из детства. Вот Роме явно не хватало тряпок. Насколько она знает, мать воспитывала его одна. Интересно, когда именно он понял, что нравится женщинам?

* * *

Он очень рано понял, что нравится женщинам. Именно женщинам, а не визгливым одноклассницам, у которых и пощупать было нечего, зато каждая считала себя прям Клаудией Шиффер. Худосочные нимфетки, лолиточки… Никогда они его по-настоящему не привлекали. А вот он их… Каждая смазливая дурочка хотела заполучить его в свое личное пользование, чтобы из школы провожал, в кино водил, сидел по вечерам на лавочке возле подъезда. Нужны они были ему очень, со своими лавочками, кафе-мороженым и костлявыми ключицами! Соплюшки малолетние. Какой ему был толк от этих провожаний? В подъезде, провонявшем кошками, пару раз поцеловаться? То, что он очень красивый мальчик, Рома понял еще в детском саду, а то, что из этой красоты можно извлекать вполне конкретную пользу, пришло ему в голову гораздо позже. И помимо красоты было, безусловно, еще что-то, то, что сейчас называют модным словом «харизма» — врожденное умение расположить к себе, настроиться на волну собеседника, природное обаяние и мощным потоком исходящая, хотя и несколько завуалированная, сексуальность. Несомненно, ему в плюс шло и то, что сам он долго не осознавал, как именно действует на женщин: были в нем какая-то щенячья грация и щенячий же блеск в глазах, а также много от молодого, сильного, еще ни разу не попадавшего в капкан зверя.

Другой бы на его месте упустил все это, отдал нерасчетливо в одни жадные руки, растранжирил по пустякам, испортил данное щедрой природой алкоголем или курением, но он, кроме всех вышеперечисленных качеств, обладал еще и здоровой крестьянской сметкой, доставшейся, наверное, в наследство от дедов-прадедов. И умение извлекать из всего пользу, будь то гектар строевого леса, или участок плодородной земли, или же стройная фигура и выразительное лицо, было, видимо, всосано им с молоком матери.

В четырнадцать лет рост у него зашкаливал за сто семьдесят, и к этому прилагались развитая тренажерами рельефная мускулатура, пробивающаяся растительность на лице и юношеская гиперсексуальность. Но на крохи, которые перепадали от матери, нельзя было купить даже бутылку приличного пива. Правда, мать оплачивала тренажерный зал, куда он ходил с гораздо большим удовольствием, нежели в школу, — да и пользы от бодибилдинга оказалось значительно больше, чем от физики с химией. Его интересовала только одна наука — отношения мужчины и женщины, которые многие по неведению называли любовью и которые были, как он прочитал когда-то в одном журнале, только химией, и ничем, кроме самой простой, элементарной химии.