— Гадость все, — отрезала Наталья. — Особенно эти самые тайские таблетки. Не знаю, чего там в них, но чувствуешь себя хуже некуда. Никаких глистов не надо — просто помираешь каждую минуту, и все. Голова кружится, сердце останавливается… Я их все перепробовала. Ужас, что со мной творилось, — и желудок, и почки чуть не угробила…

— А что, мужики, может, по рюмочке? — внезапно предложил Лысенко, доставая неизвестно откуда бутылку коньяка. — А? Или ты, Борисыч, в Европах своих уже отвык?

— Да, конечно, — ядовито хихикнула Наталья. — В одном Лондоне шестнадцать тысяч пабов. Кроме того, Антоша так настюардессился недавно, что не помнил, как его из самолета извлекли.

— Да, — со смехом продолжил Антон Борисыч, — не знаю, что на меня нашло.

— Летать ты, дорогой мой, боишься!

— Да ладно, боюсь… Ничего и не боюсь, привык уже. Ну, честно говорю, ничего не помню! Ни как из самолета вышел, ни как таможенный контроль проходил — ничего! Ну, партнер мой — человек деликатный, говорит, что я даже связно беседовал…

— Ага! Беседовал! Ты лучше расскажи, что дальше было!

— Короче, беседовал я с ним, беседовал и отключился. А потом вдруг пришел в себя и вижу — еду я в машине, блин, с бешеной скоростью и по встречной полосе! Я тормозить — а педали нет! Я руль хватаю, чтобы вырулить, — а руля тоже нет! Пусто! Чуть инфаркт не получил!

— Да, а Стив подумал, что у тебя эпилептический припадок, так ты дергался с выпученными глазами рядом с водительским местом. Ну что, ладно уже, вижу, что вы хотите. Идите водку пьянствовать, а мы с Катенькой пойдем делом заниматься. Сами справитесь?

— Справимся, — заверил хозяйку Банников и, словно фокусник, выудил еще одну бутылку.

— Обижаете, — развел руками Антон Борисыч. — Обижаете вы меня, мужики…

— Я думаю, что правильнее всего нам будет остановиться на образе этакой деловой дамы с легким налетом стервозности, — заключила Наталья некоторое время спустя. — Или даже не с легким… Как правильно, что я пожалела это выбрасывать, когда похудела! — радовалась она, кивая на груду вещей, возвышавшуюся посреди огромной двуспальной кровати. — Ну, просто рука не поднималась. Правда, они за этот год все немножко вышли из моды…

У Кати Скрипковской голова шла кругом. Неужели эти вещи уже вышли из моды? А она даже не увидела, как они туда входили! Многие вещи были совершенно новые, с бирками магазинов, о которых она и слыхом не слыхала. Катя стояла перед огромным зеркалом, одетая в очередной портновский шедевр — кашемировое пальто нежнейшего кремового цвета. Наталья придирчиво оглядывала и одергивала его.

— Очень хорошо! Очень хорошо! Сидит как влитое. Если внезапно потеплеет, то можно надеть. Или это… — Она снова скрылась в огромном гардеробе. — Или, в конце концов, это!

— Можно я сниму? — робко поинтересовалась Катя. — А то очень жарко.

— Конечно, снимай! Да, кстати, заодно примерь еще и вот это…

Когда у Кати уже почти не осталось сил, хозяйка вдруг вспомнила:

— Ты же, наверное, прямо с работы? Как это я сразу не сообразила? Извини, Катюша, больше всего на свете обожаю заниматься любимым делом и в тряпках ковыряться. Да, так завтра прямо с утра и продолжим. А сейчас пойдем, я тебя буду кормить.

На всем обозримом пространстве кухни семьи Антипенко слоями плавал сигаретный дым, и Антон Борисович громко кричал:

— А я тебе говорю, Коля, если вам еще и хата для дела нужна, то лучше нашей не найти!

— Что ж ты вытяжку-то не включил. — Наталья одновременно щелкнула кнопкой, открыла форточку, нежно провела ладонью по голове мужа и сразу же вникла в суть проблемы: — Конечно, лучше нашей не найдете. Такая стерва, какую я вам за неделю слеплю из вашей Катерины, просто обязана жить в этой квартире.

— За неделю? — испугалась Катя.

— Ну а ты что думала? Я с тобой полгода возиться буду? Ты же на лету все ловишь! Мы с Антошкой в следующую субботу улетаем в Лондон. У Антохи дела, а я Ваньку проведать… Так что квартира почти месяц будет в вашем распоряжении.

— И квартира, и машины. И моя, и Наташкина, — прогудел Антон Борисыч.

— Ну, это уже слишком, — смутился Банников. — Наташ, я к тебе на два слова пришел, а ты сразу налетела — и квартиру, и машину…

— Я у тебя списывала и физику, и математику, и даже историю! К тому же ты не раскатывай губу, я тебе это не дарю, а даю попользоваться. И вовсе не задарма, как ты думаешь. Все равно нужно, чтобы кто-нибудь за Финей присматривал. Он терпеть не может оставаться один ночью, а у домработницы нашей собака… Кстати, моя машина совсем новая. Если ты мне ее поцарапаешь…

— Так на ней же Катерина ездить будет, — невинным голосом сообщил Банников, — все претензии к ней… Или ты забыла? А я — на джипе Борисыча, как солидный человек.

— Или, если Борисыч вдруг на трезвую голову передумает, мы у начальства попросим. С мигалкой. С надписью «дежурная часть», — съязвил Лысенко. — Катюха, а у тебя права есть?

— Права есть, — неуверенно ответствовала Катя. — Но я… давно… не водила.

— Да мы особо ездить и не будем, так, пару раз пыль в глаза пустим и все.

Катя с облегчением вздохнула. «Давно не водила» было сильным преувеличением — не водила она с той самой поры, как сдала экзамен по вождению, то есть уже несколько лет.

— Ничего, Приходченко ее за пару дней натаскает, — заверил Лысенко.

Катя снова вздохнула. Выходные обещали быть бурными.

* * *

— Господи, как пить хочется, — просипел Лысенко утром в субботу 8 марта, шаря правой рукой в области тумбочки, на которую он с вечера предусмотрительно поставил стакан сладкого чая. Была у него такая привычка — если случалось принять на грудь лишнего, то на ночь он выпивал стакан очень сладкого чая, а второй стакан ставил на тумбочку. Ни в какой рассол он не верил — лучше всего помогал именно крепкий, сладкий, холодный чай. И даже если капитан по каким-либо уважительным причинам не выпивал его на ночь, то непременно ставил этот стакан на тумбочку. Стакана почему-то на тумбочке не оказалось, впрочем, как и самой тумбочки. Рука хватала пустое пространство, и, протянув ее чуть дальше, Лысенко чуть не упал с кровати. Он разлепил глаза и с неприятным удивлением обнаружил, что спит в незнакомой комнате. «Стоп, почему незнакомой? Вот эти обои в цветочек я определенно видел. И шкафчик этот тоже вроде знаком…» Он перевернулся на другой бок и замер — рядом, укрывшись с головой одеялом, кто-то спал и тоненько посвистывал.

— Ё-мое! — прошипел Лысенко и зажал себе рот ладонью. Все мгновенно стало на свои места. И обои в веселенький цветочек, и добротный трехстворчатый гардероб конца пятидесятых… В этой спальне он уже был. Правда, совсем в ином качестве. Это была спальня Екатерины Скрипковской. «Вот скотина! — мысленно обругал себя капитан. — Скотина мерзкая же ты, Лысенко! И как это меня угораздило! Она ж мне… почти как сестра! Какие были отношения хорошие, — горевал он, — и взял, дурак, все испортил. Это Борисыч, блин, со своим джином. Чертов одеколон! А может, и не было еще ничего? — Он с тоской покосился на тихо посапывающую фигуру. — Может, я в таком состоянии был, что просто это… заснул? А может, смыться по-тихому, пока она еще спит? Может, она тоже не помнит ничего…» Он потихоньку высвободил из-под одеяла одну ногу и поставил ее на холодный паркет. Старый пол скрипнул. Фигура рядом слегка шевельнулась, и Лысенко застыл в неудобной позе. Через минуту, которая несчастной жертве джина показалась часом, сопение рядом возобновилось, и капитан рискнул спустить и вторую ногу.

— Сбежать решил? А жениться на бедной девушке кто будет? — послышался пронзительный, неизвестно кому принадлежащий противный голосок, приглушенный одеялом.

Лысенко в ужасе обернулся. Из-под откинутого одеяла ехидно ухмылялся Банников — лучший друг и соратник. А теперь еще, оказывается, человек, с которым капитан провел ночь в одной постели.

— Ну сволочь, Колька, напугал! — в сердцах сказал он и глупо спросил: — А Катерина где?

— А ты что, хотел ее здесь увидеть вместо меня?

— Боже упаси! Я просто, хоть убей, не помню, как сюда попал.

— Ты так настойчиво рвался провожать Катьку домой, мотивируя это тем, что метро уже закрыто, а на такси денег у тебя нет, что мне пришлось пойти с вами.

— И нас тут Катерина уложила?

— Игорь, ты сам подумай, могла Катерина без надлежащего опыта уложить в свою постель двух здоровенных мужиков? Ты, между прочим, сам сюда улегся и заявил, что будешь здесь спать. Пришлось и мне рядом. Чтобы тебя не потянуло на подвиги. Но, слава богу, ты как лег, так сразу и отрубился.

— Кстати, где мои вещи? Как-то мне неуютно в чужом доме в одних трусах.

— Это, наверное, первый случай, когда тебе неуютно в чужом доме в одних трусах, — хмыкнул Банников. — Вещи твои, Игорек, вон на стуле висят. И туфельки стоят, и даже носочки, смотри, развесил. Ничего не скажешь, профессионал.

— Талант не пропьешь, — буркнул Лысенко. — Слушай, ты не знаешь, как англичане этот джин пьют? Ну и дрянь редкостная! Воняет, как тройной одеколон, и голова просто пополам сейчас лопнет. То ли дело наша водочка или коньячок…

— Мне лично даже понравилось. Вкус такой… м-м-м… приятный, специфический, и с утра ничего не болит… Полезная вещь.

— Самогон какой-то еловый, — раздраженно бросил Лысенко. — Никогда не думал, Колян, что тебе такое может понравиться. Я лично думал, что у нас вкусы совпадают.

— А зачем тебе, чтобы у нас вкусы совпадали? Ты что, жениться на мне собираешься? Не знал я, Игорек, что ты у нас такой старомодный…

— Иди ты к черту!

— К вам можно? — В дверь осторожно постучали.

— Катерина, ты курить уже научилась? — строго спросил Лысенко.

— Нет еще, — растерялась Катя, — я сейчас на вождение иду, к Приходченко, а курить потом…